▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ся, встряхивало их ознобом и мгновенной весе- лостью. Затихла будто и братва. Но взгляды колкие и нещадные, хриповатый, осунувшийся голос говорили о другом. Жажда до гнета нагрузить свои плечи деятельностью, размахнуться, прыгнуть, потешить и потешиться и тут еще вчерашний, "настоящий" пример Волгаря, все это сперлось внутри парнишек и хотелось и ждало как динамит в бомбе. Но ждать не в моготу. Грудь распирает. Филька уже не выдержал и раз- бил камнем электрический фонарь. Уже Суфлер мякнул сапогом в беременное брюхо собачонке. Шмары стабунились в углу. Грабеж, убийство, изнасилование, - вот что рождают эти моменты. - Ком-со-ма-а! - раскаленным шилом проткнул назревшую бомбу Коська. И лица у всех точно стянуло холодом. В карманах зашевелились ножи. Это комса идет в резку за Кляву и Васку. И пусть парнишки знали, что они тут не при чем, все равно: оправдываться признавалось только шабаром да булыжником и значит - даешь комса. Комсома же веселой и размашистой толпой, с хохотом ввалилась в сквер. Подпрыгнул шкет Коська. - Фи-й! Греми наши! И... Произошло невероятное. --------------- Только что Филька разогнался на комсомолку Шуру Васильеву, его хвать налету комсомолец Жилкин и в тиски. - Ты чего, паренек, а? - повернул он Фильку к себе лицом. - А ничего! - сшибся с наскоку Филька. Он сейчас только заметил, что в толпе больше половины комсомолок, с которыми чего же драться. - Ничего, говорю! - Вот так будь здоров - таскай с мясом? Так-таки и ничего? Тут подскакивают Суфлер с Дворняжкой. А сами так и ходят, так и рвут- ся, так и ищут, с кого начать, хотя и заметили то же, что и Филька. - Кто тебя, Филька? Который? Давай его! - Да ни который, товарищи, сам сорвался. Мы его спрашиваем: "Ты чего, паренек?" а он говорит: "Ничего". - Почему, из-за чего не пойму ничего? - удивилась Шура. - Так в чем же дело, товарищи? - вопросительно заулыбались комсомол- ки. - А ни в чем! - дав своей горячке другое направление, выставили клеши парнишки. - Сойти вам надо отсюда. Понятно? Вскипели комсомольцы. Кулаки набухли железом. - Как, товарищи? Что? - Поцелуй... - и не договорил Суфлер скверную прибаутку. Уж очень од- на комсомолка на него посмотрела, как будто бы он был кислый. И тут же заторопилась сказать. - Вот что, товарищи, бросимте всю эту трепологию. Право же тощища. Давайте-ка лучше перезнакомимся. - Настя Карасева, - протянула она руку сбитому с позиции Суфлеру. - Катя Иг... Птицина, - сунула Катя ладонь Дворняжке. - Тоня... Зверева! - хлопнула Тоня по рукам с Володькой Блином. - Виш-невская, - плавно поднесла Шура Васильева к носу Фильки пальцы, как это делают в кино графини, чтобы, значит, приложиться к ноготкам. Глянул на нее Филька этак дерзко и замашисто, да как чмокнет ее в ру- ку и завизжал что поросенок, колесом завертевшись на месте. - Го-го-го! - Ха-ха-ха! Ура! - загрохотала комса с парнишками как один. Сразу в сквере точно просветлело. И что было дальше, Митька Пирожок так говорил: Тут и шмары прибежали. "Что такое?" "Да Филька шкет". А комсома уже не зевает и кренделем к ним, знакомиться лезут. Те хихикают в платочки, не соглашаются, на своих сначала глядят. Но видят, что свои-то парнишки - и все равно им, начали они тоже со строгостью, по-буржуйски фамилии свои отвечать. Комса же как по заданию и очухаться никому не дает: "Где работаешь?" - "Да там". - "А у нас вот что". - "А я на Бирже". - "И я, и я". Кто представлять начал всякие злости веселые. Парнишки в цвет, им не сдают. Жилкин затянул: Провожала меня мать Прово-жа-ла-а! - подхватили все. И пошла. --------------- - Волгарь! Петька идет! Это Коська вскрикнул и мячом отскочил от комса. Весь хохот точно захлопнуло крышкой и смяло. Чужое и враждебное по- вернулось к комсомольцам. Из темного угла выходил Волгарь. Вся гамазуха, точно проглотив холоду, подалась к Волгарю и встала против комсомольцев как-то боком, как бы наготове ударить хлеще или убе- жать. И хотя поза эта сейчас была смягчена какой-то нерешительностью и даже, может быть, смущеньем, все же видно было, что присутствие Волгаря быстро овладевает парнишками. После вчерашнего примера Волгаря выперло из уровня местной шпаны за- метной силой. Эта сила, как и всякая новая, привлекала особенное внима- ние, порабощала и обязывала. Было почти сладко подчиниться ей, встать под ее покровительство, ознакомиться и проверить ее, чтобы через все это, овладев ею, снизить ее до обыденности, то-есть отомстить хотя бы и за временное превосходство. Но пока Волгарь властвовал. И он, это чувствуя, так и рвался еще бо- лее выдвинуться и окончательно подавить гамазуху. Колесом изогнув руки и подпрыгивая, точно собираясь начать чечотку, он пятерней зачесал в паху и расставил ноги перед комсомольцами. - Парле-марле со шкварками, га, га, га! А это какая же растыка со мной-то познакомится, э? Какая же она, э? Нет что ли такой, га, га, га! - глумился Волгарь над молчащими комсомольцами. Шмары подстрекающе хихикнули. Парнишки встали боком резче и опреде- леннее. Перевернулось что-то и среди комсомольцев. Волгаря же так и задвигало от сознания своей силы. Он заворочал пле- чами и уже злобно, с прямым вызовом, крикнул: - Которая же, говорю! Ну? Нависла грузная тишина. И ее нарушить смел только Волгарь. Но когда эта тишина сгустилась настолько, что душно стало дышать, в эту тишину вонзилось короткое и четкое: - Я! Против Волгаря встала Васка. - А хочешь и я, ха. Это сквозь закуриваемую папироску подал Клява. Две дюжины разинутых ртов повернулись к Васке, и в тот же миг эти рты искривились и стиснули челюсти, вернувшись к Волгарю. Покривились и стиснулись они так же как и у Волгаря, точно лица парнишек были зеркала- ми. Но эти зеркала все же не отражали всю ярость Волгаря. Он, по-бычьи выкатив глаза, задвигал нижней челюстью, точно растирал песок зубами. Его руки бросались то в один, то в другой карман, что-то отыскивая и не находя. Он всем своим видом как бы говорил: "Ну уж пого- ди! Теперь-то погоди! вот сейчас, вот сейчас я! сейчас, сейчас!" И эта подлинная ярость как-то жестко восхитила парнишек, возбудила в них чуть ли не жалость к Волгарю и толкнула их на его сторону. Не струсь Волгарь, и все бы ему простилось, даже сегодняшний обман, что он утопил Васку. Но в нравах не было у парнишек легко сдавать свои позиции. Волгарь же, не найдя ничего в карманах и даже в своей ярости (а мо- жет, просто в ошеломленности) почувствовав, что "ждать" больше не будут, надо действовать, побежал к мусорной куче. - У будки! У будки! - крикнул ему в помощь Коська и дьяволенком гля- нул на Васку. Но уже Волгарь полубегом надвигался на Васку, как-то деловито взвеши- вая на руке полупудовый камень. - Васка! Ай-яй! - Стреляет! - Петька! Шарахнулась гамазуха. Волгарь же встал как врубленный. Он встретил направленную на него Васкину руку, которая угрожала смертью. Оторопь еще слепила глаза отскочивших парнишек, но и сквозь ее они все устремились к Волгарю. Жаль, до злости было жаль такого скорого и бесславного поражения Волгаря. У всех рвались слова: "Эва, лярва, с бо- биком-то тебе можно, лярва". И почти дрожа от нетерпения, парнишки мыс- ленно подталкивали Волгаря: "А ну же, ну! докажи! Сделай что-нибудь!" - Хвати ее и хряй! - визгнул Коська и убежал. И Волгарь "хватил". Но он что есть силы хватил своим полупудовым кам- нем по дереву. И, всплескивая клешем, пошел из сквера. - Спутал! - скорее с облегчением, чем с сожалением проговорил Двор- няжка. И точно сдавливающий горло ворот расстегнули парнишки. Только тут они почувствовали, что Волгарь их все же насиловал. - Фи-й! - беспощадно, хотя и трусовато пустил ему вдогонку Филька и торнулся, было, к своей новой знакомой Шуре. Но, взглянув на Васку, шибко захлопнул свой рот ладонью и уставился на ее протянутую руку. Да и верно, что это она. Вот Волгарь уже вышел на панель. Вот он уже подобрал с дороги чинария и закурил. Вот он уже завернул за угол, а Вас- ка все еще ведет за ним протянутую руку. Одурела, что ли? - Теперь видели его? - спросила всех Васка, держа попрежнему руку. И вдруг все разом задвигались, заговорили, захохотали, указывая на Васку. Никакого, оказывается, бобика у Васки и не было. Просто она все время указывала на Волгаря пальцем. И все. А в темноте показалось, что она бобиком ему грозит. --------------- - Ну, а как же потом было? Это комса у Митьки Пирожка спрашивала. Пирожок сдунул пылинку с бюста Ильича, потом подтолкнул пальцем сви- сившийся со стола журнал в обложке с мавзолеем и поддернул клеш. - Волгарь запоролся. Сходил он раз на чердак, бельишко себе сменить. А хозяйка жабра была и за милюками. Милюки: "Слезай!" говорят. А он кир- пичом в одного: "Не ваше, грит, дело в мою внутреннюю политику ка- саться". Тут мильтон ему рукояткой шпайки в рыло. А Волгарь - в бутылку. - Я, - грит, - на вас, лярвы, прокурору касацию вынесу. Нет вашего права чужой рыльник портить. Не вор я вам какой. Ну, его в дежурке и спрашивают: "Как же ты не вор? А узел?" - Дык очень просто. На октябринах я был. Известно, не выдержал, вы- пил. А утром, отчего и не знаю, спать захотел. Вот я пошел искать, где покимарить бы. Да и позвонился в одну квартиру. - Кого дьявол сунул?! - заорал мне кто-то. Вижу, горловить может, а думаю, мне бы твою плевательницу увидеть, может и сплантуем. - Дайте, - говорю, - попить, гражданин. Страсть хочу. - Сейчас дам, подожди. Гляжу выносит он целое ведро, даже плещется сверху. - Пей. Я пригубил глоточек и в сторону. А он: - Пей все, коли пить хочешь. Я было пятиться, а он забежал за меня и ни в какую. - Пей, - грит, - все! - и только. Почти полведра выкачал. - Хватит, - говорю, - гражданин, напился теперь. Дай, - говорю, - вам и вашей распромамаше вечной памяти. Опрокинул тогда он мне на голову ведро с остатками, хряснул кулачищем по донцу и захлопнул за собой дверь. Отряхнулся я и по лестнице выше. Иду, иду, вижу чердак. Ну и лег. - А узел зачем? - Чево узел? Я его под головы сделал. - Тогда для чего же ты милиционера-то кирпичом резнул? - А спросонья! Думал, что налетчики какие. Засмеялись милиционеры и заперли его. А потом оказалось, что он с мокрого дела смылся тогда. Не иначе "налево" поведут. Семью вырезал. Этим, видно, и кончит. А с Ваской так было. Когда она пальцем-то Волгаря прогнала, гамазухе хошь не хошь, а смеш- но, да и Васка фортач. (Ведь заметь тогда Волгарь, что только с пальцем она, убил бы.) Обступили, значит, Васку а самим все же завидно: не сог- лашаются, что она такая. - Я видел, что палец, не говорил только. - А я не видел? - это Дворняжка обиделся. - Бобик блеснул бы, а тут сразу видно. Комса же только поддакивает. Потому ведь все по Васкиному плану было. Она так и сказала на собрании. - Комсома виновата, что у нас еще хулиганов много. Одни на пару с ни- ми, другие же наоборот, воротятся, презирают их, гордятся, а их же только и ищут, милюкам сдать. Вот и вся борьба. А к чему она приводит? Только разозлит и все. Давайте-ка, ребята, вспомним, что они дети таких же, как и мы, да пойдем вот прямо с собрания в сквер и перезнакомимся с ними. А когда они начнут выделывать всякие штуки, то не кислить рожи, но и не ржать на это, а молчать пока. Конечно, они начнут, может, подкусы- вать да разводить нас, а мы мимо ушей. По несознательности же. А глав- ное, самим примером быть. Хорошие примеры куда заразительнее худых. Только надо от них отодрать Волгаря. Его уже не исправить нам. Но за это я берусь. Тут Клява в азарт. - Я его! Дай мне его! Васка как глянет на него. Но смолчала. - Ты, Клява, в резерве будешь. Так и вышло. Сначала парнишки было бузить перед комсомолками. Без этого у них счи- талось, что и силы в тебе никакой нет. А девчонки ихние нет-нет да для отчаянности и отхватят мата. Только видят, что нет того жиганства в этом, худо как-то, барахлисто получается. Потому не принимала этого ком- са и виду не говорит. А кто виду никогда не дает - еще понятнее все де- лается. И сошли. Тут Васка и билеты в клуб стала раздавать комсе, да как бы заодно и гамазухе раздает. Что значит - все одинаковы. Так и задрыгало все в парнишках и девчонках. - Благодарствуйте, - заговорили они с тихостью. Конечно, прихряли. А через два-три месяца почти вся гамазуха прикрепилась к Клявинскому коллективу. Васка-то сошла. Через полгода по декрету пойдет. Ведь она так и заре- гистрировала на себе Кляву. А пока она на рабфаке. Вот и все. Николай Ларионов. ТИШИНА. I. Тишина... Раньше было: С волостей наезжали шумными стаями господа - охотники на рябчика, в резиновых, или зеленого брезента сапогах по пояс, в ремнях, сумках. Иные - круглопузые, с мясистыми лицами, с одышкой. Иные - молодежь, сынки, племяннички из военных, либо статских, - белые, выхоленные пуховой, сы- той благодатью дядюшкиных, либо тетушкиных усадеб. Переправившись плотами и лодками (фыркавшие лягаши бесновались, норо- вили в воду) на лесную полосу, за которой начиналось бугристое, дымное поле, шли к лесничему в избенку, там опорожняли баулы, плетушки с едой, вкусной всячиной, щелкали пробками, шумно и много говорили, икая, швыряя объедки собакам, бившим хвостами упруго, хлестко, как нагайками. Насытившись, господа шли под липы, в тени расстилали плащи, пледы, ложились в приятном спокойствии вздремнуть до заката, до слета. --------------- Бывает время, когда над землей плывет тишина. Тогда каждая щелка в лесных, вьющихся сплетениях, пятнисто-выпуклых в заре, в закате, каждый клочок поля, ямка в бурой воде бугристого болота, гнездышки сочного моха - покрываются безмолвием. Ни жизни. Ни биения. Ни вздоха. Сож - река-лента синяя, колеблющаяся на ветру в косе девичьей. Река неторопливая, леностью своей медленная, ныряет, скрываясь, рождаясь вновь, в неустанном борении с жаркой, жадно пьющей землей - опоясывает все местечко. Называется оно Корма. И потому, что сытно на земле, травы наливаются крепким соком, потому, что скоту привольно и людям радостно, - называется село так. Август и сентябрь лучшие в Корме. Большое солнце с утра обжигает зем- лю. У лесных озер нежатся лягушки, лупоглазые, брюхатые, и блестящим мгновением возникают и в блестящем мгновении исчезают хвостатые ящерицы. И весь мир кажется Кормой и Корма кажется всем миром; там, в беско- нечно-далеком, неизмеримо-глубоком соприкосновении земли и неба, за гранью убаюканного туманом торжественного безмолвия, строятся города из стали, камня и железа, взрывают дымную пустоту хрипы огромных машин, пи- шутся книги о бессмертном слове ВПЕРЕД, рождаются и умирают, не кончив пути, тысячи тысяч живых существ. Там жизнь смерти заключена в холодном стекле профессорской реторты и смерть жизни несет, непреложная в зако- нах, история, в перегораниях, бунтах тысячи тысяч. И только вечно, только едино - начало мужа и начало женщины, соверша- ющих оплодотворение земли. ... И ныне: Так же река изогнутым кольцом сжимает село, так же приветствует новое солнце широкий переклич дроздов по утрам, так же сгорает цветущее покры- вало тумана в бесконечно-далеком соприкосновении земли и неба, когда ти- хо померкнет последняя светящаяся капля последней звезды. Но - тревожен воздух: в нем как бы живые отзвуки той жизни, что сме- ло, широко вошла в сталь, гранит, что захлестнула океанским размахом не- зыблемое, подарила новый день, новые книги, преобразилась вторым лицом - оскаленным, но неизбежным. И до Кормы надвинулся чудовищный хаос двух потрясений. И в этих двух зажглись леса, усадьбы охотников на рябчика, что под липами ложились не- когда, в приятном спокойствии. Зажглись таинственные белорусские сады, вытаптывались заповедные тро- пы, величественные аллеи - до боли близкие, по крови родные, жаркие. Хаос, пришедший оттуда лишь отзвуком, опрокинул безмолвие здесь, выр- вал из его цепких объятий сельчан. Они сотнеголовым Адамом учуяли звери- ную радость бытия, влекущий захлест вихря: единым воплем обрушились на барские дворы, крошили все, забыв о добром солнце, которому поклонялись, выходя в поле с ядреным скотом, о сумеречном плеске ленивой реки, поя- щей, как добрая мать, скот и землю, забыв о зыбучих мхах болотных, где красным горохом рассыпалась клюква... И в глухие багровые ночи (багровые от тлевших развалин, от съедаемых пламенем скирдов) весело прыгали языки зажженных лучин по мужичьим спи- нам, склонившимся над добром, схваченным без разбора в страшный час. ... Ураган прошел. Умер взлет огненной волны. Стерся в синей глубине последний столб дыма - стало тихо. По утрам люди сходились, нечесаные, недоспавшие (не спавшие вовсе), сами на себя не похожие, словно схимники, сдавленные жизнью, переборов- шие в себе борьбу двух начал - природы и духа. В глазах отражалась пус- тота, недосказанная жалоба и тоска. (Так тоскует добрый, старый пес, выгнанный в непогоду любимым хозяином.) Расходились по хатам к заполдню, слепой походкой, беззвучно. Порой, как снегирь, пущенный из клетки, вылетал вздох из чьей-нибудь груди, и босая черная нога, развихлявшийся лапоть, или сапог, сморщенный старичком, растирали тот вздох в глубоком песке. Снова пустели проулки, кривые, кажущиеся нескончаемыми в границах, люди укрывались в садах плащами зелени. Только куцые стада коров глу- по-равнодушных ко всему, шли, запыляясь к пастбищам, взревывая пароход- ными гудками, останавливались на перекрестках, взревывали снова и снова двигались туда, к шепчущему плеску ленивой реки, поящей, как добрая мать, скот и землю. Только колокол Спаса, охрипший от набатов, звал в воскресные дни, и голос его дробился множеством звуков, звенящих разно, разлетавшихся стрекозами в проулки, улочки, в притаившиеся хаты с притаившимися людьми, сочился в дверные неприкрытые щели, просеивался сквозь соломен- ные настилы крыш, словно мука сквозь сито, тысячью невидимых, жужжащих стрел впивался в уши, ширился в черепе, поднимаясь к мозгу и там - зас- тывал, как расплавленные гвозди: что же дальше?.. Что же дальше?.. И не было сил не слышать страшного голоса Спаса на Соже-реке нетороп- ливой, что рябит синью, как лента в косе девичьей на ветру в праздничном хороводе. --------------- Обветшала церковь. Молчаливым укором смотрится на село накренившаяся колокольня. С нее, как с древнего маяка огонек, вел сельчан колокольным звоном юродивый человек Алеша, скаля зубы, опрокидывая упорно свисавшие, потные отрепья волос. Вел сильными взмахами крепких рук, и мускулы свинцовыми шарами катались по его спине. Вел тогда, в хаос. Как постигнуть эту жизнь? Какими нитями связать наезжавших с волос- тей, шумливых господ - охотников на рябчика, наезжавших на луга, призна- ваемые своими, в леса, завещанные им уже истлевшими мертвецами, наезжав- ших в мягких, баржеобразных тарантасах, перешедших от отцов, - какими нитями связать их с играющим в пламенном окружении рассыпанным бисером искромсанного стекла барских построек, с зияющими впадинами на месте когда-то заморской резьбой испещренных ворот? Обветшала церковь. Голубая краска осыпалась яблочным цветом, и вечер- ний прилет речного ветра развеивает ее, словно скорлупу с пасхальных яиц. Порыжело железо на крыше, выцвело, встопорщившись под напором солн-

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє