╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
застре-
вают:
- А... Раздеришин... поручик?
- А что ему деется?.. Небось, на горе, с генералом...
- Что ж там, опасно?
- Чего опасней... небось водку пьют.
Скорей туда, на гору! Пока не увидит Валюська своими глазами, не убе-
дится... Какой длинный утрамбованный песок под ногами... И сколько сол-
дат... И все ругаются. И песок, как солдаты, - серый, темно-желтый...
Где же, господи, где же? Должно быть, там, где столбы телеграфные - - -
- - - - - - А по столбам телеграфным протянута проволока, а по прово-
локе уже неслись во все стороны слова о несчастной случайности в запас-
ной бригаде, а виновный во всем солдат-пулеметчик сидел на гауптвахте, а
на горе - правда, водку не пили, но -
- стратегически и тактически обсуждали ночную атаку с жаром и с пеной
у рта (это только так говорится ради словесной игры - никогда взаправду
не пенятся рты у спорщиков) и генерал Оптик, становясь на цыпочки, выс-
лушивал доводы за и против, и мудро, наморщив безбровые впадины глаз,
подрыгивал птичьей своей головой - направо, и налево и прямо, забыв о
том, что
солдаты - с трех утра на ногах, а отделенные, взводные, фельдфебеля и
полуротные командиры пыжатся сделать вид образцовых занятий и по всему
полю ходит, спотыкаясь и перекатываясь, как символ фронта поручика Раз-
деришина, -
- стратегическая - тактическая - нудная - серая - но единственно об-
разцовая - матерщина -
Прапорщику Арбатову нужно было сдавать дежурство, надоел узкий френч,
портупея, шашка, револьвер и жмущий правый сапог, - двадцать шесть часов
уже жмущий - и с двадцатилетней честностью, с правами знакомого с
детства - он ненавидел поручика Раздеришина. И уже ненависть, сверля
свинцовыми сверлами, свернулась в сверкавший клубок, готовый броситься и
свертеть в сторону шею, шшеею, когда генерал, прощаясь, бросил намек
Раздеришину о производстве в следующий чин. И вот, генерал поехал в ко-
ляске, а кругом облегченные шутки шопотом, еле слышным, шуршали, а на
песчаном поле расстроились и запестрели нестрогими остротами стройные
солдатские ряды -
Арбатов, сжимаясь до боли, отвел Раздеришина в сторону, стал перед
ним, глядя снизу на синий черкесский казакин, на могучие плечи с золоты-
ми полосками, на бритую белую ррожу и:
- Поручик Раздеришин, ты... ты... ты... подлиза.
Конечно, услышав в ответ:
- Прапорщик Арбатов, ввы, -
Но голубое мелькнуло меж ними видение, слилось с Раздеришиным, и
из-за голубой вуали, услышал Арбатов доброе-доброе:
- Дурак ты, Арбатка! Жить играючи не умеешь. Гляди: ведь, это - Ва-
люська.
Глянул Арбатов - и правда Валюська, родная Валюська, невеста Евгения,
а ему все равно, что сестра. А Валюська глядела, как в небо, снизу, в
глаза Раздеришину и -
- Как хорошо ты сказал ему, что игра... Только... вдруг ты со мной...
тоже... только играешь?
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Фригийский колпак.
Мой спутник Мустафа, - я зову его на французский лад Мусташем, после
благополучного окончания нашей миссии рассчитывает стать, по крайней ме-
ре, беем; кроме того, он твердо уверен, что мы ведем войну против всех
гяуров, ту самую священную войну, о которой с детства он так много слы-
шал от муллы. Вот две причины, по которым он еще не убежал от меня и из-
редка, пересиливая свою трусость, позволяет себе резать на куски мой во-
истину священный бикфорд. Режет он, заряжаю я; сто зеленых тюрбанов с
самим Мохаммедом во главе не заставят его прикоснуться к капсюлям и бан-
кам; поэтому что-то много десятков верст по солнцепеку мешок давит мои
обожженные плечи.
Сознание, что это именно он, а не кто-нибудь другой из его оборванных
односельчан, ведет газават, следуя за мифическим зеленым знаменем проро-
ка, разжигает в Мусташе какую-то смиренную, терпеливую выносливость, -
дело в том, что по природе он большой неженка. Не дальше, как сегодня
утром мы встретили пять "опрокинутых тарелок" - так зовем мы с Мусташем
эллинов за их английские противоаэропланные шлемы - и по-обыкновению
присели у края дороги, корча из себя нищих-оборванцев, от которых мы по
внешнему виду нисколько не отличаемся; и Мусташ спокойно дал проехаться
по своей спине всем пяти резиновым нагайкам, кувыркаясь в пыли и отвле-
кая внимание "тарелок" от моей особы. А меня так и подмывало швырнуть им
вслед одну из банок, тем более, что "тарелки" ели... Они ели консервы,
раскачиваясь на своих малорослых лошаденках, и на наших глазах бросили в
кустарник два порожних жестяных стакана. Мустафа пополз за ними, как ги-
ена, и долго и старательно вылизывал языком оставшийся жир, при чем мне
все время казалось, что с жестянок вместе с жиром слезает и надпись:
Corned beef Limited U. S. A. Я знал, что после такого упражнения еще
несносней будет мучить жажда - и воздержался...
С нами - только солнце, песок, борьба.
* * *
Недоконченное и неотправленное письмо:
"Слушай, Арбатов. Может быть, после этого письма, я буду в твоих гла-
зах большим негодяем, и хоть ты глуп, как подштанники на веревке, но,
помимо тебя, мне обратиться не к кому. Итак, - серьезно слушай Арбатов.
Береги Валюську. Судьба устроила так, что ты остался там, а я очутился
здесь; поэтому за нее отвечаешь ты... Так как надеюсь, что ты стал
взрослым мужчиной, перестав быть тем сосунком, которым ты был в запасном
полку - большевики всех выростили в короткое время - то - еще раз слу-
шай. Валюська моя жена. Она этим очень удивлена, что и говорить, повиди-
мому, ей еще рано было стать женщиной - но, тем не менее, это так... И
вот, - если с ней что-нибудь случится, нет той казни, которой бы я тебе
не придумал. Валюська для меня дороже жизни, что жизнь, - жизнь, в сущ-
ности, пустяки. И ты не удивляйся, что я обращаюсь именно к тебе, к те-
бе, который меня столько раз - и каждый раз безрезультатно - пытался ос-
корбить. Именно поэтому я к тебе и обращаюсь, - понимаешь? А если и не
понимаешь, то главное ты, все-таки, понял. Береги Валюську. Оберегай Ва-
люську. Охраняй Валюську. Если что случится, отомщу тебе страшно. Я умею
мстить страшно. Правда, у ней есть еще этот мешок с квелой кукурузой -
ее отец. Но он занят тем, что прячет свою кукурузу от большевиков, - ему
не до нее. И если - - - Листок пожелтел по краям.
* * *
К счастью, стали попадаться дубы и кедры, так что есть, где отдохнуть
потрескавшимся плечам. Вот, под таким кедром в три обхвата я сейчас и
пишу. В сущности, как мало знают турок европейцы, те европейцы, которых
до сих пор Мусташ зовет франками и гяурами; о греках и болгарах я не го-
ворю: по турецкой пословице, "сосед знает, сколько блох в цыновке сосе-
да"... Но французы, англичане, шведы. В их представлении турки - все еще
толпа свирепых янычар (кстати, янычары по происхождению вовсе не турки,
а европейцы, с детства воспитанные в исламе и военном режиме), янычар,
которые свирепы, однако, только во время христианских погромов, а в сво-
бодное от погромов время сидят в гаремах, курят кальян и закусывают ра-
хатом. Может быть, турки - мои друзья, и поэтому кажутся мне лучше, чем
они есть на самом деле, но насчет погромов, после смирнской резни, высо-
копросвещенным европейцам лучше помалкивать. Достаточно сказать, что эс-
тетически, согласно традициям, воспитанные эллины срезают у пленных ту-
рок живьем кожу с головы - от ушей до надбровных дуг и называют это "на-
деть фригийский колпак". В Константинополе один образованный француз до-
казывал мне серьезно, что турки не имеют права на существование, как са-
мостоятельная нация; но аргументировал не распространенным абсурдом о
"больном человеке", а тем, что турки, как полигамы, биологически осужде-
ны на вымирание. В виде литературных аргументов он выдвигал "Азиадэ" Ло-
ти и "Эндимиона" Хейденстама. Хотел бы я посмотреть, нашла ли бы Швеция
с ее Хейденстамом после тяжеловесного гнета германцев, ужасной осады
Дарданелл, мучительного и длительного голода и кровавой оккупации англи-
чан, нашла ли бы она своего Кемаля, и вместе с ним - силу, бодрость,
мощь и волю к возрождению нации.
Недалеко от моего кедра расположен живописный уголок реки с хорошим
прочным мостом, - должно быть, остатком древней мельницы. Этот мост об-
речен мной на гибель. Он из мостов, необходимых для артиллерии. Я ассиг-
новал на него две пироксилиновых шашки и аршин бикфорда. Мусташ, отрезав
бикфорд, убежал от меня за целую версту. Экий трус! Он терпеть не может,
когда я прикусываю капсюль с гремучей ртутью; но в лихорадочную дрожь
его бросает вдвигание капсюля в шашку; эти операции он предпочитает наб-
людать издалека. Шашки я уже вынул, - два куска белого мыла, весом по
фунту каждый. Они лежат перед моими глазами, и маленькая ящерица в поис-
ках солнца (должно быть, ее привлек белый цвет шашек) вползла на шашку и
боязливо наблюдает за мной. Не бойся, маленькая дочь Галатии. Это мыло
не для тебя. Это мыло вымоет с лица изможденной Турции кровь, гнет и
страдание.
* * *
Политический разговор с Мусташем:
- Когда придем в Стамбул, - говорит Мусташ торжественно, - мы освобо-
дим падишаха из-под власти гяуров.
- Падишах в Стамбуле кончился, милый Мустафа.
- Как так, эффенди?
- Ты слыхал про Кемаля?
- О! - Мусташ восхищен. - Кемаль большой и храбрый паша. Но, ведь, он
- не падишах? Падишах в Стамбуле.
- Представь себе, Мустафа, что того, который в Стамбуле, покинул Ал-
лах.
- Как же быть теперь? Без падишаха нельзя.
- Ты знаешь, откуда дует влажный ветер?
- Знаю. Он дует с моря. С гор идет сухой ветер, сухой и с песком. Он
ест глаза.
- Но тот, что дует с моря, он освежает и останавливает жажду. И вот,
там, откуда дует ветер, - там есть падишах.
- Знаю, - неожиданно и уверенно говорит Мусташ. - Его зовут Ленин.
- Ну, нет, - медленно говорю я, в глубине души удивляясь политическим
познаниям Мустафы. - Нет. Моего падишаха зовут иначе. У него голубые
глаза и волосы, как цветение пшеницы... У него голос, как у жаворонка...
- Ну, так это - женщина! Я думал эффенди расскажет мне про Ленина, -
Мусташ разочарован. А что я могу рассказать ему про Ленина?
Про своего падишаха я могу ему рассказать. Он очарователен, этот па-
дишах, и власть его никогда не умрет на земле. Он поет и порхает, и от
его пения небо делается синим, а ветер - вольным и ласковым. Он...
- Его посетил Аллах, и он велел Кемалю итти на гяуров.
Мусташ упорно и укоризненно смотрит мне в глаза. Он уверен, что я
что-то от него скрываю. Потом он вспоминает, что настало время творить
вечерний намаз, расстилает вместо коврика свой давно опустевший мешок и
становится на колени, лицом к востоку. А слева его ласкает ветер, влаж-
ный ветер моря и словно обвевает Мусташа тихими, далекими волнами неж-
ности, кротости и безгрешных, детских, шаловливых ласк, плывущими с моей
далекой родины.
* * *
Сто двадцать турецких фунтов золотом
выдаст штаб оккупационного корпуса британской королевской армии тому, кто доставит в штаб в Константинополе или греческому командованию в Смирне или французскому командованию в Адане или итальянскому командованию в Адалии, - добросовестные, точные, вполне проверенные сведения о местонахождении бандита иностранного (неанатолийского) происхождения, взорвавшего мост на р. Джуме и пытавшегося повредить большой мост через р. Мендерес.
Сухой, горный ветер бешено треплет надорванный зеленый листок...
* * *
Вот уже три дня, как мы с Мусташем засели в "бест" недалеко от не-
большой турецкой деревушки. Деревушка - вся в чинарах, тем не менее, она
обожжена жгучим анатолийским солнцем, и плоские ее белые крыши, как ис-
полинские изразцы поверженной печи великанов. Наше убежище - в остатках
средневековых развалин. Определить назначение того, чем были эти разва-
лины прежде, довольно трудно; может быть, здесь была баня для рыцарей
Готфрида Бульонского или этапный пункт для пересылаемых на родину не-
вольников. Во всяком случае, для нас с Мусташем эти развалины - неоцени-
мая находка. Прежде всего, развалины помещаются на небольшом холме, и
представляют удобный наблюдательный пункт; жалкие остатки крыши дают
возможность укрываться от начавшихся осенних дождей; наконец, благодаря
близости селения, мы обеспечены продовольствием, а это - далеко нелишнее
после продолжительной голодовки; короче сказать, мы об'едаемся вяленой
говядиной - "баздырма", маслинами и султанским виноградом. Кроме того,
большая амфора в углу нашего жилища постоянно пополняется ячменным пивом
или необычайно душистым медовым напитком. Об этом заботится Евразия. Кто
она - я не знаю. Вероятно, просто турецкая девушка из нашей деревушки.
Ее зовут иначе, но мне трудно выговаривать ее имя, поэтому я зову ее
именем, высеченным на одной из стен нашего убежища. Под надписью Евразия
на старо-греческом языке, высечены странные барельефы, - какие-то люди,
похожие на рыб, с громадными головами, в чепчиках, с круглыми удивленны-
ми глазами, а туловища маленькие и без ног. - Это - указание пути, -
уверяет Мусташ. Как бы то ни было, но содержание знаков и надписей инте-
ресует меня, главным образом, в присутствии Евразии... Когда она прихо-
дит, Мусташ отбирает у ней плоскую фляжку с ракией и отправляется
пьянствовать в свой угол. Я же беру девушку за руку и мы уходим под
большую маслину есть сочные, сладкие фиги, читать надписи и... бесконеч-
но смотреть друг другу в глаза. Когда она уходит, - это происходит обык-
новенно глубокой ночью - я ругаю Мусташа неверной собакой, прислужником
гяуров и грожу пожаловаться на него первому встречному мулле: не подоба-
ет мусульманину хлестать водку, как сапожнику и орать бессмысленные пес-
ни... с риском быть услышанным хотя бы блуждающими "тарелками". На утро,
проспавшись, Мусташ делает прозрачные намеки о людях, забывших своего
падишаха. К вечеру мы, обыкновенно, миримся, и наше примерение венчает
появление Евразии.
* * *
...Пятый день мы спасаемся от погони, - без крова, без пищи, без во-
ды, без воды, - в степи, покрытой малорослым кустарником, - и он служит
нам единственным прикрытием. Часть пироксилина пришлось утопить в реке.
Нас выдали...
* * *
Самое скверное то, что приходится уходить бесшумно. Иной раз просто
необходимо было бы швырнуть гранату, но - - -
Кажется, нас постепенно окружают.
Если греческие бандиты устроили в развалинах засаду, - вечером должна
была притти Евразия и -
- стараюсь не думать.
* * *
Мы, кажется, ушли. Здесь бесконечные, уже осыпавшиеся, маковые поля.
Еще небольшая проверка, и можно будет отдохнуть. Мустафа остался на по-
вороте, за горой, в качестве разведчика.
Англичане. Это они.
У вас квадратные подбородки, господа британцы.
У нас тоже квадратные подбородки. Чччорт!
Рука дрожит от слабости.
Лучше немцы, чем англичане.
Торгаши, предатели, вампиры бедной моей родины, - вот англичане...
Теперь я понимаю моих друзей с трапезундского побережья: они начали с
того, что швырнули в море всех англичан.
Евразия, моя Евразия, неужели я тебя покинул в несчастьи?
* * *
Мустафа не пришел.
Зажиточная деревня, - хозяйка маковых плантаций.
После бесконечных переходов с пудовой ношей на спине, после голода и
жажды, тончайшей сети преследований, туманящей мозг и изнуряющей тело,
о, только после всего этого, чтобы отделаться, чтобы забыть, забыть... я
выкурил свою первую трубку опиума. - Кури афиун, - сказал мне старый,
морщинистый османлис - и дал мне несколько лепешек и курительный прибор.
Это было на высоком утесе, в развалинах старого замка, командующего
над равниной маковых плантаций. Сначала я мысленно преследовал англичан,
бегущих, отступающих, лавиной катящихся прочь от моих снарядов. Я их
кромсал, давил, бил, взрывал, я не давал им опомниться, заряжал - бил,
заряжал - бил... Потом... потом в моей душе возник, воскрес, возродился
Дарий, сын Гистаспа, и вместо маковых плантаций я увидел стройные ряды
воинов, уходящие, уходящие к северу, к равнинам Скифии. Шли плутоватые
финикияне с громадными кольцами в ушах, шли квадратноголовые египтяне,
шли смуглые персы с блестящими в тумане мечами, а за ними, стройными фа-
лангами - наемные эллины в поножах, касках и с великолепно инкрустиро-
ванными щитами. Они шли, приветствуя своего повелителя, шли на завоева-
ние скифских равнин, голубых долин за пределами Фракии, они шли к желтым
народам, живущим за Индом, они, повинуясь моей руке, шли по всем направ-
лениям. Их железная поступь гордо отзывалась в моем сердце. А рядом со
мной - была моя нежная супруга, моя Евразия. Только куда девался полу-
монгольский разрез глаз, смуглая кожа, восточная томность в полузакрытых
глазах? У нее были белокурые косы, как цветение пшеницы, и... голубые
глаза. Я прощался с ней, и это в последний раз перед походом мы сидели
рука-об-руку на высоком утесе, на легком походном троне, - я, царь-ца-
рей, и она, моя царица. Внизу, на подножии утеса скульпторы и каменотесы
спешно заканчивали мой барельеф. Здесь, в этих плодоносных и неприступ-
ных, окруженных высочайшими скалами, равнинах, будет сердце мира, а не в
далеких Сузах. Отсюда...
Евразия, Евразия!..
А может, это насмешка?
* * *
Мусташ не пришел совсем. Я снова в пути.
Невыносимая, стопудовая тяжесть давит мне плечи и больную спину.
Не знаю, приснилось мне, или было на самом деле. В темную ночь пришел
я в какую-то пещеру и стал звать с собой засевших там людей... И, приб-
лизившись ко мне, их старшина сказал: - Ва, эффенди гяур, мы не можем
итти с тобой, ибо над нами крылья Эблиса. И мы живем в обществе гул, са-
алов, бахарисов и эфритов... Тогда я вскричал: - За коим же чортом вы
молитесь Аллаху днем, когда ночью - вы все равно стадо Дьявола? - и
ушел. Они подумали, что я злой дух.
В бреду я видел Евразию.
* * *
Мусташ лежал на том же повороте, где я его покинул. На нем был "фри-
гийский колпак". Хорошо же.
* * *
Дорога привела меня к ущелью и, извиваясь, исчезла в нем. Я поднялся
в гору и лежу теперь на высоком пике. Прохладно. По этой дороге должно
быть большое движение. Сосчитал снаряды: две гранаты, восемь банок с
сикритом, пироксилиновая шашка. Нарезал шнур.
Буду ждать.
Вы идете, эллины. Вы идете в касках, но без поножей, в ваших руках не
мечи, а нагайки... Вы тащитесь по каменистой дороге, как слабые,
пыльные, маленькие насекомые. И это не сами вы пришли сюда. Вас прислали
ваши хозяева, британцы.
Я пришел сам. Я кондотьер.
Но мне надоело быть кондотьером. Я ухожу домой.
Из ряда заряженных банок беру одну и зажигаю слабо тлеющим трутом.
Вот мой первый, прощальный поцелуй! Это - от Фригии.
- Бу-уххх! - столб черного дыма встает там, внизу, на дороге. Насеко-
мые слабо поползли в стороны. Не уйдете! Здесь хороший, английский, анг-
лийский сикрит.
А, вы привыкли играть во фригийские колпаки! А я двадцать раз держал
в зубах - в образе капсюлей - страшную, мучительную смерть.
Вот вам второй подарок. Это за Смирну, от Пафлагонии.
- Бу-ухх, - веселое эхо заплясало в утесах. Сыграем, сыграем в гроз-
ные, гремучие игрушки, да погромче, эллины.
Я слаб, болен, я устал, но я потрясаю этой банкой - хоть шипит, шипит
бикфорд на поларшина от моей головы! Она за Мусташа.
За Киликию! За Галатию!
А граната, французская ручная граната - за мою несчастную родину, ко-
торую вы пытаетесь загрызть нечистыми зубами - - - - - - - - - - - - - -
- - - -
За Евразию, за Евразию!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Новые ворота.
1.
Карболку, гной, аммиак, смешав в пронзительном слитном запахе так и
отшвыривало от телефонной: туда складывались отработа