▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
онсульство, не помня себя хорошо. Как там меня приняли, чего я наговорил в лихорадке?.. И, мало того, уж дома, вернувшись, накатал я самому консулу письмецо, и только опомнился, когда получил ответ: мое же письмо с малой припиской, что, мол, повиди- мому, "не по адресу". Так мне стало неловко за мою поспешность. Оправился я немного и пошел извиняться. Принял меня секретарь холод- но, или так уж казалось. Рассказал я ему о своем положении, извинился. Да и рассказывать было не нужно, вид мой за себя говорил сам. Вижу, отошел он немного, на меня глядя. - Как же, - говорит, - рекомендовал я вас за свой риск и страх на службу, а вы такую нам неприятность... Была у нас даже о вас переписка с полицией. И уж совсем отошел, спрашивает: - Где вы теперь обитаете? Рассказал я ему подробно, где живу, и о своей болезни. Почесал он но- готком переносье: - Вот что, - говорит, - устрою вас в нашем общежитии при посольской церкви. Там уже есть жильцы. А если случится какой-нибудь зароботок, из- вестим непременно. Выдал он мне записку, на окраину города, в местность, называемую Чи- жик, все написал точно. XV Такие стояли туманы! - Ходили люди, как после дождя в пруду рыба. И город был страшный, невидный и мертвенно-желтый. Было у меня пальтишко, легонькое, на резине. Бегал я в том пальтишке, и очень меня пронимало: забирался туман снизу, оседал на резине, и ходил я всю зиму промокший. Поехал я по адресу на другой день. Тут по утрам удивительно, когда спешат люди на службу. В вагонах пол- но, и все читают газеты, только и видно: торчат из-под раскрытых газет человечьи ноги. Сошел я в указанном месте. Лило от тумана с деревьев. Пошел я по улицам, по незнакомому месту: тут, в предместьях, улицы ровные, чистые, и домики, как один, очень все гладко. Отыскал я наш домик - небольшой, двухъэтажный, ничем непримет- ный, - и в голову мне тогда не пришло, что придется прожить в нем нема- лое время. Помню первый день чижиковского моего новоселья. Открыла мне старушка, наша "собашница", заговорила по-русски. Было мне приятно услышать. Объяснил я ей мое дело, и повела она меня на верх, к заведующему. Теперь вспоминаю, - посадил он меня за стол, просмотрел бумажонку и с первого слова стал жаловаться на судьбу. Узнал я от него, что имел он в Петербурге три фабрики, а теперь его до тла разорили, и приходится мы- кать большую нужду. Узнал я потом, что и впрямь был он в России большим миллионером и тут проживал с семьей и очень нуждался. Долго он томил ме- ня разговором и уж под конец объяснил, что поместит меня внизу в общежи- тии, где одинокие. Провел он меня вниз, в нашу общую, показал мое место. А было о тот час в комнате из всех жильцов один человек, - старичок легкий, в очках, - наш Лукич. Варил он что-то у окна на спиртовке и на меня взглянул боком, через очки. Показал мне заведующий койку, раскланялся деликатно, и остались мы с Лукичем один-на-один. Помню, поглядел он на меня еще раз от своей спиртовки, - бороденка сквозная и легкая: - Ну, что, - говорит, - и вы в нашу Лавру? - То-есть, - говорю, - как? - А у нас тут прозывается Чижикова Лавра. Скоро узнаете сами. Вижу, - смеется, и глаза у него простые и добрые. Рассказал я ему о себе, что из офицеров, интернированный, и болел долго, и что направили меня сюда из российского консульства. - Ну, вот, - говорит, - значит, прибыло нашего полку. Угостил он меня чаем. Просидели мы долго. Про себя он рассказал мне немного. Сказал, что из России, из южного города, - и уж только потом узнал я, сколько пришлось пережить человеку. Объяснил он, что сами обитатели прозвали наш дом в насмешку Чижиковой Лаврой, по названию местности и по горькому нашему горю. И в первый же день многому пришлось подивиться. Под вечер собралися жильцы нашей общей. Обратил мое внимание - огром- ный, волосатый и черный, очень похожий на того шарлатана, что продавал на базаре мазь, - лежал он у стены на своей койке, заломив за голову ру- ки и задрав ноги на спинку. На меня он посмотрел равнодушно, точно не видя. Был это бас Выдра, и много впоследствии довелось нам над ним пос- меяться... Сбоку, у двери, тоже на койке, лежал, не в пример волосатому, - тон- кий, худой и бледный, - мичман Реймерс, наш изобретатель. Стоял перед его койкою небольшой столик, засыпанный табаком и бумагой. Удивила, пом- ню, меня его худоба и бледность. Остался в моей памяти тот первый день. Вечером подошел ко мне человечек. Был он весь сморщенный и обвислый, будто ходил раньше толстым и вдруг высох, сморщился, и пожелтела на нем кожа. Присел он рядком, на соседнюю койку, подобрал ножки и стал на меня глядеть пристально. Костюмчик на нем был желтый, потертый и тоже обвис- ший, точно на другого был шит человека. Глядел он на меня уж очень по-жалкому, по-собачьи, и поразило меня его личико: левый глаз его отк- рывался широко и, казалося, плакал и был полон слезою, а правый жмурился хитро и точно смеялся. Уставился он на меня тем глазом, не опуская, и стало мне даже неловко: этакий, думаю, человек странный! Спросил я его о чем-то. Подмигнул он мне одним глазом и вдруг на всю нашу комнату: - Туды твою так-растак-так!.. - со всей вариацией, как у нас бывало на Заречьи, по весне плотогоны. Не знал я, чего и подумать. Уж Лукич мне от своего места: - Это, - говорит, - наш, жертва ханжи, не обращайте внимания... А он, вижу, на меня смотрит, кивает своей головкой: так, мол, совер- шенно все точно!.. Очень я тогда удивился: - Как, - говорю, - почему "жертва"? Засмеялся Лукич, похлопал его по плечу: - Очень, - говорит, - просто: перед отъездом из России хватил он на радостях ханжишки, и отнялась у него говорилка. Только и осталось самое это словечко, и больше ничего не может. И опять, вижу, он мне этак головкой согласно, - и левый глаз его пла- чет. Так мне стало его жалко!.. И уж потом узнал я о нем подробно. Тут их два брата, здешние подданные, и всю-то свою жизнь просидели в России. Имели они в Москве оптический магазин на Кузнецком, лучший в России, и жили богато. А в революцию магазин от них отобрали, и довелось им принять всего помаленьку: холоду, голоду, - и натерпелися они смерт- ного страху. Посадили их для чего-то в тюрягу, проморили полгода, и по- том вышло им разрешение ехать на "родину". А "родины" своей они, ска- зать, почти не знали, но, разумеется, от тюряги собрались с великой на- деждою. - Думали, что тут их, как званых, с горячими пирогами... А младший всегда-то не прочь был выпить. На радостях перед отъездом хлебнул он, за неимением лучшего, какого-то спирту, и с ним приключи- лось: запал у него язык, и таким он сюда и приехал совместно с другими. Большое получилось им тут разочарование. Надеялись на пироги а им - горячего камня. Конечно, у кого оставались деньжонки или какие ни на есть корни, те здесь прижились, - а таковским пришлось очень туго. И пришлось им всем, у кого было пусто, опять итти к русским, на последние крохи. Вот и устроили их русские к своим, в нашу Лавру - на черствую русскую корку. Тут и живут они вместе, - два брата, и уж потом узнал я про старшего. И тоже чудак, молчальник, и все-то молится богу и читает евангелие. Лю- битель он покушать и прячет себе под подушку, и частенько я по ночам слышу, как что-то жует, и всегда у него на пиджачке крошки, и личико пухлое, желтое, и непомерные торчат уши. Как видно, есть у него деньжон- ки, и прячет он их от немого, держит его в ежовых. Вот с какими довелось людьми... Теперь, за долгий-то срок, все мне обжилось и притерпелось, а по пер- вому разу не мало я подивился. Устроился я тогда на своем месте, с Лукичем рядом, - на долгое жи- тельство. Был я слаб от болезни, и хотелось мне поскорее забыться. Дал я себе слово высидеть дома, пока не пройдет лихорадка, и опять стану здо- ров. XVI А было нас о ту пору всех обитателей, - больших и малых, холостых и семейных, человек двадцать. Семейные и женщины размещались наверху в небольших комнатках, а мы, бобыли, жили в общей, внизу. И, как подумаю я теперь, - все-то, все были с чудинкой! Из всех мне полюбился Лукич. Держался он ото всех стороною и почти не выходил в город. Только, бывало, и пробежит за картошкой или на вокзал за газетой. Показался он мне по первоначалу скрытным, а потом я хорошо в нем разобрался, - не из зависти, да скупости прятался человек. Большая была в нем обида... Сам-то он о себе ни полслова, и уж узнал я о его судьбе стороною, впоследствии. Значился он тоже подданным здешним. Был он по своему зва- нию инженер-путеец и в России служил на юге, в большом городе, был ди- ректором школы, - в России он и родился. И уж в революцию, когда случи- лась на юге война между своими, предложили ему уехать. Видно, страшные были в России дни... Выбрался он один, чтобы хорошенько разведать и выз- вать за собою семейство, да так тут и остался. Сказали ему тут деликатно, что жить может свободно под защитой зако- нов, - и до свиданья! И большую он принял от "своих" обиду. От этой обиды и не выходил он в город. Сидел он целыми днями в нашей комнате, читал газету, или так, лежит, бывало, глядит куда-то, и губы его шевелятся, все-то про себя шепчет. Частенько я по ночам слышал, - не спит, и однажды мне показалось, будто плачет, - поднял я голову: так и есть: - лежит он с головою под одеялом и нет-нет всем телом так и вздрогнет, как малый ребенок. Раз только и вырвалось у него о себе слово: - Нет уж, пока я не узнаю, что можно в Россию, - никуда не выйду, ша- гу не ступлю в город... Кормился он одною картошкой и, бывало, каждое утро шипит у него на окне машинка. И очень он был строг с собою. - Помню, проходил раз по комнате и на ровном месте споткнулся. А сидела у нас генеральша, с верху, с газетами. Поглядел на нее Лукич, усмехнулся: - Со мной второй раз сегодня! На улице чуть не упал так-то... - Да вы стары ли? - спрашивает генеральша. - Пятьдесят два! А пережил на целые восемьдесят... - Я на сто, батюшка, на сто!.. Присел он на свое место, перевел дух: - У меня, - говорит, - семья осталась в России, жду, когда написать можно, хочу послать свое благословение... А тут вот в газетах, что в России социализация женщин, а у меня дочери... А это верно: много тут пишут газеты, и не всему можно верить. А верный человек был Лукич, и хорошая у меня о нем память. Другие-то у нас попроще. Взять хотя бы Выдру... Такого ни колом, ни шилом. Он у нас в Лавре древнейший. Приехал он сюда еще до войны, когда открывалася при по- сольстве православная церковь, - был он по своему званию регент, и выпи- сали его для устройства церковного русского хора. Тут-то и накрыла его война. Ему, разумеется, на руку, только бы не в солдаты, - просидел он тут всю войну и великолепно ко всему пообвыкнул. Вид же у него сохранил- ся некасаемо, воистину-русский, волосье буйное, черное, на носу оспины. Разумеется, одевается он здесь прилично, но остался у него запах, осо- бый, еще от России, как от дежи с кислым тестом. Терпеть он не может немцев. Такое уж у человека понятие, что через немцев вся наша обида. А тут, после войны, сказать надо, о немцах даже произнести невозможно, в роде нечистого слова. И в больших неладах он с нашим заведующим, - немцем. До того напугал его Выдра, что и теперь бо- ится заходить в нашу общую, а если бывает нужда, - посылает нам сверху записки. Таинственный человек был для нас Выдра. Каждое утро, чуть свет, поднимался он со своей койки и готовился в путь. Видел я, как начищает он свои ботинки и водичкой обновляет костюм- чик. И редко мы видели его дома. Скоро после моего приезда подошел он ко мне тихонько, ранним еще ут- ром, спросил: - Спите? - Нет, - говорю, - я не сплю. - Очень, - говорит, - извиняюсь, с большою к вам просьбой: не одолжи- те ли мне до вечера шесть пенсов? Поднялся я со своей койки, выдал ему монетку. Про себя, помню, поду- мал: "а ведь, пожалуй, не отдаст этот дядя!" А на другое утро, проснувшись, гляжу: лежит моя монетка на краюшке стула. Это он положил ночью, когда возвращался, в точности выполнил сло- во. А приходил он почти каждый день очень поздно, и ни единая не знала у нас душа: за каким ходит делом и на какие пробивается средства? И уж по- том-то неожиданно все раскрылось... Не взлюбил его почему-то наш мичман. До того доходило, - след на след не наступят. И изводили они друг дружку словами. Бывало, воротится из похода Выдра, начнет складывать костюмчик. А мичман на него уж смотрит из-под одеяла, со своей койки. И так его и ко- лотит, как от мороза. Скажет, не выдержит: - Господин В-выдра, вы бы сходили в баню. От в-вас нехорошо пахнет!.. А Выдра, знай, нарочно помалкивает, чтобы раззудить больше. Потом этак баском, равнодушно: - Что ж что от меня пахнет?.. Медведь всю жизнь не моется, а здо- ров... - Так то медведь. - А вот вы моетесь, душитесь, а зубов у вас нету... И до того он мог довести мичмана спокойствием своим, каменным равно- душием, - бывало, вскочит, завопит, как есть в одной нижней рубашке, и ноги голые, тощие, кулаком об подушку: - Хам! Хам! Хам! А Выдра ему преравнодушно: - От хама и слышу! И завалится спать. Целую ночь, бывало, не спит мичман, глотает лекарство, и слышно, как давится из стакана. А то заплачет как малый ребенок, в подушку. А Выдра себе знай храпит: на храп он здоров даже до невозможности. Вот какие собрались у нас люди! Тоже - и мичман. Приехал он сюда из Архангельска. Воевал он там с большевиками, а как взяли большевики верх, пробрался вместе с другими сюда. Был он какой-то весь плохой, бледный и весь как тонкое шило. И ни единого во рту зуба. Даже глядеть странно: молодой, почти мальчик, а говорит, - плюется. Занимается он здесь великими изобретениями. Бывало, весь день сидит, чертит, руки в чернилах. Объяснил он мне, что изобретает особенный дви- гатель для автомобиля и что возьмет в Америке за свое изобретение большие миллионы. И до того он с тем своим изобретением доходил, - смот- реть было жалко. А он из нас человек семейный. Приходит к нему жена - здешняя - высо- кая, молчаливая. Придет, сядет, на нас глядит исподлобья. Перекинутся словом, и опять он за свое дело. Есть у них дети, двое маленьких, она приносит. Видели мы, великую она терпит нужду. Добивался он, чтобы отвели ему у нас комнату, как семейному, наверху. Живет у нас наверху старушонка, "собашница", держит при себе двух собак и двух кошек. Собачонки паршивые, тощие, и одна даже на трех ногах. Вот мичман и хлопотал все лето выжить эту самую старушонку. И уж чего-чего только ни делал. И заявления составлял и бумажонки приносил из по- сольства, а старушонка-то оказалась - сучок: - Что хотите, - говорит, - делайте, хоть убейте и меня и моих дорогих зверков. А я из своей конуры не выйду, не уступлю этому лодырю!.. Так и не уступила. И уж чего только ни делал, поставила на своем ста- рушонка, и живет он попрежнему внизу, с нами, а старушонка со своими со- бачками в комнате. И попрежнему приходит к нему жена, - глаза большие, голодные. Должно-быть, кажемся мы ей дикарями, страшными выходцами. А подумаешь: до того недалеко... XVII Да, как подумаешь: много, много мытарится русских людей по белому свету! Тут-то у нас терпимо, а у других, говорят, и похуже. Навертывался к нам, в Чижикову, человечек видалый, пожил с нами пол- торы недели. Прошел он огни, и воды, и чугунные повороты. Был он на юге, с Деникиным. И такие нам порассказал страсти, аж дыб- ком волос. Был он и у красных и у белых и всего-то там нагляделся. И нигде-то нет справедливости! Как выгнали их большевики из России, довелось им удирать на пароходе в самую Турцию. Надеялись они, что тут, в загранице, будет им всяческое снисхождение. Народу набилося множество, бежали целыми семьями, не раз- бираясь, бежали от смерти и от лютой жизни, а лучшего не увидели... И такое там было на пароходах, - страшно было и слушать. Приплыли они в Турцию, поставили их французы на рейде, как чумных, и ни единого челове- ка на берег. Сперва-то они, конечно, шумели, кричали французам с парохо- дов: "Мы, мол, ваши союзники и друзья ваши!" - а потом попритихли. Мори- ли их как-то дня три, и ничего они не знали о своей участи. Вышла у них в те дни пресная вода. А были на пароходе женщины, дети, больные, народу битком. И все эти дни было с парохода видно, как ходят по городу люди, и слушали, как играет музыка на берегу, в ресторанах. Стояла от них неда- леко яхта какого-то американского миллиардера, изволил он путешествовать для своего удовольствия, - белая, нарядная, и было им видно, как любо- вался на них в трубу миллиардер со своей яхты. А потом подобрались к их пароходам на шлюпках греки, подвезли пресную воду. Узнали их по крести- кам, по нательным, и такая поднялась радость: - "Наши, православные, во Христе братья, от них мы приняли веру, эти нас не оставят!" Великое было ликованье. Потянулися к ним за водою, навязали на бечевки бутылочки, ко- телки, ведра, опустили все это с бортов. А те-то, "православные", ни мур-мур, - знай себе пыхают папиросками и усы крутят. А вода у них под ногами в бочках: чистая, сладкая, речная вода... И так-то в ответ преспокойно: - Деньги!.. Это за воду-то, за простую, за обыкновенную! Опустилися у наших руки. - Как же, - спрашивают, - сколько вы хотите? А "православные" знай папиросками пышут. - Цена, - отвечают, - наша такая-то!.. - и заломили, как за шампанс- кое. И, знай, посмеиваются про себя. Понимали, значит, что бывает минутка, когда и речная водичка подороже бывает червонного золота. И покупали у них, покупали по золотой цене, стиснувши зубы, только бы напоить детей. Вот они "православные", во Христе-боге братья! Позабыли, сколько пе- редавали им русские люди на одни монастыри ихние - "на святую водичку"! Сколько миллионов наносили к Иверской... А потом, вместо "снисхождения", выгнали их французы на острова, куда вывозили раньше турки бездомных собак, поставили часовых, солдат черно- кожих, с ружьями, обнесли проволокой. Хорошо, у кого были деньжонки, или, - как этот наш гость, - кто был побойчее. Оказалися "союзники" не лучше "православных во Христе братьев"... И теперь там мыкаются наши, подбирают из помоек... Рассказывал нам тот человечек, что каждый день стоят очереди из русских за гнилыми консервами, а рядом самые эти эфио- пы, и в руках кнуты гуськовые... Ночи я не спал, думал: за что, за какую вину? И неужто им-то, им не отплатится! А там-то, в России, про нас думают, что живем на сытых хлебах и, мо- жет-быть, завидуют. Да уж, конечно, завидуют!.. Раз так-то нагрянул к нам в Лавру целый взвод бабий. Приехали они все из России, тоже на горячие пироги. Жили они у нас с неделю, а наколготи- ли на полгода. - Ух, и невзлюбил их Лукич! А были они из высокого свету и очень этим гордились. А я здесь хорошо приметил, что этакие-то, из "высоких", ежели хорошенько копнуться, - по- жалуй и поплошей нашего брата. Выбрал я, помню, минутку, спросил у одной: - Как же теперь в России? Закрутила она головою: - Плохо, очень, очень плохо!.. На Невском растет трава. - А все-таки было нам там лучше. Тут такие мерзавцы, такие мерзавцы!.. - Так зачем же, - говорю, - сюда ехали? - А как же, - говорит, - не ехать: там все полагают, что здесь, в Ев- ропе, легкая жизнь. Вот у них как. А выехали они из Росси

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє