▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ор проводит по ним ладонью. Об сапоги шурша, дует песок, оттирает его ладонь от забора и сам, радостный и пу- шистый, лезет в руку. Профессор долго ходит по двору. Верблюды дышат ши- роко и шумно: запахи от них тоже необ'емные, степные: полынь, молодые весенние травы. Савоську видеть тоже приятно. Он подымается, стучит прикладом в ста- тую. - А если бы у тебя утащили ее? - шутит профессор. Ног у Савоськи опять нет, весь он четыреугольный и бурый, как лист картона, и ружье, - словно воткнутая щепочка. - Ута-а-ащут?.. кому ее, - ломи-то, эвон, по двору таскается! У нас дрова вот - пру-ут... это - да-а. Везешь бога-то, дяденька? - Везу. - И молятся таким? - Молятся. - Чудно! Песчаный, желто-ребрый город. Белые дома, как выдуваемые камни. Па- рень со стульями на плечах, мальчишка в туго обтянутых штанах, собаки с мелким песчаным лаем провожают Будду. Лежит он на арбе, закрытый кошмами и туго увязанный веревками. Медное спокойное лицо его с плотно прижаты- ми, как у спящего зверя, ушами. Сонно-подобный песчаный город. Туманно-смуглы встречные глаза, губ нет - ровная песчаная пелена начинается от глаз. Арба в песках идет молча, верблюды широко раскидывают пухлые ступни, погонщики молчаливы и сумрачны - Будда покидает город. --------------- Хизрет-Нагим-Бей смотрит в окно и думает о смешном человеке, везущем в Монголию кусок меди. Хизрет-Нагим-Бей уговаривал его остаться в горо- де: за проволоку можно хорошо спать, и кошмы длинны: не скатишься, как с кровати и не проснешься. Хизрет-Нагим-Бей думает о своих четырех верблю- дах данных человечку с золотым зубом: плохой будет присмотр, совсем пьяный человек. Хизрету-Нагим-Бей жалко верблюдов и арбу. Хизрет-Нагим-Бей седлает лошадь... Проста и ясна жизнь, как травы, как ветер. Степь перед профессором Сафоновым. - Го-о!.. - кричат погонщики. Профессор Сафонов повторяет: - Го-о! Верблюды думают свое. Чалая шерсть большими кусками виснет у них на холках. Арба скрипит - путь сухой и длинный, арба помогает себе криком. От своего ли, чужого ли крика, - веселее в пустыне. Профессор чувствует веселую, искрящую дрожь в жилах. Плечи у него словно растут, он скидывает шинель, весело смотрит на шмыгающих в норки сусликов. - Го-о!.. Бедный зверек, он скрывается в темную норку, а потом вновь выпрыгива- ет на свет. И профессор радуется своей простой и сентиментальной мысли. Пустого и глупого Дава-Дорчжи напугала дорога и прельстила пища, он шмыгнул в норку. Но он придет. Теперь Дава-Дорчжи сидит в канцелярии и пишет исходящие: учит молодых людей убивать старых и подобных себе. Будда качается в арбе. Будда, прикрыв войлоком глаза, сонный пройдет через пески, степи. Новые, еще пахнущие землей, травы под сапогами профессора. Он срывает пук, и ладони его тоже начинают пахнуть растущей землей. - Го-о!.. - кричат погонщики. Верблюдам нужен ли крик? Они идут и будут итти так год и два, и три, пока есть пески и саксаулы. Человеку нужен крик. Профессор тоненьким голоском прикрикивает: - Го... го... го!.. --------------- На утро третьего дня пути из-за песчаных, поросших саксаулом холмов мчатся к каравану всадники. У одного из них на длинной укрючине черная тряпка. Сыромятные повода скользят у них из рук (они неопытны, повидимо- му), и напуганным вопят они: - Ыыееей... ыееейй!.. Погонщики, закрыв затылок руками, падают ниц. Верблюды же шагают впе- ред. Тогда один из всадников кричит: - Чох! Верблюды ложатся. Профессор Сафонов спокоен, он всовывает для чего-то руку в карман ши- нели. Пока он идет от дороги к всадникам, он успевает подумать только: "необходимо было требовать охрану". Профессор Сафонов, чувствуя себя слегка виноватым, замедляет шаг. Здесь всадник с черной тряпицей под"ез- жает к нему вплотную. В бок профессора трется лошадиная нога и слышен запах мокрой кожи. Киргиз, - у него почти русское толстоносое лицо и крепкие славные зубы, - наклоняется из седла и, закидывая повода за лу- ку, спрашивает: - Куда едешь? Профессор еще острее ощущает свою непонятную вину и поэтому несколько торопливо отвечает: - В Сергиополь... вы же куда направляетесь, граждане?.. Но тут киргиз взмахивает и бьет его по голове чем-то тупым и теплым. Профессор хватается одной рукой за седло, другую же тянет к своей шее. Все кругом слизкое, желтое, вяжущее - запашистое. Киргиз бьет его в пле- чо гикая. Профессор падает. Тогда всадники, гикая, крутятся вокруг арбы, стегают лошадей и, устав гоняться друг за другом, под'езжают к Будде. Погонщики подымаются и все с ожиданием смотрят на холмы. Оттуда скачет еще всадник, на голове у не- го маленькая солдатская фуражка, она плохо держится, и его рука прыгает на голове. Это Хизрет-Нагим-Бей. Он ждал их за холмом. Киргизы торопят- ся, рубят бечевки и скатывают Будду на песок. "Сюда", говорит Нагим-Бей, и они бьют топорами в грудь Будды. В груди Будды ламы часто прячут дра- гоценности, но грудь Будды пуста. Тогда один из киргизов отрубает золо- ченые пальцы и сует их в карман штанов. Хизрет-Нагим-Бей подходит к ле- жащему человечку. Нагим-Бею жалко его, но верблюды еще дороже. Киргизу, ударившему палкой человека, хочется иметь золотой зуб, но Хизрет-На- гим-Бей говорит строго: - Китер... пущай умирает с зубом! Тропа эта в стороне от тракта (человек был глуп: умный понимает доро- ги). Киргизы медленно поворачивают верблюдов. И после, вечером, перед смертью, профессор Сафонов отдирает от земли плечи и хватает руками: вперед, назад, направо... под пальцами вода гус- тая, тягучая... Но это не вода - песок. Песок. --------------- ...Темной, багровой раненой медью наполнена его расколотая грудь. Сосцы его истрещены топорами. Высокий подбородок его оплеван железом. Золотые пальцы его мчатся, ощущая вонючую кожу киргиза. А глаза его об- ращены вверх, они глядят мимо и выше несущихся песков. Но зачем и кого могут они там спросить: "куда теперь Будде направить свой путь?". Потому что, - Одно тугое, каменное, молчаливое, запахами земли наполненное небо над Буддой. Одно... Всев. Иванов. БРОНЕПОЕЗД N 14.69. Повесть. ГЛАВА ПЕРВАЯ. I. Бронепоезд "Полярный" под N 14.69 охранял железнодорожную линию от партизанов. Остатки колчаковской армии отступали от Байкала: в Манчжурию, по Аму- ру на Владивосток. Капитан Незеласов, начальник бронепоезда, сидел у себя в купе вагона и одну за другой курил манчжурские сигареты, стряхивая пепел в живот расколотого чугунного китайского божка. Капитан Незеласов сказал: - Мы стекаем... как гной из раны... на окраины, а? Затем в море, что ли? Прапорщик Обаб оглядел - наискось - скривившееся лицо Незеласова, медленно ответил: - Вам лечиться надо. Прапорщик Обаб был из выслужившихся добровольцев колчаковской армии, обо всех кадровых офицерах говорил: - Лечиться надо! Капитана Незеласова он уважал и потому повторил: - Без леченья плохо вам. Незеласов был широкий, но плоский человек, похожий на лист бумаги: сбоку нитка, в груди - верста. Капитан торопливо выдернул новую сигарету и ответил: - Заклепаны вы наглухо, Обаб!.. Ничего до вас не дойдет!.. И, быстро отряхивал пепел, визгливо заговорил: - Как вам стронуться хоть немного!.. Ведь тоска, Обаб, тоска! Родина нас... вышвырнула! Думали все - нужны, очень нужны, до зарезу нужны, а вдруг ра-а-счет получайте!.. И не расчет даже, а в шею... в шею!.. в шею!.. И капитан, кашляя, брызгая слюной и дымом, возвышал голос: - О, рабы нерадивые и глупые!.. Глупые!.. Обаб протянул длинную руку навстречу сгибающемуся капитану. Точно поддерживая валящееся дерево, сказал с усилием: - Сволочь бунтует. А ее стрелять надо. А которая глупее - пороть! - Нельзя так, Обаб, нельзя!.. - Болезнь. - Внутри высохло... водка не катится, не идет!.. От табаку - слякоть, вонь... В голове, как наседка, да у ней триста яиц!.. Высиживает. Э-эх!.. Теплынь, пар... копошится теплое, слизкое, того гляди... выле- зет. Преодолеть что-то надо, а что, не знаю, а не могу? - Женщину вам надо. Давно женщину имели? Обаб тупо посмотрел на капитана. Повторил: - Непременно женщину. В такой работе - каждомесячно. Я здоровый - каждые две недели. Лучше хины. - Может быть, может быть... попробую, почему мне не попробовать?.. - Можно быстро, здесь беженок много... Цветки! Незеласов поднял окно. Запахло каменным углем и горячей землей. Как банка с червями, потела плотно набитая людьми станция. Сыро блестели ее стены, распахнутые окна, близ дверей маленький колокол. На людях клейма бегства. Шел, похожий на новое стальное перо, чистенький учитель, а на плече у него трепалась грязная тряпица. Барышни нечесаные и одна щека измятая, розовая: должно быть, жестки подушки, а, может быть, и нет подушек - ме- шок под головой. "Портятся люди", - подумал Обаб. Ему захотелось жениться... Он сплюнул в платок, сказал: - Ерунда. Беженцы рассматривали стальную броню вагонов всегда немного смущенно, и Незеласову казалось, что разглядывают его голого. Незеласов голый был сух, костляв и похож на смятую жестянку из-под консервов: углы и серая гладкая кожа. Он оглядел вагон и сказал Обабу: - Прикажите воду набирать... непременно, сейчас. Вечером пойдем. - В появлении? Опять? - Кто? - Партизаны? Обаб длинными и ровными, как веревка, руками ударил себя по ляжкам. - Люблю! Заметив на себе рыхлый зрачок Незеласова, прапорщик сказал: - Но насчет смертей! Не убивать. А чтоб двигалось. Спокой, когда мясо ржавеет... Обаб стесненно вздохнул. Был он узкоглазый, с выдающимися скулами, похожими на обломки ржаного сухаря. Вздох у него - медленный, крестьянс- кий. Незеласов, закрывая тусклые веки, торопливо спросил: - Прапорщик, кто наше непосредственное начальство? - Генерал Смирнов. - А где он? - Партизаны повесили. - Значит следующий? - Следующий. - Кто? - Генерал-лейтенант Сахаров. - А он где? - Не могу знать. - А где командующий армией? - Не могу знать. Капитан отошел к окну. Тихо звякнул стеклом. - Кого ж нам, прапорщик, слушаться? Чего мы ждем? Обаб посмотрел на чугунного божка, попытался поймать в мозгу какую-то мысль, но соскользнул: - Не знаю. Не моя обязанность думать. И как гусь невыросшими еще крыльями, колыхая широчайшими галифе, Обаб ушел. II. Тщедушный солдатик в голубых французских обмотках и больших бутсах, придерживая левой рукой бебут, торопливо отдал честь вышедшему капитану. Незеласову не хотелось итти по перрону. Обогнув обшитые стальными листами вагоны бронепоезда, он пошел среди теплушек эвакуируемых бежен- цев. "Ненужная Россия", - подумал он со стыдом и покраснел. - Ведь и ты в этой России! Нарумяненная женщина с толстым задом, напоминавшем два мешка, всуну- тые под юбку, всколыхнула в мозгу предложение Обаба. Капитан сказал громко: - Дурак! Женщина оглянулась. Были у ней печальные потускневшие глаза под ма- леньким лбом в глубоких морщинках. Незеласов отвернулся. Теплушки обиты побуревшим тесом. В пазах торчал выцветший мох. Хлопа- ли двери с ремнями, заменявшими ручки. На гвоздях по бокам грязных две- рей висело в плетеных бечевочных мешках мясо, битая птица, рыба. Над некоторыми дверьми - пихтовые ветки и в таких вагонах слышался молодой женский голос. Пахло из теплушек больным потом, пеленками и подле вагонов густо пах- ли аммиаком растоптанные испражнения. Ощущение стыда и далекой, какой-то таящейся в ногах злости не прохо- дило. Плоскоспинный старик, утомленно подымая тяжелый колун, рубил полусг- нившую шпалу. - Издалека? - спросил Незеласов. Старик ответил: - А из Сызрани. - Куда едешь? Он опустил колун. Шаркая босой ногой с серыми потрескавшимися ногтя- ми, уныло ответил: - Куда повезут. Кадык у него, покрытый дряблыми морщинами, большой, с детский кулак, и при разговоре расправлялись и видны были чистые белые полоски кожи. - Редко, видно... говорить-то приходится, - подумал Незеласов. - У меня в Сызрани-то земля - любовно проговорил старик, - атличней- ший чернозем. Прямо золото, а не земля - чекань монету!.. А вот поди же ты - бросил. - Жалко? - Известно жалко. А бросил. Придется обратно. - Обратно итти далеко... очень... - И то говорю - умрешь еще дорогой? - Не нравится здесь? - Народ не наш! У нас народ все ласковый, а здесь и говорить не уме- ют. Китаец, так тот совсем языка русского не понимает. И как живет, Бог его знает! Фальшиво живет. Зачервивешь тут, обратно пойду. Брошу все и пойду. Чать, и большевики люди, а? - Не знаю, - ответил капитан, идя дальше. III. Вечером на станцию нанесло дым. Горел лес. Дым был легкий, теплый. Кирпичные домики станции, похожая на глиняную кружку водокачка; ки- тайские фанзы и желтые поля гаоляна закурились голубоватой пеной и люди сразу побледнели. Прапорщик Обаб хохотал: - Чревовещатели-и!.. И, точно ловя смех, жадно прыгали в воздухе его длинные руки. Чахоточная беженка с землистым лицом в каштановом манто подпоясанном бечевкой, которой перевязывают сахарные головы, бегала мелкими шажками по станции и шопотом говорила: - Партизаны... партизаны... тайгу подожгли... и расстреливают... Ее видели сразу во всех двенадцати эшелонах. Бархатное манто покры- лось пеплом, вдавленные виски вспотели. Все чувствовали тоскливое томле- ние, похожее на голод. Комендант станции - солдаты звали его "четырехэтажным" - большеголо- вый, с седыми прозрачными, как ледяные сосульки, усами, успокаивал: - А вы целомудрие наблюдайте душевное. Не волнуйтесь! - Чита взята. - Ничего подобного! Уши у вас чрезмернейшие. Сообщение с Читой имеем. Сейчас по телеграфу няньку генерала Нокса разыскивали! И втыкая в глотку непочтительный смешок, четко говорил: - Няньку генерал Нокс потерял. Ищет. Награду обещали. Дипломатическая нянька, чорт подери, и вдруг какой-нибудь партизан изнасилует. Белокурый курчавый парень, похожий на цветущую черемуху, расклеил по теплушкам плакаты и оперативные сводки штабверха. И хотя никто не знал, где этот штабверх и кто бьется с большевиками, но все ободрились. Теплые струи воды торопливо потекли на землю. Ударил гром. Зашумела тайга. Дым ушел. Но когда ливень кончился и поднялась радуга, снова нахлыну- ли клубы голубоватого дыма и снова стало жарко и тяжело дышать. Липкая грязь приклеивала ноги к земле. Пахло сырыми пашнями и за фанзами тихим звоном шумели мокрые гаоляны. Вдруг на платформу двое казаков принесли из-за водокачки труп солда- та-фельдфебеля. Лоб фельдфебеля был разбит и на носу и на рыжеватых усах со свернувшимися темно-красными сгустками крови тряслось, похожее на густой студень, серое вещество мозга. - Партизаны его... - зашептала беженка в манто, подпоясанная бечев- кой. В коричневых теплушках эшелонов зашевелились и зашептали: - Партизаны... партизаны... Капитан Незеласов прошел по своему поезду. У площадки одного вагона стояла беженка в каштановом манто и поспешно спрашивала у солдат: - Ваш поезд нас не бросит? - Не мешайте, - сказал ей Незеласов и вдруг возненавидел эту тонконо- сую женщину. - Нельзя разговаривать. - Они нас вырежут, капитан... Вы же знаете... Капитан Незеласов захлопнул дверь и закричал: - Убирайтесь вы к чорту. - Пошел, пошел!.. - визгливо кричал он, обертывая матерной руганью приказания. Где-то внутри росло желание увидеть, ощупать руками тоску, переходя- щую с эшелонов беженцев на бронепоезд под N 14.69. Капитан Незеласов бегал внутри поезда, грозил револьвером и ему хоте- лось закричать громче, чтобы крик прорвал обитые кошмой и сталью стенки вагонов. Дальше он не понимал, для чего понадобился ему его крик. Грязные солдаты вытягивались и морозили в лед четырехугольные лица. Ненужные тряпки одежды стесняли движения у стальных орудий. Прапорщик Обаб быстро, молчаливо шагал вслед. Лязгнули буфера. Непонятно коротко просвистел кондуктор, загрохотало с лавки железное ведро. Пригибая рельсы к земле, разбрасывая позади себя станции, избушки стрелочников, прикрытый дымом лес и граниты сопок, облитые теплым и влажным ветром падали и не могли упасть, летели в тьму тяжелые стальные коробки вагонов, несущих в себе сотни человеческих тел, наполненных тос- кой и злобой. IV. А в это время китаец Син-Бин-У лежал на траве в тени пробкового дере- ва и, закрыв раскосые глаза, пел о том, как Красный Дракон напал на де- вушку Чен-Хуа. Лицо у девушки было цвета корня жень-шеня и пища ее была у-вэй цзы; петушьи гребешки; ма жу; грибы величиною со зрачок; чжен-цзай-цай. Весьма было много всего этого и весьма все это было вкусно. Но Красный Дракон взял у девушки Чен-Хуа ворота жизни и тогда родился бунтующий русский. Партизаны сидели поодаль и Пентефлий Знобов, радостно прорывая чрез подпрыгивающие зубы налитые незыблемою верою слова, кричал: - Бегут, братцы мои, бегут. В недуг души ударило, о-земь бьются, тре- пыхают. А наше дело не уснуть, а город то-он, у-ух... силен. Все возьмет! Пахло камнем, морем. О пески шебуршали сухие травы. --------------- ГЛАВА ВТОРАЯ. I. Шестой день тело ощущало жаркий камень, изнывающие в духоте деревья, хрустящие, спелые травы и вялый ветер. И тело у них было, как граниты сопок, как деревья, как травы; кати- лось горячее, сухое, по узко выкопанным горным тропам. От ружей, давивших плечи, туго болели поясницы. Ноги ныли, словно опущенные в студеную воду, а в голове, как в мерт- вом тростнике, - пустота, бессочье. Шестой день партизаны уходили в сопки*1. Казачьи разъезды изредка нападали на дозоры. Слышались тогда выстре- лы, похожие на треск лопающихся бобовых стручьев. А позади - по линии железной дороги - и глубже: в полях и лесах - атамановцы, чехи, японцы и еще люди незнаемых земель жгли мужицкие де- ревни и топтали пашни. Шестой день с короткими отдыхами, похожими на молитву, две сотни пар- тизан, прикрывая уходящие вперед обозы с семействами и утварью, устало шли черными тропами. Им надоел путь, и они, часто сворачивая с троп, среди камня, ломая кустарник, шли напрямик к сопкам, напоминавшим огром- ные муравьиные гнезда. II. Китаец Син-Бин-У, прижимаясь к скале, пропускал мимо себя отряд и каждому мужику со злостью говорил: - Японса била надо... у-у-ух, как била! И, широко разводя руками, показывал, как надо бить японца. Вершинин остановился и сказал Ваське Окороку: - Японец для нас хуже барсу*2. Барс-от допреж, чем манзу*3 жрать, ло- потину*4 с него сдерет. Дескать, пусть проветрится, а японец-то разби- раться не будет - вместе с усями*5 слопает. Китаец обрадовался разговору о себе и пошел с ними рядом. Никита Вершинин, председатель партизанского революционного штаба, шел с казначеем Васькой Окороком позади отряда. Широкие - с мучной куль - синие плисовые шаровары плотно обтянулись на больших, как конское копы- то, коленях, а лицо его, в пятнах морского обветрия, хмурилось. Васька Окорок, устало и мечтательно глядя Вершинину в бороду, протя- нул, словно говоря об отдыхе: - В Рассеи-то, Никита Егорыч, беспременно вавилонскую башню строить будут. И разгонют нас, как ястреб цыплят, беспременно! Чтоб друг друга не узнавали. Я тебе это скажу: Никита Егорыч, самогонки хошь? А ты та- ла-бала, по-японски мне выкусишь! А Син-Бин-У-то, разъязви его в

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє