▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
м все исчезло за шумом сердца: тогда она поспешно зажгла одну, две, три спички, в полуар- шине от нее было лицо Васильева, оно было страшно, рот был искривлен, - но в спичечном же свете она увидела, что у печки, босой, стоит младший гидролог Вернер, с поленом в руке, что свесил ноги с полатей напротив Хрендин. Из тесного угла, из-за перегородки, хрипло и покойно сказал ка- питан: - "Васильев, собака, на место!" - Капитан стал одеваться, оделся, вышел из избы. Сказал Хромой: - по начальству пошел, доносить! Пущай, не боимся. Все равно никому не дадим бабу! Он все начальника убеждает пере- вести ее в лабораторию, для себя, значит!" - Спать можно было еще много часов, но, потому что безразлично, когда спать, ибо круглые сутки ночь, все стали одеваться. Хромой сказал: - "Васюха, твоя очередь, грей воду". - Тогда из угла за печкой послышались рыдания Елизаветы Алексеевны, и тот же Хромой полез утешать ее. - Брось, девынька, дело такое, ты посу- ди, мужики ведь, сила, ты прости нас, дело такое!.. что же это мы са- ми-то? с ума сошли все, что ли? - ты потерпи!.." - Подошел гидролог Вер- нер, товарищ Елизаветы Алексеевны по университету, взял руку - думал ли, что делает? - прижал ее руку к лицу, сказал тихо: - "Ты прости меня, Ли- за, прости, любимая! Я готов за тебя отдать жизнь, прости меня!" - С ка- питаном вошел в избу Кремнев, сказал: - "здравствуйте!" - сел к столу, помолчал, посмотрел в сторону, заговорил: - "Ну-те, с сегодняшнего дня приступаем к работе, видите ли. С положением нашим шутить не стоит. Дой- дет ли отряд Саговского до людей, неизвестно, - а доктор у нас уже зах- ворал, ну-те, повидимому, цынгой. Приказываю разобрать по бревнам, выру- бить изо льда остатки "Свердрупа" и сложить их на берегу. Работать трехсменной вахтой, по три человека. Вахтенные начальники - я, профессор Шеметов и капитан. Весной, когда взойдет солнце, по моим чертежам мы построим большой бот и пойдем на юг под парусами. Работать предлагаю как можно усерднее, ну-те... Затем я хотел сказать, до меня дошли слухи, знаете ли. - Елизавета Алексеевна, вас просил к себе Василий Васильевич, - пойдите к нему"... - Кремнев подождал, когда она вышла. - "До меня дошли слухи, что здесь установились болезненные отношения с Елизаветой Алексеевной. Причины, видите ли, мне совершенно ясны. Обвинять я никого не намерен, но погибнуть мы можем все, так как на этом часто сходят с ума. Единственным разумным средством было бы удалить отсюда Елизавету Алексеевну, остальное все паллиативно, - но такой возможности у нас нет [с полатей перебил Кремнева Хромой, он сказал: - "сделать надо одно, приказать ей спать с каждым по очереди, а то мужики перережутся, - не погибать же нам всем из-за нее одной!" Кремнев сделал вид, что не слышал Хромого...] Ну-те, возможности удали ть Елизавету Алексеевну у нас нет, допустить насилия над ней я не могу. Такая напряженная обстановка возбуждает ее, несомненно: если она изберет кого-либо из нас, остальные не допустят этого... Я, знаете ли, могу сообщить и заявляю об этом, что каждого, кто посягнет, - застрелю!" - Кремнев встал. - "Определите, кто в какой вахте хочет работать" - - Прошли еще недели. - - Была метель, такая, когда ветер дул, как из трубы, разметал снег, ломал льды и камни, нес их вместе со снегом. Люди не выходили из избы, избу заровняло снегом с землей. Вахт не было. В избе были - тепло, духо- та и мрак. На столе чадили масленки. Двое играли в шахматы, один писал дневник, остальные лежали по нарам во мраке. Только что поужинали. На нарах Хромой рассказывал, как мальчиком он ходил на поморском паруснике; поморы, тайком от жен, в трюмах увозили с собой из Вардэ норвежских де- вок; и Хромой рассказывал, что делали поморы с этими девками; - Елизаве- та Алексеевна лежала у себя в углу, сказала гидрологу Вернеру, чтобы он принес огня от масленки, закурить. Закурили оба, и Вернер сел на койку рядом с Елизаветой Алексеевной. Хромой продолжал рассказывать. Папиросы потухли, в углу было темно, - Вернер положил руку на плечо Елизаветы Алексеевны, - сказал сонным голосом: - "А расскажи, Хромой, как ты то- нул?" - "Я-то? - откликнулся Хромой, - я, брат, и сам не знаю, как это я на ногах хожу и цел остался!" - Елизавета Алексеевна обеими руками взяла руку Вернера и положила себе на грудь: под рубашкой, потому что все были раздеты в духоте, неистовствовало сердце. Вернер склонился и поцеловал шею Елизаветы Алексеевны, она губами нашла его глаз, потом губы их сли- лись. Руки Вернера прошарили по всему ее телу, она была покорна. Тогда Вернер прошептал ей в ухо: - "Пойдешь со мной в горы?" - никто не заме- тит, там..." - Она ответила: - "Пойду". - Вернер соскочил с нар, пошел к столу, вновь закурил, весело сказал: - "рассказывай, рассказывай, Хро- мой, очень интересно!" - - Все дни Вернер был возбужден, точно тайком он достал четверть спирта и пьет понемногу. С винтовкой, с топором, на лы- жах он уходил в горы и пропадал там многие часы, зверя с собой он не приносил. У двери пропала лопата. Далеко горами он обходил свои избы, за ропаками и торосами он приходил к разваленной избушке. Тайком от всех, он прорыл около нее снег, ход завалило снегом. В избушке размел он снег, смел его с нар. Однажды Вернер сказал, что идет за горный перевал, взяв с собою спальный мешок, - он вернулся через сутки, заявив, что обессилил и мешок оставил на горах неподалеку - - - - и был такой вечер, когда Елизавета Алексеевна вышла из избы, что- бы пойти в лабораторию. Минут через двадцать после нее вышел Вернер. Вернер, на лыжах, с винтовкой, скатился на лед, - бухтой, между торосов, пошел к разбитой избушке. За ропаком показался вдруг Кремнев, он шел к избам, он сказал: - "Это вы, Илья Иванович?" - "Да, я". - "Вы куда иде- те?" - "Я хочу побродить немного". - "Вы мне не одолжите винтовку? - ед- ва ли будет опасность". - "Пожалуйста", - и они расстались. У края косы Вернера ждала Елизавета. Вернер подошел к ней неровными шагами, они про- тянули руки, она склонила голову ему на плечо, он взял ее голову, чтобы заглянуть ей в глаза, чтобы поцеловать. Рядом была безвестная избушка. И рядом тогда раздался выстрел, и Вернер ощутил, что в руках у него - только осколок головы Елизаветы. Но Вернер ничего не успел осознать, ибо второго выстрела он не слыхал - не мог слышать - - - - ночь, арктическая ночь. Над бумагами, картами и таблицами сидит человек Николай Кремнев. На столе в плошке горит жир. И против Кремнева сидит второй человек - Василий Шеметов. Полки в полумраке поблескивают рядами склянок. На столе у плошки лежит винтовка. И Кремнев смотрит над бумагами, картами и таблицами. - "Как ты думаешь об этом, Василий? Ты меня судишь?" - "Я не совсем понимаю, при чем тут он? Во всяком случае, нужно б там оставить винтовку, - все знают, что эта винтовка была у не- го". - "Я сам об этом не заговорю, - все знают и мои лыжные следы, а, если бы я взял чужие лыжи - -"... ............... - - От отряда метеоролога Саговского осталось два человека: он, Са- говский, и Лачинов. Было двадцать девятое июня. Было 29 июня, русский Петров день, вечное в Арктике солнце. Все остальные в отряде погибли в переходах по льдам и в зиме. Не оставалось ни хлеба, ни соли, - была од- на коробка спичек. Это был последний переход к Шпицбергену, это было на Шпицбергене, в Стор-фиорде, в Валлес-бае: оставалось только перевалить через хребет, чтобы быть у людей. - Лачинов и Саговский лежали на льду саженях в пятидесяти от отвесного обрыва ледника, саженей в пятнадцать вышиною. Каяк валялся рядом. Здесь они были третий уже день. Они были совсем у земли, у лагун на мысу, лед был зажат до самого берега и по не- му было бы можно итти, если б мог ходить Саговский. Начался отлив, лед стало разводить, - и тогда подул зюйд-вестовый ветер и скоро стал тре- пать, как бешеный. Если бы здесь были большие поля льда, беда была бы невелика: утихнет ветер, сожмется лед, только и всего. - Они сидели на льдине сажени в четыре квадратных величиною. И вскоре по льдине стали перекатываться волны, лед разгоняло ветром и отливом, земля попятилась назад, зыбь пошла крутая. Итти на каяке возможности не было: его изреза- ло б мелким льдом. - И земля скоро скрылась в тумане. Людям делать было нечего: они завернулись в парусину, прикрылись каяком и завалились спать, - есть было нечего. Четырехсаженная их льдина ходила под ними так, что толковее ей было бы переломиться. К одиннадцати часам - к аст- рономическому полдню - ветер затих и лед погнало к земле. Вскоре возник- ла земля, льды прижало к ней: но это был уже ледник, уходивший направо и налево за горизонт. Люди были, как в мышеловке. Кругом был поломанный мелкий лед вперемежку с шугой, и спереди была отвесная пятнадцатисажен- ная стена. Есть было нечего, и болели, слезились от света распухшие гла- за. По мелкобитому льду итти было некуда. Опять спали, и перед новым от- ливом пошли лезть на ледник. Они нашли трещину шириною в сажень. Они бросили каяк, мешки, гарпуны, секстан, все, оставили винтовки, топор и лыжи. Трещина была заметена снегом, снег покрылся коркой льда, - топором в этом снегу они делали ступеньки и забивали в него для опоры ножи; так они вылезли наверх, на пятнадцатисаженную стену. Сверху они видели, как льдина, на которой они жили, лопнула, перевернулась и лед начало отжи- мать от берега отливом. - На лыжах они пошли к горам, к скалам, на мысок залива, чтобы там на птичьем базаре убить гагу, чтобы есть ее сырой. Са- говский едва шел, он не мог итти, у него подгибались ноги, он спотыкался и полз на четвереньках, бросая лыжи - - - - и на этой земле Саговский умер от цынги. Он уже не мог ходить, он только ползал на четвереньках. Он невпопад отвечал на вопросы. Он не открывал глаз. Лачинов сжег лыжи и согрел Саговскому воды, Саговский вы- пил и задремал, ненадолго: он все время стремился куда-то ползти, потом успокаивался, хотел что-то сказать, но у него кроме мычания ничего не выходило. - Солнце все время грело, на солнце было градусов семь больше ноля. Лачинов перед сном снял с себя куртку, покрыл ею Саговского, лег рядом с ним. Ночью [это был яркий день] Саговский разбудил Лачинова. Са- говский сидел на земле, подобрав под себя ноги калачом, он заговорил: - "Борис, слушай, кошечек моих не забудь, никогда не забывай! Помнишь, как они страдали от качки? - их надо спасти, необходимо, - кошчишки мои!.. Ты знаешь, если человечество будет знать, что делается сегодня под 80-й широтой, оно будет знать, какая будет погода через две недели в Европе, Азии, Америке, потому что циклоны и антициклоны рождаются здесь. Мои за- писи - никак нельзя потерять, такие записи будут впервые в руках челове- чества... А моя мама живет на Пресне около обсерватории - -" Саговский лег, натянул на себя куртку. - Когда вновь проснулся Лачинов, он увидел, что Саговский мертв и окоченел - Саговский даже не сбросил куртки, кото- рой покрыл его Лачинов. Лицо его было покойно. - - И этот день Лачинов провел около трупа. На мысу, на первой террасе, руками и топором, Лачи- нов разобрал камни, сделал яму, - в яму положил Саговского, засыпал его камнями, присел около камней - отдохнуть. На плите из известняка ножом он начертил: [Крест] 30-го июня 192* года Кирилл Рафаилович САГОВСКИЙ метеоролог Русской Полярной Экспедиции проф. Кремнева, начальник отряда, пошедшего после аварии э/с "Свердру- па" с острова Н. Кремнева (<фи>79°30'N, <лямбда>34°27'0''W) по льду на Шпицберген. В походе было 22 человека, из которых уцелел один - художник Экспедиции Борис Лачинов. На о. Н. Кремнева осталось 13 чел. научн. сотр. и команды. Впереди были горы, за которыми должны были быть люди, - сзади было море, море уходило во льды. Лачинов встал и быстро пошел прочь от моги- лы, не оборачиваясь, - вернулся, ткнул ногой камень и опять пошел к го- рам: едва ли подумал тогда Лачинов, что в нем была враждебность не к этому трупу, - но было в нем озлобление здорового человека перед бес- сильем, болезнью, смертью. - "Не слушаются, запинаются ноги, лечь бы, лежать, - а я вот нарочно буду за ними следить и ставить их в те точки, куда я хочу! Не хочется шевелиться, лечь бы, лежать, нет, врешь, не об- манешь: - встану, пойду, иду, - не умру!" Лачинов. - Иногда бывает такая тесная жизнь. Москва, дела, дни - ко- нечно, сон, конечно, астрономическая точка. Ужели здоровая человеческая жизнь есть сотни хомутов, в которые впрягается человек к тридцати годам? и - что реальность? - тогда в шторм в море, и потом все дни, до смерти Саговского, после смерти Саговского - - только одно, что движет, только одно, что сильнее, прекрасней, необыкновенней жизни: - - - - тогда, там, в географической точке, имя которой Москва, он сразу, в три дня разрубил все свои узлы, чтобы уйти в море, чтобы строить нано- во, - чтобы Москва стала только географической точкой - - тогда, там, в море, в шторм, мучительно, неясно: - Москва - жена - дочь - выставки - картины - слава: - ложь! Нет, ни- чего не жалко, ничего нет!.. Нет - нет, дочь, Аленушка, милая, лозинка, ты прости, ты прости меня, - все простите меня за дочь: я по праву ее выстрадал! И вы, все матери, все женщины, которые знали меня, - простите меня, потому что ложью я исстрадался. Имею же я право бросить хомуты, и я ничего не хочу, - ведь я только студент первого курса, и я выстрадал, вымучил себе право на жизнь. Ничего не жалко, ничего нет. Работа? - да, я хочу оставить себя, свой труд - себя таким, как я есть, как я вижу. Это же глупость, что море убьет, - а ты, Аленушка, когда возрастешь, - прости! - Там, в море, еще на "Свердрупе": - вот, койка, над головою выкрашен- ная белым, масляною краской, дубовая скрепа, - электрическая лампа, - балка идет вверх, встает дыбом, балка стремится вниз, - рядом внизу ка- кая-то скрепа рычит, именно рычит, - перегородка визжит, дверь мяукает, - забытая, отворенная дверь в ванную ритмически хлопает, - пиликает над головой что-то - дзи-дзи-дзи-дзи! - Надо, надо, надо скорее сбросить с койки ноги, - надо, надо бежать наверх, авралить, кричать - "спасайтесь! спасайтесь!" - Но почему вода не бежит по коридору, не рушатся палубы? - ну, вот, ну, вот, еще момент, - вот, слышно, шелестит, булькает вода! - - И тогда все все-равно, безразлично, нету ничего, - единственная ре- альность - - - - Лачинов стоит на верке Северо-Двинской крепости, и луна - величи- ной в петровский пятак. В бреду возникала реальность: - реальность преж- няя была, как бред. - Норвежцы называли русский север - Биармией, - нов- городцы называли его: Заволочьем. - Далеко в юности, почти в детстве - ему, Борису Лачинову, студенту, двадцать два, - ей, гимназистке, семнад- цать: и это был всего один день, один день в лесу, в поле, весной, у нее были перезревшие косы - и как в тот день не сошла с ума земля, потому что она ходила по земле? - а вечером подали лошадей, ночь пахнула конс- ким потом, и лошади по грязи и в соловьином переполохе везли на станцию, чтобы в Москве ему сдавать экзамены. - Новгородцы называли русский север - Заволочьем: - нет, не одни формы определяют искусство и, как ис- кусство, жизнь, - ибо - как написать? - север, северное сияние, дичь са- моедов, самоеды в юртах, со стадами оленей, - поморы, - и сюда приходят ссыльные, сосланные в самих себя, в житье-бытье, - и здесь северная, горькая, прекрасная - как последняя любовь; это где-то, - где в тундре пасутся олени, а на водах по морю вдали проходят парусники, как при Пет- ре I, испоморы ходят молиться в часовни, самоеды - идолам, вырубленным из полена... - И мимо них - в море, во льды, в страданиях - идут люди, только для того, чтобы собрать морских ракушек и микроскопических зверят со дна моря, чтобы извлечь - даже не пользу, а - лишний кусок человечес- кого знания: благословенны человеческая воля и человеческий гений! - Тундра - такое пустынное небо, белесое, точно оно отсутствует, - такая пустая тишина, прозрачная пустынность, - и нельзя итти, ибо ноги уходят в ржавь и воду, и трава и вереск выше сосен и берез, потому что сосны и березы человеку ниже колена, и растет морошка, и летят над тундрой дикие гуси, и дуют над тундрой "морянки", "стриги с севера к полуночнику", - и над всем небо, от которого тихо, как от смерти, - и летом белые, зеленые - ночи; и ночью белое женское платье кажется зеленоватым; - а самоеды в одеждах, как тысячелетье... Самоеды, когда идут в , "на Русь", - на Тиманском Камне, в Кузьмином перелеске, где сотни сохранилось идолов, убивают оленя, мажут его кровью идолов, и съедают - "абурдают" - сырое оленье мясо, то, что осталось от идолов; тогда они поют свои песни. - Самоеды вымирают голодом, - а эти ссыльные - ни словом не стоит говорить о временности, это всегдашнее человеческое - посланные в политику, в скуку, не понимают, спорят - вот об этих самоедах, которым... - - И тут возникает большая, прекрасная, последняя любовь, - такая же огромная и прекрасная, как - знание, гениальное, как человек, и последнее, как человеческая любовь. - Так должно написать, не зная Заволочья. - От Вологды до Архангельска поезд ползет по тайге, и тайга - одно тоскливое недоразумение из елей и сосен в пятилетнюю сосну ростом, да и то наполовину сваленная и обгоревшая, - леса, леса, леса, - среди лесов болотца, ерунда, ржавая травка, да иной раз целое поле, полянишка точ- нее, в лиловорозовых цветочках. Станции одна от другой в расстояниях тоскливо-долгих, и все станции однообразны, как китайцы, - и такие, око- ло которых нету ничего, ни человека, ни души, ни куска хлеба. - В Архан- гельск поезд пришел утром. Двина заброшена, дика, пустынна, - свинцовая и просторная, и у карбасов носы, как у турецких туфель, и волны - синие - закачали карбас, а солнце было янтарным. На карбасе пошли через Двину, "Свердруп" стоял на рейде, - поднялись по шторм-траппу, поодиночествова- ли, пока не определился угол. На развороченной палубе заливали и убирали в ящики бутылочки и баночки. Кроме матросов, одного доктора, четырех профессоров, - остальные все студенты. Студенты шутят, пакуют ящики, по- купают на набережной простоквашу, - пропахли варом и треской. - Архан- гельск всего в три улицы, тротуары деревянные, каждая улица по семи верст, - за этими улицами в трех шагах начинается тундра. И весь Архан- гельск можно обследовать в один день, хоть и будут ныть ноги. В местном музее - моржи, белый медведь, - все, что здесь произживает, - потом вальки, пимы, юрты, избы, деревянные божки, - все, что создал человек: невесело! Этакие длинные тротуары из досок, старинный пятиглавый собор, сумерки, колокола звонят, и мимо идут люди, как сто лет назад, особенно женщины в допотопных платьях и в самодельных туфлях из материи, - на рейде парусные корабли, как при Петре, поморы приехали на своих шхунах, привезли треску, - и кажется, что от Петра Архангельск отодвинулся на пустяки, - Заволоцкая Пятина!.. На пристани тараторят простоквашные и шанежные торговки, говорок странный, пришепетывающий и се: - "женки, идемте, та-та-та", - речь, ритм четырехстопные. И над всем пустое небо. - В сумерки, когда поднялась петровская луна, кричал: - "Э-эй, со упа" - шлюпку!" - "Свердрупа" чуть-чуть колышет, - деревянный, все время мажется варом, построен по планам смертнейшего китобойного парусника. Люди живут в трюме, рядом ванная и там - по анекдоту - живет англичанин. А рубки над палубой - лаборатории - все пропахли лекарствами, в колбочках. Проснулся утром, пошел в ванную и вымылся с ног до головы, вода и холодная и теплая, - выбрился, брился по-странному

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє