▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
низенькие. Окна крохотные, и вся она грязная, мрачная. Обои серые, туск- лые, со следами раздавленных клопов. И от этих серых, тусклых стен в душу вползает тоже серое и тусклое. 3 июня. Сбавка хлеба и то, что папе не урезали бронированный паек, еще больше сплотили нас против папы. Все прячем, прячем в душе свою ненависть, но это не помогает. Мы медленно, против своей воли, травим его хмурыми взглядами, чувствами, мыслями, движениями. Он все больше отделяется от нас. Мама даже отказалась спать с ним в одной кровати. У него ведь вши. Но я знаю, что это не вши. 5 июня. Продаем уже постельное белье. Благодаря этому, имеем возможность каж- дый день покупать по два фунта картошки, по фунту свеклы или капусты. Вечером мама готовит из этого общую похлебку. Есть ее приготовляюсь с жадностью, а ем с отвращением. Каждый день похлебка, похлебка, похлеб- ка... Домашняя жизнь опять установилась такая же, как перед приездом мамы. Прихожу со службы и ложусь на кровать. Лежу до похлебки. Поем и опять ложусь. Часто, как раньше, подойду к зеркалу и долго, без всякой мысли в го- лове, смотрю на свое лицо. Не вижу ни глаз, ни носа. Белеет что-то блед- ное, но мысль ничего не схватывает. И сегодня подошла. И вдруг в зеркале ясно увидела Бориса. Совсем чет- ко отражается, как он лежит на диване. Закинул под голову ручки и смот- рит куда-то в потолок. Какой он худенький, бледный!.. Вздрогнула вся и замерла. Боюсь, до ужаса боюсь оглянуться назад и проверить. Может быть, он еще хуже в действительности. Страшный он какой! Совсем неподвижный. И глаза неподвижные. И вдруг вздрогнула еще сильнее: увидела свое собственное лицо... Такое же бледное и глаза безумные. Это от испуга. Да, да, я испугалась не за Борю, а за себя. Понимаю, понимаю. Боюсь, что умру с голоду. Господи, я совсем эгоистка... как папа!.. Нет, нет, мне и Борю жаль! Не взглянув на Борю, побежала к кровати и ткнулась лицом в подушку. Хлеба из лавок не выдают четвертый день. Сидим на одном советском обеде да на несчастной похлебке. Мама все бодрится, но когда вечером пришел папа и сказал: опять нет, - она сразу как-то обвисла, и лицо сде- лалось пришибленным. А вчера вечером вдруг заметила, что Борис сидит на корточках в углу и, закрыв лицо руками, плачет так, что вздрагивают острые плечики. Скользнула по нему взглядом и... осталась равнодушной. Не захотелось сдвинуться с кровати. Отвернулась к стене и задрожала от ужаса. Близко, около самых глаз по стене ползет тощий клоп. Совсем как листик, и едва передвигается. Какая-то страшная мысль забилась, затрепетала в голове. Хочу ее ощу- пать и не могу. Зубы стучат. Смотрю на еле двигающегося клопа, как в ли- хорадке, и ничего не могу понять. Потом вдруг соскочила и бросилась к Борису... - Боренька, Боренька, ты что плачешь? Молчит. - Боря, Боря, скажи скорее... Хлебца хочешь? Папа принесет сегодня. - Нет. Не хочу. Папа-то полфунта лишних получает на заводе... Сердце оборвалось и полетело куда-то в пустоту. Потолок заколебался, а в комнате туман, туман... У папы полфунта лишних... Ведь я тоже нена- вижу за это... Повернулась и медленно пошла обратно. Легла к стенке лицом и смутно поняла, что клопа уже не было. 8 июня. Сегодня, наконец, папа принес хлеб. Сразу за пять дней. Мамина и Борина карточки прикреплены в папиной лавке на заводе. Папа приносит свою часть уже отделенной от маминой и Бориной. Завертывает ее в бумажку и убирает в шкаф. 10 июня. Сегодня продали столовую салфетку. Все-таки у нас каждый день бывает похлебка. Без похлебки наверное бы уже умерли. А на службе я все еще стараюсь смеяться, шутить, болтать. 12 июня. Опять сегодня что-то продали. Я уже не знаю, что? Не слежу. Иногда вспыхивает отчаяние. Поскорее бы кончилась эта мука... Хоть бы умереть, что ли? Кинуться в воду?.. Но, нет, нет, не могу. Еду со службы в трам- вае по Троицкому мосту. Нева блестит на солнце. Видно из окна, как стре- мятся к заливу маленькие, сверкающие волны. Нева красивая, а броситься в нее не могу, не могу. 15 июня. Господи, Господи! Еще сбавили хлеба. Я буду получать только 1/8 фунта в день, мама тоже столько, а папа по гражданской карточке полфунта и своих бронированных полфунта. Ненавижу его, своего родного отца, за эти лишние полфунта. Как же будем жить? А на службе я все еще веселая. Мне даже как-то странно. Чувствую, что под веселостью огромная, тусклая пустота, а язык еще что-то говорит. Часто свои собственные слова слышу, как из тумана, и сама почти не понимаю их. Внутри только стелется смутное ощущение: как бы не выдать себя. Пусть не знают, что я голодная. А дома даю полную волю своему оцепенению. Весь остаток дня пролеживаю неподвижно на кровати. Угасла вся внутренняя жизнь. В сердце постоянный сумрак. Иногда делаю мучительные усилия и стараюсь думать о Френеве. Последнее письмо было из Москвы. Писал, что скоро придется ехать в действующую армию. После того не было ни одного письма. Но и мысли о Френеве не возбуждают меня. Ничего, кроме тупой боли в сердце. Растет только у меня и у мамы, и у Бори озлобление против папы. Мы... мы теперь его обманываем. Родная дочь вместе с матерью обманываем родно- го отца и мужа, чтобы украсть от него лишнюю картошину. Господи, до чего мы дошли! Какой стыд! Какой ужас! А всего ужаснее, что понимаю этот стыд не сердцем, а только умом. В сердце ничего не осталось, кроме озлобления к родному отцу. Прихожу со службы и, пока еще раздеваюсь, Боря торопит меня. От не- терпения трясется лихорадочно. Худенькие плечи передергивает, а лицо совсем старческое. Бессвязно бормочет: - Ну, Фея, скорей же, скорей... Это значит, что мама сегодня продала что-нибудь и часть денег утаила. На украденные деньги купила два фунта картошки и фунт той же свеклы и сварила все это исключительно для нас. Скорее, скорее... Папа придет... Едим торопливо, воровски, с испуган- ными, нехорошими лицами. Ничего, у него лишние полфунта... Только Боря дрожит все сильнее. Когда сделали это в первый раз, в глубине шевельнулся слабый стыд. Нехорошо, нехорошо же, нечестно. Разве он не голодный? Он еще так устает ходить за семь верст на работу. И как он страдает. Ведь все видит, все понимает. Господи, но ведь у него лишние полфунта, полфунта... Но мы уже кончили есть. Ах, как мало! Больше, больше надо. Целую го- ру. Все с'едим. Во второй, в третий раз ела без всяких угрызений совести. Только на мгновенье отчетливо блеснула страшная мысль: - Мы все становимся зверями. Да, но у него ведь лишние полфунта. 17 июня. Как-то ослабевает память. Дома забываю, что было на службе, на службе забываю, что было дома. Почтамт - тусклое огромное пятно, и дом - туск- лое огромное пятно, и оба эти пятна не сливаются... Сегодня ехала на трамвае из почтамта и с усилием старалась вспомнить, что же такое хорошее меня ожидает дома? Напрягала, напрягала мысль и вдруг вспомнила: - Ах, да, мама сегодня хотела что-то продать. Значит, у нас будет своя картошка. Поедим. Папа как будто чувствует, что мы его обкрадываем, и все тщательнее учитывает маму. Но мама лжет превосходно, а я все-таки трясусь от стра- ха, вдруг он догадается! Тогда уже не поедим лишней картошки. Господи, не догадался бы только! 18 июня. Кругом дома, как везде в Новой Деревне, у нас идет балкон. Сегодня, подходя к дому, заметила на балконе чью-то военную фуражку. Она показа- лась странно знакомой, но не могла сделать усилия вспомнить: чья она? В доме, видно, заметили, что я вхожу. На ступени крыльца выбегает Бо- рис и кричит: - Фея, Фея, Сережа приехал, муки привез. Вместо ответа я схватила его за плечи и яростно закричала: - Зачем, зачем ты меня обманываешь? - Ей богу, Фея, правда... Я снова закричала, но уже другим криком. Оттолкнула Бориса и вбежала в комнату. Правда, правда. Сережа сидит у стола и как-то горько и мягко улыбается, смотря на меня. - Сереженька. Бросилась к нему. Судорожно схватила его за руки и заплакала. А он смотрит на меня и говорит ласково: - Ну, поплачь, поплачь... Мама глядит на меня и смеется. Боря тоже. Лица у всех сияют. И у меня эти слезы - слезы радости. Сережа жил два дня. Он ехал куда-то в командировку и заехал к нам. Муки привез немного: всего пятнадцать фунтов, и больше ничего. Но это не важно. Как всегда, его приезд всколыхнул меня до дна. Я с ним говорила без конца о всем: о службе, о Марусе, о Френеве. Два дня я интересова- лась всем и жила полной жизнью. 21 июня. Сережа уехал вчера. Сразу все пошло попрежнему. Муку с'ели еще пока он был с нами. В па- мяти эти два дня пронеслись как яркая кинематографическая лента, и опять все погасло. Опять похлебка, опять украденная от папы картошка. Все по-старому. 23 июня. Хлеб выдают с длинными перебоями. Зачастую томят по три-четыре дня без хлеба. А мы все продаем и продаем. Мама говорит, что скоро больше нечего будет продавать. Как же, как же будем жить? 25 июня. Чтобы добраться до почтамта, мне нужно полтора часа, да обратно столько же. Из них на трамвай уходит всего двадцать минут. Но мучительно медлен- но, шаг за шагом, плетусь от дома до трамвайной остановки, а потом от Михайловской площади до почтамта. Прихожу разбитая, усталая до невозмож- ности. А тут еще надо смеяться, шутить, а то подумают, что я голодная. И чем дальше, тем труднее становится выдерживать себя. Если бы они знали! Какая мука отвечать такой же шуткой на их бессмысленные, глупые шутки. Ведь сердце болит. В голове пусто. В желудке - тоже. А сегодня не выдержала. Голод сломал меня. Пришла особенно усталая. Не могла даже поздороваться. Села за стол и сразу вся обмякла, обвисла. Закрыла глаза руками и положила голову на стол. Вдруг слабо чувствую на затылке и на спине любопытные, недоумевающие взоры. На затылке даже зашевелился холодок от этих взоров. Наверное, ждут. Думают, что сейчас выкину какую-нибудь штуку. Пусть, пусть! Мне все равно. Какая безграничная апатия и усталость охватывает меня! Все, все рав- но. Что это? Голос? - Фейка, чего дурака валяешь? Работать надо. Голос точно разрезает апатию и идет издали. Чувствую его как-то странно, точно в полусне. И, точно в полусне, чувствую, что медленно поднимаю голову и начинаю покачивать ею. И чужие, словно не свои слова: - Хлеба, хлеба, хлеба, хлеба, хлеба... - Фейка, не валяй же дурака! - Хлеба, хлеба, хлеба, только маленький кусочек хлеба... Кто-то тронул рукою за плечо. Смутно вижу золотистые волосы заведыва- ющей. - Довольно. Работать же надо. И как-то сознаю, что надо же работать. И где-то, еще глубже шевелится стыд, что не удержалась, но голова все качается. Глаза не отрываются от золотистых волос: - Хлеба, хлеба, только маленький кусочек хлеба... Она махнула рукой, а я осталась сидеть с открытыми глазами. Смотрю в одну точку. - Хлеба, маленький кусочек хлеба... Потом смутно видела, что Маруська уходила куда-то. Не знаю, когда она опять пришла, но перед мною вдруг кусок хлеба. Слышу эти слова и хочу что-то вспомнить. Хочу, и не вспоминается. Бессмысленно гляжу на хлеб. - Фея, ешь. Откусила кусок хлеба и сразу поняла все. Как тысяча мух, ползет по щекам горячая краска стыда. Встрепенулась, как уколотая. Испуганно смот- рю на Марусю, но хлеб крепко зажала в руке. - Ешь, ешь, ничего, ешь. И глаза у ней тоже испуганные, но ласковые. И все еще шепчет еле слышно: - Ничего, ничего, ешь, ешь... Чувствую, что по щекам текут слезы. Господи, Господи, до чего я дош- ла? Как нищая, прошу кусок хлеба! А тут еще рассерженный голос Елены Ильинишны: - Комедиантка! Этот голос и явный укор в нем почему-то не возмущают. Но я мучительно вздрагиваю от строгого, возражающего заведывающей голоса Маруси: - Так не притворяются. Весь день не смела поднять головы, а домой шла с чувством, что в душе ничего не осталось. Только - голод, голод и голод... 27 июня. Хлебные перебои. Нашей жалкой нормы не выдают четвертый день. 28 июня. И сегодня папа хлеба не принес. 29 июня. И сегодня нет. А папа свои полфунта получает. 30 июня. Хлеба не выдают седьмой день. Каждый день похлебка, похлебка и то, что украдем от папы. Он регулярно получает свои бронированные полфунта, а мы? а мы?.. Сегодня едва дотащилась со службы от трамвайной остановки и сразу легла на кровать. Внутри огромная, серая пустота. Но где-то глубоко в этой пустоте теплится смутная надежда, что сегодня-то, сегодня он прине- сет за все дни. Звонок. Встаю, шатаясь. Неужели не принес? Неужели не принес? И вдруг цепенею от страшного, пронзительного голоса мамы, полного невыразимой голодной муки: - Опять не принес. Что за анафемская у вас лавка! Скоро с голоду все подохнем! И глухо слышен папин голос, злой, раздраженный, мучительный: - Что ты кричишь? Разве я виноват? Я сам голодный. Только на полфунте сижу... И сразу в страшном голосе мамы безграничная мука и отчаяние сменяются звериной злобой. - У тебя хоть полфунта есть! Полфунта, полфунта, полфунта, а у нас и того нет! Я слышу, как она с злобной отчетливостью бросает по слогам это "пол- фунта". Меня вдруг тоже захлестывает слепая, не рассуждающая злоба. По- являюсь неожиданно в дверях и бешено кричу в жалкое, растерянное лицо папы: - Полфунта, полфунта, полфунта!.. Вам хорошо говорить! Лишних полфун- та есть! Мы седьмой день ничего, ничего, ничего... Я словно хочу выместить на нем всю накопившуюся голодную злобу. Слова так и сочатся жестокостью. Чувствую, какой страшной ненавистью горят глаза. А мама вдруг подхватывает еще с большим безумием: - Полфунта, полфунта!.. Хорошо говорить!.. Мы седьмой день ничего, ничего, ничего... У мамы такое страшное лицо и такие безумные глаза, что я, на миг пой- мав их, оцепенела. Что же это? Нехорошо, нехорошо. Ему же негде взять. Но это голос рассудка, а не сердца. Нисколько, нисколько не жаль его! А он стоит перед нами и смотрит, как затравленный зверь. Тусклая мука светится в впалых глазах. Конвульсии искажают серое, исхудалое лицо. Вот мелькнули в глазах какие-то гневные, острые искры и опять погасли. И опять в них только мука и страдание. Озирается. Обводит, как загнанное животное, мучительным взглядом жену и дочь и, вдруг как-то странно махнув рукой, садится на стул, и опускает на руки голову... Тоже озираясь на него, мама идет на кухню, чтобы принести несчастную похлебку. Как я ненавижу, как ненавижу его за эти полфунта! 1 июля. А папа хлеба не принес и сегодня. Опять повторилась вчерашняя сцена. 2 июля. Хлеба нет и сегодня. 3 июля. Тоже нет. 4 июля. Сегодня папа сказал, что хлеб будет завтра. Свои бронированные пол- фунта он получает каждый день. Часть с'едает еще в заводе, а остаток приносит домой. Но ни с кем не делится, а с'едает за похлебкой. 5 июля. Неправда... Сегодня тоже хлеба не принес. Мы уже не набросились на него с яростным исступлением, а только молча спросила глазами. Так же молча он ответил тусклым, страдальческим взгля- дом: "нет". И что-то вроде благодарности мелькнуло у него в этом взгля- де, за то, что мы не мучим его. Он не знает, что у нас нет сил для это- го. Сели хлебать все ту же несчастную похлебку. Как всегда, папа вынимает из кармана маленький кусочек хлебца. Это остаток от несчастного полфун- та. Удивляюсь, как он может терпеть и не с'есть сразу. Вот эгоист-то! Даже для себя эгоист. И без того маленький кусочек тщательно режет на еще меньшие части. Потом каждую часть густо посыпает солью. Так солоно он никогда не ел раньше. Чтобы побольше выпить кипятку. Тогда в желудке будет полно. Нарезал, посолил и разложил перед собою. А Боря не может удержаться и скользит по кусочкам голодными глазами. Милый, мужественный мальчик! Он еще находит силы отвернуться. Как же! Это ведь папины полфунта. Просить бесполезно. Но он не может удержать слез. Медленно они точатся из глаз. И вдруг папа молча кладет один кусочек перед Борей. Положил и избегает смотреть на Борю и на нас. Опустил глаза на ос- тальные кусочки и тщательно уминает пальцем на них соль. Потом усиленно жует хлеб. Но как странно вздрагивают и топорщатся усы на нижней губе! Господи, какие они стали редкие!.. Мокрые, слиплись. И совсем мало во- лос. А губы совсем бескровные и лицо бледное, сухое, и все в морщинах. А на висках-то, на висках-то! Где же папины волосы? А руки? - страшно взглянуть... А глаза?.. Господи, Господи, бедный папа... Милый папа, как его жаль. Он Боре дал кусочек хлеба. Ведь он же доб- рый. Только у него нет. А Боря, избегая смотреть на кусочек, взял его и бессильно замигал полными слез глазами. Мама говорит дрожащим голосом: - Ну, ну, не плачь, папа ведь дал... Все молчим. От нас тянется к папе что-то невидимое и хорошее. 6 июля. Митя и Тонька ни разу еще не бывали у нас на новой квартире. Если встречу Митю в почтамте, он смотрит на меня, как на пустое мес- то. Никогда не подойдет поздороваться первым. Никогда не поинтересуется узнать, как мы страдаем и мучимся. А я знаю, что сами они живут хорошо. Почти каждый день едят мясо. Обидно и горько такое отношение. Пусть бы не помогали, но разве капельку участия нельзя уделить? Но еще больнее встречаться с Тонькой. Эта - совсем чужая. И притом она - дрянной, злой человек. Великолепно знает, как мы голодаем, а встретится, сейчас же начинает рассказывать, как хорошо они живут сами. Пересчитывает за целую неделю каждое блюдо за обедами. Хвалится новыми платьями, ботинками и спрашивает меня, когда мне сделают ботинки, а то у меня совсем разлезаются. Поднимается нестерпимое желание избить ее до полусмерти. Ударить пря- мо в ее вытянутый длинный нос и в наглые глаза. Но молчу, стиснув зубы. А иногда на ее вопрос, как мы живем, отвечаю с веселым видом: - Ничего. Ваня посылку прислал. И бывают же такие люди! 9 июля. Появилось странное ощущение физической легкости. Чаще всего бывает по утрам. Когда оно не сопровождается головокруже- нием, то делается почти приятно. Совсем не надо усилий, чтобы двигать ногами. Иду по мостовой и не замечаю, что наступаю на неровные камни. Как будто ступаю по пуху или прямо по воздуху. И грудь тогда расширяет- ся, и сердце чувствуется огромное, огромное, но легкое, как воздушный шар. И приятнее всего то, что я могу вызывать это, когда захочу. Стоит только закрыть глаза и три-четыре раза глубоко вздохнуть, легкость тот- час же появится. Тогда нельзя уже думать ни о чем. Но иногда оно сопровождается головокружением и приходится сразу са- диться. Раз я попробовала лечь в кровать, но кровать как-будто поплыла, и появилась тошнота. 11 июля. Все чаще к нам заходит Александр. Робкий, худой, бледный и глаза страшные, голодные. Голодный приходит к голодному, чтобы поесть. И мама никогда не оттолкнет его, всегда посадит обедать. Но только одна мама. Папа косится и смотрит хмуро на то, как Александр ест похлеб- ку. А Александр бесконечно рад и похлебке. Но я стала еще хуже, еще черствее папы. Прекрасно вижу, отчего хму- рится папа и ненавижу его за это. Он... он готов уморить родного сына. Эгоист, эгоист, а еще отец!.. И все же сама с Александром поступаю так же, если еще не хуже. И как-то в одно время и жаль его, и вспыхивает б

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє