╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
в России
Олеги пили брагу из вражьих, человечьих черепов. В полумраке, Роберт
Смит взглянул в зеркало, волосы сбились на лоб, лицо показалось лошади-
ным. Во рту, от недоспанного сна, ощутился привкус свинцовой горечи. -
Смерть. Смерть. - И все же мистер Смит не поспешая принимал ванну, натя-
гивал на повлажневшие костлявые ноги шелковые тугие кальсоны, тщательно
заправлял рубашку с негнущеюся крахмаленой грудью, выбирал в гардеробе
костюм, избрал черный и затягивал сзади у брюк хлястик, защелкивал пряж-
ки у ботинок. - Лакей принес кофе, в необыденный ранний час. - Смерть.
Смерть. - Телеграммы: -
- мистрис Смит, Эдинбург: - Мама, прошу Вас, встретьтесь с Мистрис
Елисавет, она не виновна.
- Мистрис Чудлей, Париж: - мистрис Елисавет, встретьтесь с моей ма-
терью.
- Мистеру Кигстон, Ливерпуль: - - -
- Королевский банк, Лондон: - - - -
Обстоятельство третье.
Мистер Роберт Смит получил воспитание такое же, как все англичане. В
детстве - мать, мисс и церковь. Затем колледж в своем приходе, в Эдин-
бурге, коньки, тэннис, парусная лодка, кружевной воротничок и штаны до
колен. Потом Кембридж, сюртук, бокс, футбол, виски, француженка - впер-
вые и единственный раз до женитьбы. Затем годы путешествий, в Камеруне,
в Австралии, в Сибири, - банки, онкольные счета и фунты и - где-то - ни-
когда не видимые, но прекрасно знаемые и изученные, - товары. Тогда - у
себя в Эдинбурге, в замке у моря, - любовь. Она - Елисавет - хрупкая де-
вушка в белом платье, с волосами, как закат в тумане, и с глазами, как
море в облачный день. В пять часов, когда он делал визиты, она разливала
чай, они играли в тэннис. Он пригласил ее однажды поплыть с ним на боте,
под парусом, - она отказалась испуганно, и он плавал в заливе один, всю
ночь. Она стала его женой. Венчание было в двенадцать часов дня, в этот
же день они уехали в замок, чтобы побыть несколько дней наедине перед
поездкой в Италию и Египет, - и в первую же ночь, в холодной огромной
спальне, - она отдалась ему, сжав губы от боли и наблюдая не за ним, а
за собой. Так Роберт Смит прожил год. - И тогда пришла война. Женщины на
улицах одаряли мужчин белыми лентами, значащими, что этот мужчина добро-
вольцем идет на фронт. Футбольными командами мужчины уезжали обучаться
военному ремеслу. Мистер Роберт Смит поехал во Францию, рядовым, в одном
из первых полков. -
- В Шампани, после недели пребывания в окопах, их роту отвели в тыл,
на отдых. Их взвод расположился в сарае фермы. В те годы все европейцы -
мужчины знали, что такое: окоп, с единственной, промозглой, затаенной
мыслью-ощущением: - "не меня, не меня, не я - -". И все знали, что такое
- отдых в тылу, когда весь мир - мой и я - бесконечно. У германцев всех
проституток мобилизовали на фронт, и солдаты на отдыхе получали от вра-
чей ордера к проституткам. - Тогда был весенний вечер, весь в золотом
закате солнца, взвод играл перед сараем в футбол, Роберт Смит писал
письма, ему захотелось выпить вина, и он пошел на кухню, около фермерс-
кого домика. Ферма жила так, будто никакой войны не было. В кухне мыла
посуду молодая девушка, работница, с тупым веснущатым лицом. Она улыбну-
лась мужчине, не умеющему говорить на родном ее языке, и принесла бутыл-
ку красного вина. Роберт Смит, совсем юный в военной форме, жестом пред-
ложил ей выпить, - она заулыбалась и принесла еще стакан. Вечером, когда
уже стемнело, она прошла около сарая в виноградник и сейчас же вернулась
оттуда. Поднималась луна, Роберт Смит знал, что она прикрыла ставни у
кухни и одна ушла туда. Роберт Смит сделал большой круг по винограднику,
уйдя из сарая в противоположную сторону от кухни, и он оказался у кухни.
Он постучал, Девушка что-то спросила из-за двери. Он постучал еще раз,
тогда она отперла; она стояла в ночной рубашке, из грубого полотна, по-
чему-то очень короткой, прикрыв грудь рукою. Он хотел только попросить
вина, но на пороге вдруг блеснула под луной железка скребка, - он сделал
большой шаг и вошел в кухню. В кухне пахло свежим хлебом. Она, эта фран-
цуженка-работница, оказалась девственницей, - когда Роберт Смит вновь
отворил дверь, он заметил, что в тени у кухни жмется солдат-француз,
француз сейчас же за Смитом юркнул в дверь бани. Утром девушку нашли в
бане мертвой, ночью был дождь, и пол бани был затоптан грязными ногами,
точно здесь прошел полк. -
- Роберт Смит, - знал ли тогда он, что в мире есть старенький, - не
моральный, а физический, почти механический - закон: "Мне отмщение, и Аз
воздам", - что человеческий мир складывается - из человеческих единиц,
только, - что есть вина разных культур, что Европейской культуры, рома-
но-германской, одноженной, - вино и вино и уксус, - однолюбность, а одна
функция всегда - не может не влечь за собой другую? - Но однолюбовность:
есть всегда - созидание, порой горькое очень. - - Мистер Роберт Смит
много женщин познал, многих национальностей, и молодых, и старых, и це-
ломудренных и извращенных, пока не узнал старенькой этой истины, той,
что человек самое ценное - и любовь: единственное - в этом мире. Другого
же мира человеку - нет. -
- В Эдинбурге уходили мужчины на фронт. Несколько раз над тихими
улочками Эдинбурга, в ночи, во мраке, летали цеппелины, тогда люди пря-
тались по домам, а в небе ножницы прожекторов кроили темноту, и всем бы-
ло нехорошо, одиноко и сиротливо. Потом открылись лазареты и появились
искалеченные на фронтах люди, жаждущие жить, и они были с большими
деньгами, которых не жалели. На тихих улочках, вне центра города, где
дома все, как один, появились кафэ и кабаре, и кинематографы стали ло-
миться от посетителей, театры опустели. Появились гигантские, несураз-
ные, беспокоящие плакаты о войне. - Мистрис Смит - старуха - знала, что
церкви пустеют, и еще она знала - старухи в квартале шептались озабочен-
но и испуганно - молодые женщины стали сестрами милосердия - девушки
очень охотно уплывали в море на ботах под парусом - вон в том доме, нап-
ротив, N 27, девушка ходила к акушерке на street в другом конце города,
- а в этом доме видели, как на рассвете из окна выпрыгнул офицер, у офи-
цера рука была в белой повязке, кинематографы ломились от пар. - Мистрис
Смит - жена Роберта стала сестрой милосердия; старуха не знала, что раз,
в ночное дежурство, после обхода израненных мужчин, у молодой закружи-
лась, закружилась голова и в этот момент в комнату, в дежурку, где была
она одна, вошел рыжий ирландец, замкнул дверь, как раз тот, которому она
улыбнулась несколько раз вечером и которого она видела однажды во сне:
молодая тогда очнулась, разобралась в ощущениях только утром, она пора-
зилась, как все это просто, и она другими упрощенными, глазами увидела
свет, мужчин, своих подруг, матерей. Над Эдинбургом летали - изредка -
ночами немецкие цеппелины. - После года отсутствия, после контузии прие-
хал муж, Роберт, - и в первую же ночь муж испугал жену, тогда еще наив-
ную, тем, что он не мог уже удовлетвориться естественной страстью, и то,
что он делал, показалось ей мерзостью; но когда муж уехал снова на фронт
и у нее был любовник, на десятом свидании она захотела, чтоб любовник
сделал с ней то же, что делал ее муж. - -
- Потом было все, что нужно для того, чтоб они разошлись, чтоб жена
мистрис Смит вновь стала мистрис Чудлей. Тогда уже взорвала Европу Рос-
сия русской революцией, и советская революция умирала в Венгрии. Герма-
нию карнали во имя революции и мозгового оскудения Версальского мира,
мятежничала вновь и вновь Ирландия, вымирала Франция. - - Мистер Смит
понял тогда, что значит "Мне отмщение, и Аз воздам", - но случилось так,
как должно случиться: мир заслонил любовь, и - как часто случается: Ро-
берт Смит не мог примириться с любовью к ушедшей жене. Она очень скоро
применилась, она уехала в Париж.
Роберт Смит знал: -
- В великий пост в России - в сумерки, когда перезванивают велико-
постно колокола и хрустнут ручьи под ногами, - как в марте днем в сухо-
долах в разбухшем суглинке, - как в июне в росные рассветы в березовой
горечи, - как в белые ночи, - сердце берет кто-то в руку, сжимает, зеле-
неет в глазах свет, и кажется, что смотришь на солнце сквозь закрытые
веки, - сердце наполнено, сердце трепещет, - и знаешь, что это есть мир,
что сердце в руки взяла земля, - что ты связан с ее чистотой так же тес-
но, как сердце в руке, - что мир, земля, человек, кровь, целомудрие (це-
ломудрие, как березовая горечь в июне) - одно: чистота, девушка, Лиза
Калитина. - -
Мистрис Смит знала: -
- Самое вкусное яблоко это то, которое с пятнышком, - и, когда он
идет по возже к уздцам рысака, не желающего стоять, - они стоят на снеж-
ной пустынной поляне, - неверными, холодными руками она наливает коньяк,
холодный как лед, от которого ноют зубы, и жгущий, как коньяк, - а губы
холодны, неверны, очерствели в жестокой тишине мороза, и губы горьки,
как то яблоко с пятнышком. А дома домовый пес-старик уже раскинул прос-
тыни и подлил воды в умывальник. - -
Роберт Смит никогда не познал, никогда: - как -
- Лиза Калитина, одна, без лыж, пробирается по снегу, за дачи, за
сосны. Обрыв гранитными глыбами валится в море. Буроствольные сосны сто-
ят щетиной. Море: - здесь под обрывом льды - там далеко свинец воды - и
там далеко над мутью в метели красный свет уходящей зари. Снежные струи
бегут кругом, кружатся, около, засыпают. Сосны шумят, шипят в ветре, ка-
чаются. - "Это я, я". - Снег не комкается в руках, его нельзя смять, он
рассыпается серебряной синей пылью - "Надя, сейчас у обрыва меня поцело-
вал Павел. Я его люблю". -
Телеграф.
Телеграф - это столбы и проволоки, которые сиротливо гудят в полях,
гудят и ночью и днем, и веснами, и в осени, - сиротливо, потому что -
кто знает, что, о чем гудят они? - в полях, по оврагам, по большакам, по
проселкам: - -
Телеграф выкинул из России в Европу четыре телеграммы - мистрис Смит,
мистрис Чудлей, мистеру Кигстону. - -
Россия - Европа: два мира? -
В колонном зале польской миссии - на Домберге - парламент миссий.
Древнюю Колывань осаждал когда-то Иван Грозный, - публичному дому тогда
было уже полтораста лет. Здесь все, кто вне России, кто глядит в Россию.
Свет черен - не понятно, ночь иль окна в черных шторах. Парламент мне-
ний. Здесь все. Сорокин и Пильняк - не явились. У секретарского столика
Емельян Разин и Лоллий Кронидов. Ротмистр Тензигольско-Саломатино-Расто-
ров сел на окне, без шпаги. Рядом стала серая старушка - мать - мистрис
Смит. Генерал Калитин не может об'ясниться по-английски с мистером Кигс-
тоно из Ливерпуля. Министр Сарва, посланник Старк сторонятся
Ллойд-Джорджа. В зале нет мистрис Чудлей. - Иль это только бред, иль это
только муть, туман, навожденье? - в зале только истопник, и кресла, и
тишина - над мертвым городом, - а где-то там, во мгле лежит - Россия, -
где с полей, суходолов, из лесов и болот - серое, страшное, непонятное,
- что? - ..Докладчик, кто докладчик? -
- В зале нет мистрис Чудлей -
- И Париж. Автобусы, такси, трамваи, мотоциклы, велосипедисты, ци-
линдры, котелки, женские шляпки. В Париже нет извозчиков. На углу, где
скрещиваются две улицы, люди, как сор в воронку, проваливаются в двери
метрополитена. Гудит, блестит, - мчит город - в солнце, в лаке, в ас-
фальте. Оказывается, женщин надо, как конфекты, из платья выворачивать.
Дом там, против бульвара - весь в оборках жалюзи, - и мистрис Чудлей, в
прохладной тени, идет из одной комнаты в другую: - кружево, кружево,
шелк, пеньюар - утро. В умывальнике, в ванной - горячая и холодная вода.
Мистрис Чудлей у зеркала - мистрис Чудлей в зеркале, - и губы пунцовеют
в кармине, бледнеют щеки и нос, а глаза как море в облачный день, и под
глазами синяки, такие наивные, такие печальные. И плечи - чуть-чуть при-
пудрены. Она знает, что женщину, как конфетку, надо из платья выворачи-
вать. Она идет по комнате, ее мопс бежит за ней. Уже поздний час. Она
знает: - как у нее, так у всех парижанок, у немок, у англичанок, - у
всех или визитная карточка, или блокнот (в черепаховой оправе), - и так
легко добиться этой карточки, чтоб там был указан час, и к этому часу,
конечно, пусть это днем или ночью, в ванне - теплая вода, простыни и по-
лотенца. В комнате за жалюзи - прохладно, и на улице - за жалюзи - ко-
телки, цилиндры, лак ботинок. - Мистрис Чудлей в белом платье, в белом
пальто, с сумкой в руках. Лифт мягок, лифт скидывает вниз. На тротуарах,
в жестяных пальмах - кафэ. За углом, в переулке, где тихо, - парикмахер.
Мистрис Чудлей идет делать прическу, маникюр и педикюр. - И вот -
- и вот, когда мистрис Чудлей сидит в кресле, за стеной, где живет
джентльмен-парикмахер, - плачет ребенок, мальчик девяти лет, мальчик
плачет неистово. - В чем дело? - Мальчик потерял грифель от аспидной
доски, и его завтра накажут розгами учитель в школе. - Потом, когда
джентльмен-парикмахер склонялся у ног, мальчик неистово ворвался сюда и
завертелся неистово, в счастии, - потому что он нашел грифель и его не
будет бить учитель. Перед этим мальчик неистово плакал, его побили бы. -
- Мистрис Смит идет по бульвару, в кафэ, - ее джентльмен, с тростью в
руках, уже был утром на бирже, он в курсе, как пляшут доллары, фунты и
франки, он уже потрудился. Ах, должно-быть, должно-быть, она даст ему
свою визитную карточку. - Он бодр, он весел, он шутит, - но он немного
устал. Он говорит: - "Pardon madame", - и заходит в писсуар, от удо-
вольствия он бьет тросточкой по стене. Она идет медленнее. В кафэ пус-
тынно. День. - Ну-да, в пять часов разбухнут кафэ от кавалеров и дам, и
будут острить, что костюм дам состоит - из кавалера впереди и из ничего
сзади: это совсем не потому, отчего в России и мужчины и женщины ходят
кругом голые. И тогда из пригородов, из подворотен казарм, с фабричных
дворов - выйдут - пойдут - черные блузники - и где-то соберутся еретики,
фантасты и отступники - поэты и художники. - В этот день мистрис Чудлей
принесли телеграмму - -
- Ну, вот мистрис Чудлей не было в колонном зале польской миссии, -
но неистовый плач того мальчика, ребенка, которого будет драть педагог
за утерянный грифель, - этот плач был в этом зале. Детский неистовый
плач стал рядом с Смит, около ротмистра - губернатора Тензигольского.
Поэты, художники, еретики и блузники пришли потом. - В тот год - в те
годы - не знали еще в Европе, что это пришло: кризис или крах - или на-
рождение нового? - В Ливерпуле в порту толпились корабли, титаники,
дредноуты, над мутной водою, в нефти - в порту - с каменных глыб набе-
режных свисали гиганские грузопод'емные краны, горами валялся уголь, ле-
жали бочки, хлопок, под брезентами, высились нефтяные баки, каре кварта-
лов элеваторов, складов и холодильников замыкали порт кругом. Кругом все
было в саже, в дыму, в каменноугольной пыли, звенели и дребезжали лебед-
ки, вагонетки, вагончики, вагоны, гудели паровозы и катера, гонимые че-
ловеческой волей. - Там дальше был город контор, банков, фирм, магази-
нов. Здесь толпилась толпа - людей всех человеческих национальностей,
туда в город контор автомобили, трамваи и автобусы увозили только тех,
кто был в цилиндрах, котелках и крахмалах. - В элеваторах, складах и хо-
лодильниках, должно-быть, конечно, было много крыс. - И в конторе мисте-
ра Кигстона, как во многих конторах королевского банка, знали - вот -
что, не о крысах: -
- В тот год - в те годы - никто не знал, что пришло в Европу: - ги-
бель, смерть или рождение нового. Но мистер Кигстон, как многие, кто на-
учился читать цифры, знал - - Впервые за две тысячи лет гегемония над
миром ушла из Европы. Уже прошли годы человеческих бойнь, но народы, как
звери, зализывая болячки, жили военными поселениями, глухо готовясь к
новым и новым войнам. Вся Европа, и победители, и побежденные, страны,
которые грабят, и которых грабят, - вышли из войны - побежденными. Во
всех странах, у всех народов пустели университеты, вымирала интеллиген-
ция - мозг народов, пылились, разваливались, разветривались музеи, кар-
тины и книгохранилища, - народами управляли солдат, мудрый, как казар-
менная вахта, и шибер, энергичный, как кинематограф, полагавший, что вся
промышленность и экономическая жизнь народов - есть только: биржа и
жульничество на высоких и низких валютах: не поэтому ль в Англии, Фран-
ции, Италии - не дымились домны, заводы и фабрики - и заливались водой
каменноугольные железорудные шахты, извечно черные и пыльные, и одни за
другими, сотни, тысячи, лопались, банкротились - фирмы, торговые конто-
ры, банки, предприятия, - а рабочие, десятки, сотни тысяч, миллионы, -
безработные - люмпен-пролетариат шли в больших городах от одной профес-
сиональной конторы к другой фабричной конторе, в штрейк-брейхерстве, -
ночуя неизвестно где, потому что вот уже много лет ничего не строилось в
Европе, и в одной Англии необходима была постройка миллиона домов, - не
потому ли тогда ощетинились нации баррикадами виз и таможен, и даже Анг-
лия, великий торговец, изменив столетью своего фритредерства, построила
заборы таможен - для побежденного врага, Германии, которая нонсенсом за-
туманила смысл побед и Версалей и за Версалем оставила одно лишь - раз-
бойничество - -? Тогда говорили в Европе, что это промышленный экономи-
ческий кризис. - И, хотя государства грозились заборами таможен, как
баррикадами, все же были люди, которые видели гибель Европы в уничтоже-
нии международного братства, и тогда учинялись Канны, Генуя, - и там
фельдфебеля хотели учинить новый Версаль, - и эти глядели на Россию - в
Россию, чтоб утвердить равновесие мира - новой колонией. Но государства
еще жили и властвовали, как на войне, раз'единяя, кормя и - властвуя:
тогда многие в Европе разучились знать, как достается хлеб, - но многие
и многие поля в те годы были засеяны - не пшеницей, а картечью, - об
этом хорошо знал европейский крестьянин, мужик, - и многие и многие те,
для которых не хватало моргов, разучились есть хлеб: ведь едали же в
Лондоне и Берлине дохлых лошадей и собачину. И хозяйственный кризис все
рос и рос, все новые останавливались заводы, все новые рушились фирмы,
все новые товары оказывались ненужными миру - медь, олово, хлопок, рези-
на, - и новые миллионы людей шли - в морги. Но киношки, но кафэ, диле и
нахт-локалы были полны, женщины всегда имели визитные карточки. - И эти
глядели на Россию - в Россию, чтоб утвердить равновесие мира: колони-
альной политикой. -
- Но в Европе были и еретики, и безумцы, и поэты, и художники, кото-
рые - - -
- Но Европа мала; - Европа, кошкой изогнувшаяся на земном шаре, где
старая кошка нюхает молоко Гибралтара, где Пиренейский полуостров - го-
лова, а нога - Апенинский полуостров -
- и гегемония над миром ушла из Европы, с Атлантики - к Тихому Океа-
ну: -
- В Америке сытно, обутно и одетно, в Соединенных Штатах на каждых
четырнадцать человек - автомобиль и половина мирового золота там, и дол-
лар чуть ли не выше своего паритета, и ее тоннаж, в четверть мирового
тоннажа, догоняет Англию. В Японии дымят заводы, снуют основы и челноки,
и японскому флоту - ближе до Австралии, чем английскому. В Китае, кото-
рый спал шесть тысяч лет, - полезли китайцы под землю за каменным углем,
за залежами железных, оловянных, медных руд, - в Китае загорелись домны.
- В Австралии теперь - свои заводы. - Тихий Океан - он же Великий - Ар-
гентина, Боливия, Перу - краснокожие, желтолицые, негры - - но Европа -
Европа - -
- Докладчик мистер Кигстон сходит с кафедры. В черном зале польской
миссии темно. Иль это бред и подлинен