▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
еской трагедии, о которой наслышалась сказок от видевших, торжественно волнуясь тем, что и она попала, и вот скоро увидит сама. А меж тем то, что раньше понудило ее уйти в купэ к старшим, однооб- разно продолжалось: серому ольшанику, которым полчаса назад пошла доро- га, не предвиделось скончанья и природа к тому, что ее в скорости ожида- ло, не готовилась. Женя досадовала на скучную, пыльную Европу, мешкотно отдалявшую наступление чуда. Как же опешила она, когда, словно на Сере- жин неистовый крик, мимо окна мелькнуло и стало боком к ним и побежало прочь что-то вроде могильного памятника, унося на себе в ольху от гнав- шейся за ним ольхи долгожданное сказочное название! В это мгновение мно- жество голов, как по уговору, сунулось из окон всех классов и тучей пыли несшийся под уклон поезд оживился. За Азией давно уже числился не один десяток прогонов, а все еще трепетали платки на летевших головах, и пе- реглядывались люди, и были гладкие и обросшие бородой, и летели все, в облаках крутившегося песку, летели и летели мимо все той же пыльной, еще недавно европейской, уже давно азиатской ольхи. IV. Жизнь пошла по-новому. Молоко не доставлялось на дом, на кухню, раз- носчицей; его приносила по утрам Ульяша парами, и особенные, другие, не пермские булки. Тротуары здесь были какие-то не то мраморные, не то але- бастровые, с волнистым белым глянцем. Плиты и в тени слепили, как ледя- ные солнца, жадно поглощая тени нарядных деревьев, которые растекались, на них растопясь и разжидившись. Здесь совсем по-иному выходилось на улицу, которая была широка и светла, с насаждениями, как в Париже, - повторяла Женя вслед за отцом. Он сказал это в первый же день их приезда. Было хорошо и просторно. Отец закусил перед выездом на вокзал и не принимал участия в обеде. Его прибор остался чистый и светлый, как Екатеринбург, и он только разложил салфетку и сидел боком и что-то рассказывал. Он расстегнул жилет, и его манишка выгнулась свежо и мощно. Он говорил, что это прекрасный евро- пейский город и звонил, когда надо было убрать и подать еще что-то, и звонил и рассказывал. И по неизвестным ходам из еще неизвестных комнат входила бесшумная белая горничная, вся крахмально-сборчатая и чер- ненькая, ей говорилось "вы" и, новая, - она, как знакомым, улыбалась ба- рыне и детям. И ей отдавались какие-то приказания насчет Ульяши, которая находилась там, в неизвестной и, вероятно, очень-очень темной кухне, где, наверное, есть окно, из которого видно что-нибудь новое: колокольню какую-нибудь или улицу, или птиц. И Ульяша, верно, расспрашивает сейчас там эту барышню, надевая что похуже, чтобы потом заняться раскладкой ве- щей; спрашивает и осваивается и смотрит, в каком углу печь, в том ли, как в Перми или еще где. Мальчик узнал от отца, что в гимназию ходить недалеко, - совсем поб- лизости - и они должны были ее видеть, проезжая; отец выпил нарзану и, глотнув, продолжал: "Неужели не показал? но отсюда ее не видать, вот из кухни, может быть (он прикинул в уме), и то разве крышу одну" - он выпил еще нарзану и позвонил. Кухня оказалась свежая, светлая, точь-в-точь такая, - уже через мину- ту казалось девочке, - какую она наперед загадала в столовой и предста- вила, - плита, изразцовая, отливала белоголубым, окном было два, в том порядке, в каком она того ждала, Ульяша накинула что-то на голые руки, комната наполнилась детскими голосами, по крыше гимназии ходили люди и торчали верхушки лесов. "Да, она ремонтируется", сказал отец, когда они прошли все чередом, шумя и толкаясь, в столовую, по уже известному, но еще неизведанному коридору, в который надо будет еще наведаться завтра, когда она разложит тетрадки, повесит за ушко свою умывальную перчатку и, словом, покончит с этой тысячей дел. "Изумительное масло", сказала мать, садясь, а они прошли в классную, которую ходили смотреть еще в шапках, только приехав. "Чем же это - Азия?" подумала она вслух. Но Сережа отчего-то не понял того, что навер- няка бы понял в другое время: до сих пор они жили парой. Он раскатился к висевшей карте и сверху вниз провел рукой вдоль по Уральскому хребту, взглянув на нее, сраженную, как ему казалось, этим доводом. "Условились провести естественную границу, вот и все". Она же вспомнила о сегодняш- нем полдне, уже таком далеком. Не верилось, что день, вместивший все это - вот этот самый, который сейчас в Екатеринбурге, и тут еще, не весь, не кончился еще. При мысли о том, что все это отошло назад, сохраня свой бездыханный порядок, в положенную ему даль, она испытала чувство удиви- тельной душевной усталости, как чувствует ее к вечеру тело после трудо- вого дня. Будто и она участвовала в оттискивании и перемещении тех тяже- лых красот, и надорвалась. И почему-то уверенная в том, что он, ее Урал, там, она повернулась и побежала в кухню через столовую, где посуды стало меньше, но еще оставалось изумительное масло со льдом на потных кленовых листьях и сердитая минеральная вода. Гимназия ремонтировалась, и воздух, как швеи мадеполам на зубах, по- роли резкие стрижи, и внизу, она высунулась, блистал экипаж у раскрытого сарая и сыпались искры с точильного круга и пахло всем с'еденным, лучше и занимательней, чем когда это подавалось, пахло грустно и надолго, как в книжке. Она забыла, зачем вбежала, и не заметила, что ее Урала в Ека- теринбурге нет, но заметила, как постепенно, подворно темнеет в Екате- ринбурге и как поют внизу, под ними, за легкой, верно, работой: вымыли, верно, пол и стелют рогожи жаркими руками, и как выплескивают воду из судомойной лохани и хотя это выплеснули внизу, но кругом так тихо! И как там клокочет кран, как: "Ну вот, барышня", но она еще чуждалась но- венькой и не желала слушать ее, - как додумывала она свою мысль, внизу под ними знают и, верно, говорят: "вот, во второй номер господа нынче приехали". В кухню вошла Ульяша. Дети спали крепко в эту первую ночь, и проснулись: Сережа - в Екате- ринбурге, Женя - в Азии, как опять широко и странно подумалось ей. На потолках свежо играл слоистый алебастр. --------------- Это началось еще летом. Ей об'явили, что она поступит в гимназию. Это было только приятно. Но это об'явили ей. Она не звала репетитора в классную, где солнечные колера так плотно прилипали к выкрашенным клее- вою краской стенам, что вечеру только с кровью удавалось отодрать прис- тававший день. Она не позвала его, когда, в сопровождении мамы, он зашел сюда знакомиться "со своей будущей ученицей". Она не назначала ему неле- пой фамилии Диких. И разве это она того хотела, чтобы отныне всегда сол- даты учились в полдень, крутые, сопатые и потные, как красная судорога крана при порче водопровода, и чтобы сапоги им отдавливала лиловая гро- зовая туча, знавшая толк в пушках и колесах, куда больше их белых рубах, белых палаток и белейших офицеров? Просила ли она о том, чтобы теперь всегда две вещи: тазик и салфетка, входя в сочетание, как угли в дуговой лампе, вызывали моментально испарявшуюся третью вещь: идею смерти, как та вывеска у цырюльника, где это случилось с ней впервые? И с ее ли сог- ласия красные, "запрещавшие останавливаться" рогатки, стали местом ка- ких-то городских, запретно останавливавшихся тайн, а китайцы - чем-то лично страшным, чем-то Жениным и ужасным? Не все, разумеется, ложилось на душу так тяжело. Многое, как ее близкое поступление в гимназию, быва- ло приятно. Но, как и оно, все это об'являлось ей. Перестав быть поэти- ческим пустячком, жизнь забродила крутой черной сказкой постольку, пос- кольку стала прозой и превратилась в факт. Тупо, ломотно и тускло, как бы в состоянии вечного протрезвления, попадали элементы будничного су- ществования в завязывавшуюся душу. Они опускались на ее дно, реальные, затверделые и холодные, как сонные оловянные ложки. Там, на дне, это олово начинало плыть, сливаясь в комки, капая навязчивыми идеями. V. У них часто стали бывать за чаем бельгийцы. Так они назывались. Так называл их отец, говоря: сегодня будут бельгийцы. Их было четверо. Безу- сый бывал редко и был неразговорчив. Иногда он приходил один, ненароком, в будни, выбрав какое-нибудь нехорошее, дождливое время. Прочие трое бы- ли неразлучны. Лица их были похожи на куски свежего мыла, непочатого, из обертки, душистые и холодные. У одного была борода, густая и пушистая и пушистые каштановые волосы. Они всегда являлись в обществе отца, с ка- ких-то заседаний. В доме все их любили. Они говорили, будто проливали воду на скатерть: шумно, свежо и сразу, куда-то вбок, куда никто не ждал, с долго досыхавшими следами от своих шуток и анекдотов, всегда по- нятных детям, всегда утолявших жажду и чистых. Вокруг возникал шум, блистала сахарница, никкелевый кофейник, чистые крепкие зубы, плотное белье. Они любезно и учтиво шутили с матерью. Сос- луживцы отца, они обладали очень тонким умением во время сдержать его, когда в ответ на их быстрые намеки и упоминания о делах и людях, извест- ных за этим столом только им, профессионалам, отец начинал тяжело, на очень нечистом французском языке, пространно, с заминками говорить о контрагентурах, о references approuvees, и о ferocites, т.-е. bestialites, ce que veut dire en russe - хищениях на Благодати. Безусый, ударившийся с некоторого времени в изучение русского языка, часто пробовал себя на этом новом поприще, но оно не держало его еще. Было неловко смеяться над французскими периодами отца, и всех его ferocites не на шутку тяготили; но казалось само положение освящало тот хохот, которым покрывались Негаратовы попытки. Звали его Негарат. Он был валлонец из фламандской части Бельгии. Ему рекомендовали Диких. Он записал его адрес по-русски, смешно выводя слож- ные буквы, как ю, я, "ять". Они у него выходили двойные какие-то, разные и растопыренные. Дети позволили себе встать на коленки на кожаные подуш- ки кресел и положить локти на стол, - все стало дозволенным, все смеша- лось, ю было не ю, а какой-то десяткой, вокруг ревели и заливались, Эванс бил кулаком по столу и утирал слезы, отец трясся и, красный, поха- живая по комнате, твердил: нет, не могу, и комкал носовой платок. "Faites de nouveau", поддавал жару Эванс. "Commencez", - и Негарат при- открывал рот, медля как заика и обдумывая, как разродиться ему этим не- исследимым, как колонии в Конго, русским "еры". - Dites: "увы, невыгодно", - спав с голоса, влажно и сипло предлагал отец. - Ouvoui, nievoui. - Entends tu? - ouvoui nievoui - ouvoui, nievoui - oui, oui, - chose inouie, charmant, закатывались бельгийцы. --------------- Лето прошло. Экзамены сданы были успешно, а иные и превосходно. Лил- ся, как из ключей, холодный, прозрачный шум коридоров. Тут все знали друг друга. Желтел и золотился лист в саду. В его светлом пляшущем отб- леске маялись классные стекла. Матовые вполовину, они туманились и вол- новались низами. Фортки сводило синей судорогой. Их студеную ясность бо- роздили бронзовые ветки кленов. Она не знала, что все ее волненья будут превращены в такую веселую шутку. Разделить это число аршин и вершков на семь! Стоило ли проходить доли, золотники, лоты, фунты и пуды? Граны, драхмы, скрупулы и унции, казавшиеся ей всегда четырьмя возрастами скорпиона? Отчего в слове по- лезный пишется "е", а не "ять"! Она затруднилась ответом только потому, что все ее силы соображения сошлись в усилии представить себе те небла- гополучные основания, по каким когда-либо в мире могло возникнуть слово "пол[ять]зный", дикое и косматое в таком начертаньи. Ей осталось неиз- вестно, почему ее так и не отдали в гимназию тогда, хотя она была приня- та и зачислена, и уже кроилась кофейного цвета форма и примерялась потом на булавках, скупо и докучно, часами; а в комнате у ней завелись такие горизонты, как сумка, пенал, корзиночка для завтраков и замечательно омерзительная снимка. ПОСТОРОННИЙ. I. Девочка была с головой увязана в толстый шерстяной платок, доходивший ей до коленок, и курочкой похаживала по двору. Жене хотелось подойти к татарочке и заговорить с ней. В это время стукнули створки разлетевшего- ся оконца. "Колька", - кликнула Аксинья. Ребенок, походивший на крестьянский узел с наспех воткнутыми валенками, быстро просеменил в дворницкую. Брать работу на двор, всегда значило, затупив до утраты смысла ка- кое-нибудь примечанье к правилу, итти потом наверх, начинать все сызнова в комнатах. Они разом, с порога прохватывали особым полумраком и прохла- дой, особой, всегда неожиданной знакомостью, с какою мебель, заняв раз-на-всегда предписанные места, на них оставалась. Будущего нельзя предсказать. Но его можно увидеть, войдя с воли в дом. Здесь на-лицо уже его план, то размещенье, которому, непокорное во всем прочем, оно подчи- нится. И не было такого сна, навеянного движеньем воздуха на улице, ко- торого бы живо не стряхнул бодрый и роковой дух дома, ударявший вдруг, с порога прихожей. На этот раз это был Лермонтов. Женя мяла книжку, сложив ее переплетом внутрь. В комнатах она, сделай это Сережа, сама бы восстала на "безоб- разную привычку". Другое дело - на дворе. Прохор поставил мороженицу наземь и пошел назад в дом. Когда он отво- рил дверь в Спицынские сени, оттуда повалил клубящийся дьявольский лай голеньких генеральских собачек. Дверь захлопнулась с коротким звонком. Между тем, Терек, прыгая как львица, с косматой гривой на спине, про- должал реветь, как ему надлежало, и Женю стало брать сомнение только насчет того, точно ли на спине, не на хребте ли все это совершается. Справиться с книгой было лень, и золотые облака, из южных стран, издале- ка, едва успев проводить его на север, уже встречали у порога гене- ральской кухни с ведром и мочалкой в руке. Денщик поставил ведро, нагнулся и, разобрав мороженицу, принялся ее мыть. Августовское солнце, прорвав древесную листву, засело в крестце у солдата. Оно внедрилось, красное, в жухлое мундирное сукно и как скипи- даром жадно его собой пропитало. Двор был широкий, с замысловатыми закоулками, мудреный и тяжелый. Мо- щеный к середке, он давно не перемащивался, и булыжник густо порос плос- кой кудрявой травкой, издававшей в послеобеденные часы кислый ле- карственный запах, какой бывает в зной возле больниц. Одним краешком, между дворницкой и каретником, двор примыкал к чужому саду. Сюда-то, за дрова и направилась Женя. Она подперла лестницу снизу плоскою полешкой, чтоб не сползла, утрясла ее на ходивших дровах, и села на среднюю перекладину неудобно и интересно, как в дворовой игре. Потом поднялась и, взобравшись повыше, заложила книжку на верхний, разоренный рядок, готовясь взяться за "Демона"; потом, найдя, что раньше лучше было сидеть, спустилась опять и забыла книжку на дровах и про нее не вспомни- ла, потому что теперь только заметила она по ту сторону сада то, чего не предполагала раньше за ним, и стала, разинув рот, как очарованная. Кустов в чужом саду не было, и вековые деревья, унеся в высоту, к листве, как в какую-то ночь, свои нижние сучья, снизу оголяли сад, хоть он и стоял в постоянном полумраке, воздушном и торжественном, и никогда из него не выходил. Сохатые, лиловые в грозу, покрытые седым лишаем, они позволяли хорошо видеть ту пустынную, малоезжую улочку, на которую выхо- дил чужой сад тою стороной. Там росла желтая акация. Теперь кустарник сох, скрючивался и осыпался. Вынесенная мрачным садом с этого света на тот, глухая улочка свети- лась так, как освещаются происшествия во сне; то-есть очень ярко, очень кропотливо и очень бесшумно, будто солнце там, надев очки, шарило в ку- рослепе. На что ж так зазевалась Женя? На свое открытие, которое занимало ее больше, чем люди, помогшие ей его сделать. Там лавочка, стало-быть? За калиткой, на улице. На такой улице! "Счастливые", позавидовала она незнакомкам. Их было три. Они чернелись, как слово "затворница" в песне. Три ровных затылка, зачесанных под круглые шляпы, склонились так, будто крайняя, наполовину скрытая кустом, спит обо что-то облокотясь, а две другие тоже спят, при- жавшись к ней. Шляпы были черно-сизые, и гасли и сверкали на солнце, как насекомые. Они были обтянуты черным крепом. В это время незнакомки по- вернули головы в другую сторону. Верно, что-то в том конце улицы прив- лекло их внимание. Они поглядели с минуту на тот конец так, как глядят летом, когда мгновение растворено светом и удлинено, когда приходится щуриться и защищать глаза ладонью - с такую-то минуту поглядели они, и впали опять в прежнее состояние дружной сонливости. Женя пошла-было домой, но хватилась книжки и не сразу вспомнила, где книжка осталась. Она воротилась за ней, и когда зашла за дрова, то уви- дала, что незнакомки поднялись и собираются итти. Они поодиночке, друг за дружкой прошли в калитку. За ними странною, увечной походкой следовал невысокий человек. Он нес под мышкой большущий альбом или атлас. Так вот чем занимались они, заглядывая через плечо друг дружке, а она думала - спят. Соседки прошли садом и скрылись за службами. Уже низилось солнце. Доставая книжку, Женя потревожила поленницу. Сажень пробудилась и задви- галась, как живая. Несколько поленьев с'ехало вниз и упало на дерн с легким стуком. Это послужило знаком, как сторожев удар в колотушку. Ро- дился вечер. Родилось множество звуков, тихих, туманных. Воздух принялся насвистывать что-то старинное, заречное. Двор был пуст. Прохор отработал. Он вышел за ворота. Там, низко-низко над самой травой струнчато и грустно стлалось бренчанье солдатской бала- лайки. Над ней вился и плясал, обрывался и падал, замирая в воздухе, и падал, и замирал, и потом, не достигнув земли, подымался ввысь тонкий рой тихой мошкары. Но бренчанье балалайки было еще тоньше и тише. Оно опускалось ниже мошек к земле, и не запылясь, лучше и воздушней, чем рой, пускалось назад в высоту, мерцая и обрываясь, с припаданьями, нес- пеша. Женя возвращалась в дом. "Хромой", - подумала она про незнакомца с альбомом, - "хромой, а из господ, без костылей". Она пошла с черного хо- да. На дворе настойно и приторно пахло ромашкой. "С некоторых пор у мамы составилась целая аптека, масса синих склянок с желтыми шляпками". Она медленно подымалась по лестнице. Железные перила были холодны, ступеньки скрежетали в ответ на шарканье. Вдруг ей пришло в голову что-то стран- ное. Она шагнула через две ступеньки и задержалась на третьей. Ей пришло в голову, что с недавнего времени между мамой и дворничихой завелось ка- кое-то неуследимое сходство. В чем-то совсем неуловимом. Она останови- лась. В чем-то таком - она задумалась - в таком что ли, что имеют в ви- ду, когда говорят: все мы люди... или одним, мол, миром мазаны... или судьба кости не разбирает, - она носком отбросила валявшуюся склянку, склянка полетела вниз, упала в пыльные кули и не разбилась, - в чем-то, словом, таком, что очень, очень общо, общо всем людям. Но тогда почему же не между ней самой и Аксиньей? Или Аксиньей, положим, и Ульяшей? Это показалось Жене тем страннее, что трудно было найти более несхожих: в Аксинье было что-то земляное, как на огородах, нечто напоминавшее вздутье картофелины или празелень бешеной тыквы. Тогда как мама... - Же- ня усмехнулась одной мысли о сравнимости. А между тем именно Аксинья задавала тон этому навязывавшемуся сравне- нию. Она брала перевес в этом сближенье. От него не выигрывала баба, а проигрывала барыня. На мгновение Жене померещилось что-то дикое. Ей по- казалось, что в маму вселилось какое-то начало простонародности, и она представи

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє