╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
, как ни одень, - издали вид-
но, что русский, по походке.
Удивило меня, что нет в городе лошадей, и все движение под землею и
на автомобилях. Есть такие улицы, что перейти невозможно. Высмотрел я
многие достопримечательности, был в музее, где собраны замечательные ве-
щи со всего света, видел там письмо Петра Первого, - два слова на целой
странице. А больше удивляла здешняя жизнь.
Очень здесь придерживаются старины, и в каждом доме на дверях коло-
тушка, и нет звонка, и чтобы войти, нужно по-старинному постучаться. По-
казывали нам аббатство и парламент, древнее здание, и там видел я трон,
на котором коронуются короли: большой, изрезанный кинжалами, дубовый со
спинкою стул, и под ним простой камень, и очень нас удивило, что у ка-
менных изображений старинных королей под ряд отбиты носы: это много ве-
ков назад, когда была у них революция, и так и осталось на память по-
томству.
Довелось мне видеть, как выезжает из дворца король, и было все очень
просто, публика веселилась и хлопала по плечу часовых, наряженных в
большие медвежьи шапки, - и вспомнил я, каково было у нас.
Большое у них наблюдение за порядком и нравственностью, и даже особая
есть полиция, из женщин: тоже в касках, в черном, и ходят попарно. Сле-
дят они за поведением публики, и чтобы не было нарушений. Только в ско-
ром времени разузнали наши, где ведется "клубничка", и даже водили пока-
зывать, но было мне неприятно. Нам же, вместе с жалованьем и военным
пайком, еженедельно из казны выдавали особый оловянный флакончик для
предохранения от нехорошей болезни, с подробным наставлением.
А были тогда у них особые и радостные дни: вся страна праздновала по-
беду, возвращались с фронта войска, и каждый день у вокзалов встречали
солдат родные. Очень нам было тяжело видеть чужое счастье, и были мы
тогда, как без родины, - голые сироты.
О Россие же, как и в плену, знали мы очень мало, - и что писали газе-
ты, казалося нам пустяками. Мало тут представляют Россию, можно сказать,
до смешного.
Жили мы в те дни в полном неведении, а скоро нам стало известно, что
не даром нам выдавали пайки и выплачивали жалованье, - стали из нас фор-
мировать отряды для отправки в Россию на борьбу с незаконной властью.
Было нам сказано, что в Сибири образовано правительство, и скоро будет
взята Москва, и что прямым маршем попадем мы на родину.
Шел февраль месяц и стояли туманы. А туманы здесь непроглядные, всю
зиму, и люди бродят по городу, как в молоке. И опять открылася у меня
горлом кровь.
Довелось мне итти на комиссию. И положили меня в военную больницу, в
отдельную палату для легочных. Пролежал я там всю весну.
За самое это время и произошли главные перемены.
Уж первые наши отряды ушли на пароходах в Россию, как стало известно,
что плохо дело в Сибири, и пропала надежда на скорое освобождение Моск-
вы.
А когда стало все точно известно, переменилось к нам отношение, слов-
но отполоснули ножом. В то время я лежал в больнице, навещал меня Южа-
ков, - он-то и принес новость, что всех офицеров лишают пайка, и живи
каждый как знаешь. Рассказал он, что большое было между нашими возму-
щенье, ходили по многим местам, но везде ответ был один.
И раньше ходили промеж нами слухи, что не добром нам кончится здешний
"рай", - оно так и вышло: выкинули нас, как худую скотинку, - со двора
да на голый снег!..
Вышел я тогда из больницы, и началась для меня самая тяжелая полоса
моей жизни, - по сегодняшний день.
VII
Скопил я в плену кой-какие деньжонки, зашивал в пиджак на скорое
возвращение в Россию. Еще во время моей болезни стали писать газеты, что
дешевеют немецкие деньги, каждый день я покупал газету, - тут газеты ог-
ромные, по двадцати и боле страниц, - и сразу глядел на известную мне
страницу. Каждый день выходило, что тают мои деньжонки, как вешний на
кочке снег. Продавать я не решался, была у меня надежда, что скоро поды-
мется на ноги Германия, и все вернется. А скоро узнал, что почти ничего
не осталось от моих денег.
Было у меня при выходе из больницы рублей пятьдесят на наши деньги.
По здешней жизни - малые пустяки. С этими деньгами начал я новую жизнь.
Очень мне было в те дни тяжело. Первую ночь я так и пробродил по пус-
тым улицам, и, сказать правду, так мне подошло к сердцу, такая охватила
тоска, чуть я не наложил на себя руки. Полагаю, большой причиной была
моя болезнь, и все то время чувствовал я себя неважно и очень тосковал
по семье. Письма в Россию совсем не ходили, и были мы, как за глухой
стеной.
Выручил меня Южаков. Жил он за городом, в предместьи, поблизости же-
лезной дороги, снимал в маленьком домике комнату. В отряд, что отправили
перед тем в Россию, он не попал, остался, и когда лишили нас жалованья и
пайка, стал он с другими офицерами заниматься комиссионерским делом, -
скупали они различные предметы, а потом продавали. И по словам Южакова,
на первых порах даже хорошо пошло дело, и завелись у него деньжонки, а
потом фукнуло, - кто-то из них проворовался, запахло судом, и пришлось
уходить Южакову.
Остался он, как и я, ни с чем, и очень в те дни нуждался. Гонял он
целыми днями по городу, высуня язык, искал по разным людям работы, - но
какую можно было найти работу, когда всякое воскресенье проходили по го-
роду тысячи безработных? А мы были чужие... Питалися мы в те дни голым
хлебом, а денежки берегли на подземку, чтобы не бегать каждый день по
шестидесяти верст в два конца.
Тогда и явилась у меня мыслишка опять обратиться в наше российское
консульство, где получали мы паспорта. Было консульство на прежний лад,
и чиновники служили прежние, и флаг висел прежний, трехцветный. Понимал
я хорошо, что плохая надежда, и что сами они на нитке, в нужде, и что
можно требовать, но был я тогда в большом отчаянии, сам не свой, и бо-
лезнь из меня не совсем вышла.
Пришел я в консульство, на Бикфорд-сквер, в квартал, где помещаются
консульства всех великих держав. Вижу, у дверей доска медная, надпись,
за дверями швейцар, очень чисто, и зародилася у меня надежда. Помню,
встретил меня внизу человечек черненький, очень любезный.
Спрашивает меня человечек:
- Что вам угодно?
Говорю, что надо мне повидать консула, по своему делу.
- Вы, - спрашивает, - из интернированных?
- Да, - говорю, - офицер.
- Хорошо, обождите.
Послали меня по лестнице наверх, в приемную. Комната большая, высо-
кая, пахнет лаком. Двери тяжелые, резные, по лестнице зеркала, ковры,
все очень солидно. По стенам стулья и, вижу, кроме меня сидят, ожидают.
Присел я на мягкое кресло, думаю про себя: сколько лет показывала себя
здесь Россия, - а теперь все это чье?
Вскорости вышел к нам секретарь. Рослый, плечистый, очень весь глад-
кий, в сером костюме, в одном глазу стеклышко, блестят ноготки. А фами-
лия у него нерусская, и вид не наш. Очень я заметил в нем воспитание и
большую сдержку, весь как большой серый кот. Первым долгом обратился он
к дожидавшей даме, очень любезно и с большим уменьем. Потом дошло до ме-
ня.
Стою перед ним, как мышь.
- Что скажете?
Вижу: лицо чистое, приятное; вижу, человек добрый, только самое это
стеклышко в правом глазу, - блеснет, блеснет: нет, чужой, не поймет!..
Тогда и в голову мне не приходило, что не раз еще придется у него побы-
вать.
- Что скажу, - говорю. - Я офицер, из интернированных, лежал в
больнице. У меня в легких... непорядок. Теперь меня выпустили. Очень вас
прошу, не поможете ли найти мне работу. Могу я...
Повел он плечами, руками этак:
- Ничего не могу. У нас таких тысяча.
Поглядел я ему в лицо: стеклышко!
- Что делать, - говорю, - я бы ни за что не пошел досаждать. Я ваше
положение очень хорошо понимаю. Вот все мои деньги (вынул я из кармана
белую бумажку), а больше нет у меня ничего. Работы я не боюсь никакой...
Вижу я, точно бы потеплел, и погасло стеклышко, и вижу опять, - чело-
век добрый и должно-быть сердечный, а может, как и мы, - в беде, только
самая эта корка на нем.
Задумался он, и руку ко лбу.
- Подумаю, - говорит. - Есть у нас предложение. Быть-может вам подой-
дет. Зайдите через денек.
И руку мне большую, теплую. Улыбается вежливо и блестит стеклышком: -
До свиданья!
Проходил я тот день и другой, как маятник, не помня себя. Часа три
ходил так по самым людным улицам, глядел на людей, - очутился около
церкви, крыльцо большое, широкое, большие колонны. Вижу, народ туда дви-
жется, очень много. Затерся с народом и я. В дверях дали мне билет и
афишу, очень любезные, чистые и сытые люди, - у них такие-то все! - пос-
мотрел я на афишку: проповедь и духовный концерт. Прошел я с толпою
внутрь, по коврам, - тепло, чистота, и совсем непохоже на церковь. Посе-
реди, на две половины, скамейки и дубовые парты. Присел я с другими за
парту, гляжу. Рядом со мною старичок чистенький, бритый, щеки сухие, с
румянцем. Много было народу.
Дождался я начала, - все равно, думаю, буду как все. И когда заняли
все места, вышел на возвышение человек, в сюртуке, с сединой в волосах,
очень красивый, и стало очень тихо. Говорил он кругло и внятно, играя
каждым словечком - очень говорят тут красиво - и было видно, что большо-
го ученья. Начал он о боге, о вере, о спасении душ. Потом сказал о вой-
не, разумеется, оправдал всех, кроме Германии, - о мире, о воевавших на-
родах, каждому отдал свою честь, только ни словом не обмолвился о Рос-
сии, точно и не бывало. Под конец пригласил всех помолиться о ниспосла-
нии тишины в мир и о братстве народов и первый преклонил голову. И
сколько было народу, закрывши глаза, спрятав лица в ладони, склонили го-
ловы на парты. То же самое сделал я. На долгую минуту стало тихо, как в
нашем глухом лесу, и даже показалося мне, - не сон ли все это, мое
горькое-горе, и вдруг проснусь и увижу Соню, моих стариков и Россию!..
Услышал я, как рядом шевелит губами старик. И стало мне вдруг, как еще
никогда, одиноко, в минуту я постиг всю свою безнадежность... Потом все
сразу и оживленно поднялись, и стало светлее, тот, проповедник, поднял
руку и пригласил пропеть молитву. И все запели, очень торжественно и не
торопясь, - так, точно теперь-то уж все благополучно, и нет больше бед,
и, слушая пение, подумал я, - какой это сильный и чуждый нашему духу на-
род! Чтобы не выделяться, делал я вид, что пою. А когда кончилось пение,
и сошел проповедник, в церкви появились музыканты, вышел высокий человек
в военном мундире, с широким кожаным ремнем, поклонился и взмахнул белою
палочкой. Заиграл духовой оркестр. И опять, под оркестр, сидевшие подпе-
вали, читая по афишкам слова стихов. Так просидел я до конца и вышел, -
прямо в гущу и суету самой людной в городе улицы.
Через день являюсь опять в наше консульство.
Встречает меня секретарь, любезный, стеклышко у него на шнурке, мне
руку.
- Ну-с, - говорит, - работа вам есть, в городе Г., а вот человек, ко-
торый объяснит вам подробно.
Подвел он меня к рыжему человечечку, сидевшему у стола, в пальто:
- Пожалуйста, объяснитесь.
И отошел по своему делу.
Поглядел я на человечка: маленький, быстрый, руки сухие, в веснушках,
пальцами перебирает по столу.
Сунул мне руку.
- Вы - офицер?
- Да, - говорю, - офицер.
- Вот, - говорит, - какое дело: у нас в городе Г. еще от войны оста-
лись некоторые запасы смолы, вывезенной из Архангельска. Теперь мы отк-
рываем там завод для перегонки этой смолы в "пек", то-есть в особое ве-
щество для осмолки судовых палуб. Понадобятся нам рабочие, желательно из
русских. Работа будет довольно трудная...
- Что ж, - говорю, - к работе я был привычен.
- Так, - говорит. - Плата будет не велика, три фунта в неделю, но
больше мы не можем. Будет при заводе опытный руководитель. А требуется
нам всего-на-всего пять человек.
Вспомнил я тогда об Южакове, говорю:
- У меня товарищ тоже в бедственном положении, могу ли пригласить
его?
- Хорошо, - говорит, - приглашайте. Только одного, остальные у меня
набраны.
Так я тогда обрадовался, точно из погибели выплыл, даже позабыл спро-
сить, чей же такой завод, и на кого мы будем работать.
Сказал он мне на прощанье:
- Сообщение получите на днях, а в Г. отправимся вместе.
Выбежал я тогда в превеликой надежде и, как бывает со мной, пробежал
много улиц не замечая и, как на крыльях, прискакал к Южакову.
VIII
Через недельку получили мы извещение, на машинке, честь-честью: долж-
ны явиться по прилагаемому адресу.
Тот же день поехали с Южаковым в город. Тут это просто, по подземной
дороге, и поезда несутся, один над другим, и все очень удобно. Вышли мы
в той части, где банки и конторы, - целый особенный город. Вылезли из
земли на свет, и нас закрутило. Очень там много народу, а дома большие и
тяжкие, в окна снаружи видать - столы, и ходят промеж столов люди, очень
чисто, и большинство в цилиндрах. Нашли мы по адресу, поднялись на маши-
не: двери стеклянные, на дверях надписи, видно, как в комнатах занимают-
ся люди. На одной двери прочли: "Российский транспорт". Здесь! Забилося
у меня сердце.
Это у меня со школы: робею при всяком начальстве.
Пригласили нас подождать: стулья большие, удобные, обиты бархатной
кожей. Видно нам, как переходят от стола к столу бритые люди.
Вышел к нам из стеклянных дверей человечек, тот самый с веснушками на
руках, и опять руку:
- Пришли?
- Пришли, - говорим, - получили ваше письмо.
- Что же, - говорит, - едем, или нашли иную работу? Можете ли выехать
завтра?
Разумеется, мы согласны: как говорится, нам не дом подымать!
Сказал он, когда быть на вокзале, и попрощался.
Весь тот вечер, на радостях, проходили мы с Южаковым по улицам. Вече-
ром здесь удивительно. Столько огней, что жжет в глазах! Народу, как
Ока. И никому до кого дела. Все отлично одеты, будто и нет бедных, а у
женщин походка широкая, по-мужски, и очень все гордо. Разрешил себе Южа-
ков выпить и даже меня подзадорил, и очень я на него удивлялся, все-то
ему как с гуся. Толкались мы с ним полный вечер, до одиннадцатого часу,
когда закрываются все заведенья, и расходится народ по домам. Час этот
здесь соблюдается точно, и весь город рано ложится спать, разумеется,
кому есть где прилечь.
А на другое утро, захвативши вещички, поехали мы на вокзал через весь
город, опять на подземке. - Вокзалы тут по-другому, без особых пристро-
ек, и поезда чуть не на улице. Там уж поджидал нас рыжий.
Он сам взял билеты: нам третий класс, себе первый. И тронулися мы в
путь.
Всю дорогу глядел я в окно: везде ровно город, на каждом тычке завод,
трубы, как лес, и страшно подумать: такое богатство! Везде народ ражий,
- поля, как стол. И на каждом шагу фут-болл. Очень почитают здесь эту
игру.
Ехали с нами матросы, в вязаных рубахах, курили трубки, гоготали.
Приехали мы под вечер на большой вокзал. Поджидал нас на платформе
наш человечек, дал на трамвай денег, сказал, куда ехать, - в док.
Вот какой оказался самый наш завод: большущий деревянный сарай с под-
валом. В подвале большой котел. А кругом - сквозняки.
Познакомил нас человечек с нашим руководителем, - большой такой дядя,
молчаливый и сосет трубку. Объяснил он нам, что делать: должны мы, как в
пекле, держать под котлом огонь круглые сутки, на три смены, и следить,
чтобы не загоралось, мешать смолу. Объяснивши, показал свои кониные зубы
и опять за трубку. Оглядели мы завод со всех концов, про себя думаем:
слава богу и за это.
Повертелся туда-сюда наш человечек, выдал нам за неделю:
- Желаю, - говорит, - вам успеха! - и уехал.
Узнали мы наших товарищей по работе:
Из русских - был один моряк, безработный, человек бывалый, пройди-мо-
ре, и очень себе на уме. Держался он от нас в сторонке и, видимо, не
очень дорожил службой. С другим мы сошлись быстро. Был это крепкий лет
семнадцати парень, очень рослый, и лицо у него было румяное, нежнейшее,
как у девушки. Очень мы впоследствии с ним подружились. Была его фамилия
нерусская, трудная, - Этчис, а стали звать мы его просто Андрюшей. Отец
его, по происхождению - здешний, был конюхом в Петербурге, в конюшнях у
знатного князя. Очень он был бедовый и никому не давал спуску и час-
тенько бушевал против здешних, пользовался своим правом. Мы, разумеется,
держались сторонкой.
Очень он помог нам по первому разу. Нашел нам квартирку в рабочем се-
мействе, тут же неподалеку. Домики в той части все одинаковые, как ульи
в саду, все под одну масть. Так тут везде, в рабочих кварталах.
Отвели нам верхнее помещение, спальню. А спят тут в холоду, бедные и
богатые, всю зиму при открытых окнах. Положили с нас хозяева по два с
половиною фунта в неделю за стол и квартиру. Оставалось, значит, нам по
полфунту на свою нуждишку, - и на том спасибо.
Хозяин наш служил на дороге, стрелочник - человек простой и приятный,
к нам относился даже радушно и очень интересовался Россией. Было у него
две дочери-барышни, попрыгуньи, и с ними мы подружились. Научил их Южа-
ков нашему "Чижику", и так это у них смешно выходило, дразнили мы их
"рыжими" и много смеялись. Окончили они курс в школе, но о России только
и знали, что ходят по Москве медведи и снег лежит круглый год. А Южаков
дразнил их нарочно.
Стали мы ходить на работу. По первоначалу показалося трудно и болели
руки, горели глаза. Очень едкие смоляные пары. Так что проходило даже
сквозь платье. Руки у нас от смолы чернее стали ошметка, и отмыть было
невозможно. Ходили мы на работу попарно, ночью и днем, держали в топках
огонь. Скоро научилися шуровать и даже попривыкли к работе, но пугало
меня здоровье. Гулял по всему сараю ветер, а мы в поту, над огнем, - и
боялся я, как встречу осень.
К городу и людям мы вскорости присмотрелись.
Городок, - тому не в пример, - был небольшой, приморский. Всякий день
приходили огромные пароходы, останавливались в доке, и шумели по вечерам
матросы. Славился город (тут такой уж обычай, и каждый город чем-нибудь
славен), - лошадьми, свиньями и церковными колоколами.
И, надо сказать, справедливо.
Таких лошадей я никогда не видывал и нигде. Спина как печь, копыта по
тарелке, мохнатые, - и этакая потянет пятьсот пудов! - и думал я, глядя:
вот показать бы в Заречьи.
Попривыкли мы понемногу к жизни. Вечером по субботам ходили гулять.
По субботам в городе очень людно. Подивился я, как много у них молодежи,
- и все, как один, как орехи, веселые. Вечером не продерешься. И очень
бойкие девицы. Даже Южаков присмирел. Ну, разумеется, вскорости завелися
и здесь зазнобы, без того уж не может. Приметил я, что и "рыжие" нерав-
нодушны, только все это у них по-другому.
А были мы попрежнему в полном неведении о России. И попрежнему мутила
меня тоска, и стало казаться, что уж никогда-то, никогда не увижу своего
Заречья, что так тут и подохну, на черной смоле. Удерживал я себя от
мыслей и старался глядеть веселее. Поддерживали меня Южаков и Андрюша.
Завидывал я тогда Южакову, - тому, что всегда ему море по колено, и
хоть и не будь для него никакой России, и всегда-то он был здоровенек.
За эти месяцы очень я заметил, что делятся здесь русские на две различ-
ные половины: на тех, что тоскуют, и на тех, что ничего не помнят и не
хотят помнить.
Я тосковал очень.
В то время прислали к нам на завод нового человека. Был он, как и мы,
интернированный, офицер. Отрекомендовался он нам корнетом кавалерийского
полка, - и с первого взгляда не полюбился он нам своею надменностью и
непростотой. И впоследствии большая нам получилась от него неприятность.
IX
Совсем прижились мы в том городе и даже завели знакомства. Очень я
стал понимать, что ко всему человек привык