елей, что коренным образом отличалось от того, с чем мне до сих пор приходилось сталкиваться в этом очень красивом, но грубом и примитивном мире. Однако охранник без разговоров тупым концом копья вытолкал меня в коридор. В дверях я оглянулась и бросила на медика умоляющий взгляд. Он посмотрел на меня с удивлением.
     У выхода нас уже дожидались девушки и сопровождавший их охранник. Меня присоединили к общему каравану, выделили часть поклажи, и мы вернулись в арендуемый Тарго невольничий барак.
     Мне показалось, что по дороге за нами наблюдал какой-то небольшого роста человек в черном одеянии, но с уверенностью сказать об этом я не могла.
     В последующие четыре дня мы регулярно заходили в дом медицины. В первое посещение, как я уже писала, меня обследовали, дали какие-то порошки и сделали первый укол стабилизирующей сыворотки. На второй, третий и четвертый день мне сделали остальные уколы этой серии, а на пятый - врач провел последний осмотр.
     - Сыворотка введена, действует на организм эффективно, - подытожил он свои наблюдения.
     - Хорошо, - сказал охранник.
     Во второе наше посещение, после укола, я, несмотря на присутствие охранника, попыталась заговорить с врачом и получить от него хоть какую-то интересующую меня информацию. Охранник не стал наказывать меня плетью, но дважды ударил меня по лицу, в кровь разбив губы, и заткнул рот кляпом.
     На улице он посмотрел на меня с укором и спросил:
     - Ты хочешь вернуться в барак с кляпом во рту? - спросил он.
     Я отчаянно замотала головой. Нет! Если я вернусь с кляпом во рту, Тарго, конечно, тут же узнает о причине моего наказания и, несомненно, прикажет охранникам дать мне плетей. Один раз я уже видела, как это происходит. Девушке связали руки и ноги, и охранник отсчитал ей положенное число ударов, но не той кожаной плетью, которой Лана наказывала меня, а настоящей горианской плетью-семихвосткой. Причем мужчина вкладывал в удар всю свою силу. Нет, у меня не было желания испробовать это на себе. Я буду умолять его отменить свое наказание! Я сделаю все, что он захочет!
     - Значит, маленькая рабыня просит у своего охранника прощения? - спросил он.
     - Да! Да! - закивала я головой.
     Тяжело быть рабыней. Мужчины дразнят тебя. Они дают тебе надежду на прощение, но в любую секунду их настроение может измениться, и на лице у них снова появится суровое выражение. Ты должна все время следить за тем, что ты говоришь и что делаешь. У них есть плети, у них есть власть над тобой!
     Я опустилась перед охранником на колени и, как это однажды делала Лана, прикоснулась головой к его ногам.
     - Хорошо, - сказал он, вытаскивая у меня изо рта кляп.
     Я с благодарностью посмотрела на него и снова, как Лана, коснулась головой его сандалий.
     Внезапно он рывком поднял меня и прижал к себе.
     Я с ужасом подумала, что он решил меня изнасиловать.
     - Ха-ха-ха! - услышала я голос второго охранника. - И это в то время, когда уже давно пора возвращаться в бараки!
     Мой охранник раздраженно оттолкнул меня в сторону.
     - К тому же, - с громким хохотом добавил второй охранник, - она еще рабыня белого шелка!
     Стоящие рядом невольницы весело рассмеялись.
     Раздражение моего охранника мгновенно улеглось. Он тоже рассмеялся и, перекинув меня через колено, как маленького ребенка, отвесил мне пониже спины несколько звучных шлепков.
     Мне было больно, но еще больше я радовалась возможности снова шагать в общем невольничьем караване и вместе со всеми нести на голове поклажу.
     Девушки, даже Юта, громко смеялись.
     Я чувствовала себя униженной.
     - Она стала хорошенькой, не правда ли? - спросил второй охранник.
     - Успела уже научиться всяким штучкам у настоящих рабынь, - шутливо проворчал мой охранник, тяжело переводя дыхание.
     Второй охранник окинул меня изучающим взглядом.
     - Выпрями спину, - приказал он и добавил: - Из нее и вправду получилась привлекательная девчонка. Я бы не прочь заиметь себе такую!
     Я возвращалась в барак с гордо поднятой головой, двигаясь с раскованностью и непередаваемой грацией настоящей рабыни. Я знала, что вызываю желание у мужчин, что они смотрят на меня, на Элеонору Бринтон, не просто как на несущее на голове поклажу домашнее животное!
     С медиком, конечно, я больше не пыталась заговорить.
     В наше четвертое посещение он сделал мне последнюю инъекцию стабилизирующей сыворотки, а на следующий день, после обследования, подытожил свои наблюдения. Выходя из его кабинета, я слышала, как он сказал охраннику: "Она прекрасный образец восприимчивости человеческого организма!"
     Я действительно никогда еще не чувствовала себя такой бодрой и здоровой, как теперь, после инъекции сыворотки, воздух никогда не казался мне таким чистым и свежим, небо - голубым, а плывущие по нему облака - белыми и пушистыми. Возвращаясь по дощатым улочкам Лауриса в наш барак, шагая среди своих сестер по невольничьему каравану под присмотром охранников, с кувшином на голове и связывающим нас кожаным ремнем на шее, вдыхая упоительный, наполненный фантастическими ароматами воздух Гора, я внезапно впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой. Босая, одетая в грубую невольничью рубаху, с ремнем на шее, с клеймом на левой ноге, обычная рабыня, во всем зависящая от прихоти мужчин, я, повторяю, впервые в жизни в полной мере осознала, насколько я сейчас счастлива.
     Теперь я чаще думала об окружающих меня мужчинах. Я знала, что они считают меня привлекательной. И странным образом, опять-таки впервые в жизни, я тоже стала находить их привлекательными для себя - глубоко, чувственно, волнующе привлекательными. Я обратила внимание, что каждый из них по-своему неповторим. Один носит голову гордо поднятой, у второго - ясная, открытая улыбка, у третьего - тонкие, изящные пальцы и сильные, крепкие руки, у четвертого - широкие плечи и высокий, хорошо очерченный лоб. Я обнаружила, что хочу смотреть на них, находиться рядом с ними, хочу - будто случайно - прикасаться к их одежде.
     Иногда они ловили мои взгляды, и я в ответ на их понимающую усмешку тут же опускала голову, чувствуя, как у меня горят щеки. Мне нравилось, когда они и мне в числе других девушек бросали свои сандалии, чтобы мы чистили их от грязи. Я всегда отмывала их на совесть. Я никогда не возражала против того, чтобы, стоя на плоских камнях в протекающем возле бараков ручье, выстирать их одежду. Мне нравилось держать в руках их грубые туники, словно продолжающие хранить силу их владельцев. Однажды Юта застала меня за тем,. что я разглаживала рукой отданную мне для стирки тунику одного охранника, который чаще других провожал меня взглядом. Она с довольным видом вскочила на ноги и, показывая на меня пальцем, весело рассмеялась.
     - Эли-нор хочет хозяина! - закричала она. - Элинор хочет хозяина!
     Я плеснула в нее водой, но она проворно соскочила с плоского камня на берег. Стиравшие у берега одежду девушки поддержали ее веселым смехом.
     - Эли-нор хочет хозяина! - кричали они, хлопая ладонями по коленям.
     Я поднялась во весь рост, чувствуя, как во мне закипает раздражение.
     - Да! - воскликнула я. - Я хочу найти себе хозяина! После этого я демонстративно отвернулась и снова принялась за стирку. Девушки постепенно успокоились и вернулись к своим делам. Однако я чувствовала, будто что-то вокруг меня изменилось. Я слышала их веселые голоса и плеск воды, свидетельствующий о том, что их работа идет полным ходом. И я, Элеонора Бринтон, работала вместе с ними. Мои руки точно так же, по локоть в холодной воде, проворно отстирывали грубый материал туники, подчиняя свои движения простому, древнему, извечному, как сама жизнь, ритму. Чем я отличалась от остальных девушек? Я, как и они, носила широкую невольничью рубаху, подпоясанную узким кожаным ремешком. Я, как и они, стоя на плоском камне на берегу ручья, стирала мужскую тунику. Я работала вместе с ними и с ними же принимала пищу. Здесь не было моего пентхауза, не было спортивного "Мазератти", не было богатств, вокруг не высились небоскребы, не грохотали мощные турбины фабрик и заводов, не ревели пролетающие над головой самолеты, не мчались сотни машин, обволакивая землю клубами удушливых выхлопных газов. Здесь был только смех стоящих рядом девушек, журчание ручья, моя работа, белые облака, нежащиеся в ярких лучах солнца, легкий ветерок, заигрывающий с молодой, по-весеннему свежей травой, да разливающийся где-то в вышине веселый щебет рогатого гимма - крохотной, похожей на маленького совенка пичужки с малиновым оперением.
     Я на мгновение прекратила работу и с удовольствием набрала полную грудь чистого, пьянящего воздуха. Мне внезапно стало тесно в невольничьей тунике. Я расправила плечи и широко, с наслаждением потянулась, чувствуя, как тело мое рвется на свободу из сковывающей его грубой материи. Интересно, рука какого мужчины сбросит ее с меня?
     - Ну-ка, работай, - лениво проворчал подошедший охранник.
     Я снова вернулась к своей работе. Я, Элеонора Бринтон, такая же рабыня, как и те, что меня окружали, продолжала стирать туники своих хозяев, стоя на берегу ручья, убегающего в светлую даль этого удивительного, прекрасного мира.
     Я наклонилась над ручьем и опустила в него тунику. Прополоскала ее и снова подняла над водой, наблюдая, как стекают искрящиеся на солнце крохотные капли, возвращаясь в стремительно уносящий их ручей. Мне было так весело! Я запрокинула голову и увидела смеющееся мне в ответ бескрайнее синее небо. Мне было легко и радостно. Подхваченная каким-то неведомым прежде порывом, я отбросила в сторону тунику, вскочила на ноги и, запрокинув руки над головой, весело рассмеялась.
     Девушки остолбенели от неожиданности и окинули меня недоумевающими взглядами.
     - Да! - закричала я. - Да! Я - женщина!
     Я стояла на влажном камне у ласкающего мои ноги поющего ручья, под ясным солнцем и чистым, безбрежным небом.
     - Да! Да! - кричала я, открывая свои объятия и этому солнцу, и этому горианскому небу, и всем остальным небесам, распростершимся над другими далекими и близкими мирами. - Да! Я хочу хозяина! Я хочу найти себе хозяина!
     - Найдешь, - с прежней долей ленивого безразличия в голосе пообещал охранник. - А пока давай работай.
     Не желая испытывать его терпение, я быстро опустилась на колени и опустила в воду другую мужскую тунику.
     Девушки смеялись. Я тоже смеялась. Я чувствовала себя счастливой.
     Прополаскивая в воде тунику, Юта затянула какую-то песню.
     Я была счастлива. Я была одной из них.
     Я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю своего выставления на продажу. Меня стало интересовать, каково это - принадлежать мужчине? Временами, когда девушки меня не видели, я прижимала свои руки к горлу, словно на меня уже был надет его ошейник. Я воображала, будто уже ношу эту полоску металла, объявляющую меня принадлежащей ему, моему хозяину. Я даже не возражала теперь против того, чтобы быть проданной в Лаурисе.
     Этот город начал казаться мне очаровательным местом, простым и близким к природе, наполненным таким восхитительным, пьянящим воздухом, обласканным глубоким, безбрежным небом и надежно защищенным суровыми северными лесами. Мне полюбились его дощатые, спускающиеся к реке улочки, петляющие среди бесконечных складских помещений, резные ставни на окнах, несмолкаемый скрип проезжающих через город фургонов, витающий в воздухе запах рыбы и дерева и неспешно курсирующие по реке, влекомые впряженными в них тарларионами широкие, неповоротливые баржи. Меня притягивали к себе живущие здесь мужчины - энергичные, сильные люди с открытыми лицами и громким смехом, привыкшие зарабатывать себе на жизнь тяжелым, изнурительным трудом, полагающиеся исключительно на крепость своих рук и не ожидающие подачек от скупой северной природы.
     Интересно, смогла бы я, как другие девушки, проводить с ними целые дни в дороге, трясясь на жесткой скамье фургона, или бить вместе с ними острогами рыбу - ночью, при свете факелов? Не выбросит ли такой человек понапрасну заплаченные за меня на невольничьем рынке деньги? Понравится ли ему еда, которую я буду для него готовить? Ничего, усмехнулась я про себя, зато я постараюсь сделать все, чтобы понравиться ему ночью, на шкурах, брошенных на его ложе. Да, тут уж мне придется постараться, иначе хорошей трепки не миновать!
     Интересно, а будет он брать меня с собой в дальние поездки или на прогулках, когда мы вдвоем, возьмет ли он меня за руку, несмотря на то что я всего лишь простая рабыня? Как-то, отправляясь в очередной раз с охранниками за провизией, я видела в дверях одного дома хозяина, целующего свою рабыню. Я заметила выражение ее лица. Как я ей позавидовала! Она любила его! Я понадеялась, что у него не появится желание ее продать. Странно это все: до тех пор, пока я не стала рабыней и не поняла, что могу всецело принадлежать мужчине, я в полной мере не осознавала всей прелести грубой мужской красоты, всей власти, которую она надо мной имеет.
     Интересно отметить, что именно в это время я впервые в жизни совершенно не жалела о том, что я женщина. Наоборот, мне нравилось быть женщиной, нравилось осознавать, что меня окружают будоражащие воображение, волнующие кровь мужчины. Приятно быть женщиной, когда вокруг тебя такие люди. Сейчас, пусть я всего лишь горианская рабыня, я не променяла бы свой пол ни на какие богатства в мире, даже на заветный трон Ара.
     В этот вечер Тарго отозвал меня в сторону.
     - Подойди сюда, рабыня, - обратился он ко мне.
     Не зная, что меня ожидает, я испуганно подбежала к нему, преклонила колени и низко опустила голову. Я вся дрожала.
     - Подними голову, - приказал он. Я послушно повиновалась.
     - При формировании следующей демонстрационной шеренги, - сказал он, - ты будешь стоять в ней одиннадцатой.
     Я не могла поверить своим ушам.
     - Благодарю вас, хозяин, - едва слышно пробормотала я.
     В нашем караване теперь было шестнадцать девушек, поскольку четверых Тарго продал по дороге в Лаурис. Сто недавно приобретенных деревенских невольниц не входили в демонстрационную шеренгу: они предназначались для выставления на продажу в Аре.
     - Теперь ты будешь занимать одно из почетных мест в шеренге, - объявил Тарго. Я смущенно опустила голову.
     - Ты стала почти красивой, - заметил он.
     Мне было очень приятно слышать его слова.
     Когда я снова подняла взгляд, Тарго уже оставил меня одну.
     Я поскорее побежала к Юте и Инге, чтобы сообщить им приятное известие.
     Нам уже позволялось носить рубахи и в бараках. Даже деревенские девушки накануне под присмотром охранников сшили себе невольничьи туники. Они были рады получить это свое первое одеяние с тех пор, как оказались в руках Хаакона со Скинджера. Я не знаю, почему нам разрешили носить рубахи в бараках и прилегающей к ним части двора. Возможно, это связано с улучшением погоды и с тем, что на улице стало сухо, но с уверенностью сказать этого я не могу. Я думаю, Тарго был просто доволен нами. Его первые девушки, к которым я теперь причисляла и себя, оказались хорошим вложением денег. Новая девушка, Рена из Лидиса, также обещала принести ему пятьдесят пять золотых, как только он доставит ее в Ар какому-то капитану с Тироса. А сотня деревенских девушек, приобретенных всего лишь по два золотых за каждую, вообще сделает его богачом, если он успеет доставить их в Ар к началу праздника Любви. Все это настраивало Тарго на прекрасное расположение духа. Вот почему, я думаю, он и позволил ходить нам в бараках одетыми.
     Я сообщила Юте и Инге, что меня сделали одиннадцатой девушкой. Они обняли меня и осыпали поздравлениями.
     Лана была, конечно, первой по ценности девушкой и стояла в демонстрационной шеренге последней, шестнадцатой. Инга, несмотря на ее прежнюю принадлежность к высшей касте, была второй и стояла пятнадцатой. Юта занимала в шеренге четырнадцатое место.
     Более высокое место в шеренге являлось не только престижным. Оно определяло стоимость каждой девушки, а заплаченная за нее покупателем высокая цена служила определенным признаком обеспеченности ее нового владельца и, следовательно, подразумевала для невольницы более приятное существование.
     - Я бы не возражала, - заметила я, с наигранным высокомерием расхаживая перед Ютой и Ингой в своей грубой невольничьей рубахе, - если бы мой новый хозяин впредь одевал меня только в шелка!
     Мы дружно рассмеялись.
     - Будем надеяться, что ты не попадешь в руки какому-нибудь владельцу пага-таверны, - усмехнулась Инга. Я посмотрела на нее с возмущением.
     - Они нередко покупают самых привлекательных девушек, - продолжала она, - и платят за них больше, чем может себе позволить какой-нибудь хозяин, приобретающий невольницу для личных нужд.
     Все внутри меня оборвалось.
     - Однако из всех выставляемых на продажу невольниц очень малая часть попадает в таверны.
     Я посмотрела на нее с благодарностью.
     - Возможно, ты будешь прислуживающей рабыней у какого-нибудь влиятельного хозяина или станешь башенной рабыней в гарнизоне охранников крупного города.
     Я демонстративно расправила плечи.
     - Вообще-то я предпочла бы стать рабыней для наслаждений, - заметила я, грациозно потягиваясь. Юта захлопала в ладоши от удовольствия.
     - Но ведь ты совершенно не обучена, - возразила Инга.
     - Ничего, - сказала я, - я всему научусь.
     - Насколько мне известно, - сообщила Юта, - нас всех собираются направить в школу для обучения рабынь в Ко-ро-ба.
     Я тоже об этом слышала.
     - Надеюсь, я сумею научиться всему, что нужно, - сказала я.
     - Ты так изменилась с тех пор, как появилась у нас! воскликнула Юта.
     - А как ты думаешь, Эли-нор, я, женщина из касты книжников, смогла бы доставить удовольствие мужчине? - спросила Инга.
     - Снимай рубаху, и я это сейчас же тебе скажу, - ответила я.
     - Все так просто? - усмехнулась она.
     - А я? - едва слышно пробормотала Юта.
     Мы с Ингой рассмеялись. Никто из нас не сомневался, что Юта будет настоящим сокровищем для любого мужчины.
     - Ты просто великолепна, - сказала я ей.
     - Да, - с неожиданной теплотой в голосе подтвердила Инга. - Ты великолепна!
     - Но что, если мы все попадем к одному хозяину? - тоскливо протянула Юта.
     Я угрожающе уперла руки в бока.
     - Тогда берегитесь! Я вам всем глаза повыцарапываю! - с наигранной суровостью пообещала я.
     Мы дружно рассмеялись и снова обнялись.
     В тот же вечер для нас было устроено настоящее представление. В барак зашел бродячий артист с разрисованным, как у клоуна, лицом, в длинном колпаке с кисточкой и пестрых развевающихся одеждах и привел с собой странное животное. За медную тарнскую монету он предложил дать для нас представление. Мы все, даже деревенские девушки, принялись упрашивать Тарго разрешить ему выступить перед нами.
     Тарго согласился, и артист тут же принялся готовить для себя площадку, выбрав дальний конец внутреннего двора возле забора, отделенный от нас стеной металлических прутьев. Мы все, включая деревенских девушек, прижались лицом к железным прутьям и с любопытством наблюдали за его приготовлениями.
     Низкорослый артист с разрисованным лицом показался мне чем-то знакомым, но я знала, что этого не может быть. Сама мысль об этом выглядела просто абсурдной! Это был маленького роста, худощавый, подвижный человечек с живыми быстрыми глазами и ловкими движениями проворных рук. Он плясал и кувыркался, исполнял глупые песенки и рассказывал смешные истории. Он показывал фокусы с шелковыми лентами и жонглировал принесенными с собой обручами. После этого он подошел к девушкам и стал демонстрировать новый фокус - будто отыскивает у них в волосах спрятанные монеты. В моих волосах он "отыскал" серебряный тарск. Девушки застонали от зависти: это была самая крупная монета, которую ему удалось найти. Я сияла от удовольствия. Лана наградила меня хмурым взглядом. Мы все весело смеялись и хлопали в ладоши.
     Все это время приведенное артистом животное спало - или притворяло