и и вопли, лязг оружия, cвист рассекающих воздух стрел. Это мои матросы, мой воздушный десант опускался на палубу корабля и вступал в бой с его охраной.
     Птицы кружились над кораблем непрерывно, зависая над ним лишь на то короткое мгновение, что требовалось матросам, чтобы перерубить удерживающую их веревку, и тут же уступали место следующей. Птицы, освобождавшиеся от своей ноши, устремлялись к соседним кораблям, на которые тарноводы сбрасывали заполненные тарларионовым маслом горящие бурдюки. Я не думал, что эти зажигательные бомбы смогут нанести какой-либо существенный урон, но на определенный эффект все же рассчитывал. Планируя эту атаку, я в основном полагал, что она окажет довольно сильное психологическое воздействие на неприятеля своей неожиданностью, посеет в нем страх перед непривычными для него способами ведения боя, деморализует его и внесет в его ряды панику и неразбериху, которые многократно усилятся потерей им главнокомандующего.
     Я поскользнулся на покрытой налетом льда палубе, и это едва не стоило мне жизни: лезвие меча Чембара мелькнуло в дюйме от моего горла. Однако я тут же вскочил на ноги, и поединок разгорелся с новой силой.
     Вскоре мы уже мерялись силой напрямую, схватив друг друга за руку, удерживающую меч, и стараясь ее вывернуть.
     Наконец я с силой отшвырнул адмирала от себя, ударив его спиной и головой о заднюю стойку борта кормовой палубы. Краем глаза я успел заметить какое-то мимолетное движение за спиной, но кем бы ни был бросившийся ко мне человек, ему пришлось встретиться с одним из подстраховывавших меня матросов. Между ними разразился поединок. Чембар оставался странно неподвижным, и я на мгновение испугался, что сломал ему позвоночник. Я выпустил его сжимающую меч руку и со всего размаха двинул ему кулаком в живот, а когда он начал опускаться вперед, встретил его таким же мощным ударом в челюсть. Оглушенный, он осел на палубу. Прикрывающие меня матросы с трудом удерживали неприятеля, ринувшегося на помощь своему командующему. Нужно было спешить. Я вытащил из-за пояса наручники и защелкнул их у Чембара на запястьях. Затем захваченной с собой веревкой привязал их к правой лапе тарна.
     Чембар отчаянно пытался подняться на ноги, но я удерживал его, поставив ногу ему на грудь.
     Мои матросы теснили защитников корабля к борту, вынуждая их прыгать в ледяную воду. Неприятель не был готов к такой атаке, она застигла его врасплох, и оказываемое сопротивление было слабым. Кроме того, моих людей высадилось на корабль человек на сто больше.
     Прыгнувшие за борт матросы плыли к ближайшим кораблям Тироса, опасавшимся подойти к нашему охваченному сражением судну. Вместо этого они принялись обстреливать его из арбалетов.
     К флагманскому кораблю начали возвращаться первые тарны, сбросившие на неприятеля весь запас зажигательных бомб. Свисающие с их седел веревки заскользили по палубе. Мои матросы по пять человек хватались за них, птицы взмывали в небо и уносили с собой людей.
     - Подожгите корабль! - приказал я.
     Матросы бросились в трюмы, чтобы поджечь судно снизу.
     Новая партия тарнов закружилась над кораблем и, дав возможность матросам ухватиться за веревки, - уже человек по шесть, по семь, - понесла их над водой.
     Между досками палубы начал подниматься дым.
     Один из кораблей Коса подошел вплотную к нашему кораблю, зацепив его своим бортом. Мои матросы, не давая нападающим перебросить абордажные мостики, принялись отталкивать подошедшее судно веслами. Противник, наоборот, стремился надежнее прикрепится к кораблю и забрасывал на палубу и поручни абордажные крючья.
     - Смотрите!! - вдруг раздался чей-то возглас.
     Все устремили взгляды наверх.
     Над грот-мачгой подошедшего корабля развивался бело-зеленый полосатый флаг Боска.
     Из груди матросов вырвался единодушный радостный крич.
     - Это Таб! Таб! - кричали они.
     Это действительно была "Верна", подошедшая нам на помощь. Мельком на глаза мне попался и сам Таб: в разорванной тунике, мокрый от пота даже на студеном ветру, он с мечом в руке отдавал какие-то распоряжения, стоя на капитанском возвышении кормовой палубы.
     С другой стороны к нашему кораблю приближалась "Тела", неразлучная спутница "Верны". Тяжелые поперечные защитные балки, далеко выступавшие у нee за бортами и предохранявшие судно от тарана, теперь были спилены, и она могла подойти поближе.
     Наши матросы, не теряя времени, начали взбираться на борт обоих кораблей.
     Я отослал тарнсменов, вернувшихся за оставшимися матросами.
     Языки пламени уже вырывались через прогоревший местами палубный настил.
     Последние из неприятельских матросов спрыгнули с горящего судна в воду и поплыли к ближайшим кораблям Тироса и Коса. Я видел, как бросившиеся в в оду первыми их товарищи уже поднимались на борг подбирающего их судна.
     На палубе флагманского корябля остались только мы с Чембаром.
     Я взобрался о седло.
     Выпущенная из арбалета стрела просвистела у меня над головой и вонзилась в объятый пламенем борт корабля.
     Чембар вскочил на ноги и, потрясая кулаками, закричал, обращаясь к своим лучникам на покачивающихся в отдалении кораблях:
     - Стреляйте в меня! - кричал он. - Стреляйте!
     Выстрелов не последовало.
     Я натянул поводья, тарн легко оторвался с палубы флагманского корабля и, борясь со встречным ветром, стал быстро набирать высоту, унося над волнами беспомощно болтающегося на веревке, скованного наручниками, как простой раб, главнокомандующего объединенной флотилии Тироса и Коса, убара Тироса - Чембара из Кастры, Морского Слина, ставшего пленником Боска, капитана из Порт-Кара, командующего флотом.

Глава восемнадцатая

ВОЗВРАЩЕНИЕ БОСКА ДОМОЙ

     Когда мы коснулись обледеневшей палубы "Дорны", мои матросы бросились нам навстречу, оглашая воздух приветственными криками.
     - Заберите этого пленника, - распорядился я, - и закуйте его в цепи на нижней палубе. Совет решит, как с ним поступить.
     Матросы ответили новым радостным криком.
     Сжимая в бессильной ярости кулаки, Чембар бросил на меня полный ненависти взгляд и, круто развернувшись, вслед за двумя матросами зашагал к лестнице, ведущей на нижние палубы.
     - Среди рабов на галерах ему самое место, - заметил гребной мастер.
     - Адмирал! - раздался у нас над головой голос наблюдателя. - Корабли Тироса и Коса разворачиваются! Они убегают!
     Я был потрясен настолько, что не мог произнести ни слова.
     Люди вокруг меня кинулись поздравлять друг друга.
     - Отзовите наши корабли, - наконец распорядился я. - Пусть возвращаются.
     В руках сигнальщиков замелькали флажки, передавая команду, тут же подхваченную и переданную дальше сигнальщиками других кораблей.
     - Поднять якоря! - скомандовал я, - Установить штормовые паруса!
     Матросы бросились выполнять мое распоряжение.
     Я стоял на продуваемой ветрами палубе "Дорны". Вернувшиеся с круглого корабля матросы захватили оттуда и мой адмиральский плащ, в который я поспешил плотнее закутаться. Принесли мне и флягу с подогретой пагой.
     - Глоток за победу, - кивнул гребной мастер.
     Я усмехнулся. Победителем я себя не чувствовал. Я вообще не чувствовал ничего, кроме пробирающего до костей холода.
     Я с удовольствием отхлебнул обжигающей паги.
     Рея была спущена, и к ней привязали малый треугольный штормовой парус, после чего рею снова с помощью канатов и блоков подняли и укрепили в верхней части грот-мачты. Гребцы тем временем по команде мастера развернули корабль кормой к ветру. Рулевые грудью наваливались на румпель, пытаясь удержать судно в этом положении. Не дожидаясь, пока парус будет установлен окончательно, старший мастер подал команду гребцам и начал отсчет ритма, по которому они налегали на весла. Судно медленно двинулось вперед, разворачиваясь по ветру, и тут мощный порыв, захлестнувший паруса, накренил корабль так, что его носовая часть на мгновение скрылась под набежавшей громадной волной, а затем снова взметнулась вверх, казалось, к самому небу, окатывая залившей судно ледяной водой все верхние палубы.
     Подаваемые старшим мастером команды утонули в завываниях ветра.
     Штормовой парус надулся так, что оставалось только гадать, что окажется менее прочным - канаты, которыми он был привязан, или удерживающая его рея. Мачта, однако, выдержала, и "Дорна", постепенно набирая скорость, понеслась над волнами.
     Корабль оказался сильнее шторма.
     Не знаю, насколько сокрушительной оказалась наша победа - в том, что мы ее одержали, не было никакого сомнения, - но думаю, для жителей Порт-Кара это было не так важно. Главное, что победа осталась за ними, и сегодняшний день - двадцать пятое сe'кара - наверняка будет отмечаться ими и как день рождения города, обретения им священного Домашнего Камня, и как день первого боевого крещения, которое они прошли все вместе, несмотря на все, что их разделяло. Добытая в жестоком бою победа не могла пройти для них бесследно, не сплотить и не объединить их, что, в конце концов, не могло не изменить и сам их город, некогда считавшийся бичом блистательной Тассы. Нет, этот день будет всегда отмечаться в Порт-Каре как праздник, это победа не только над общим врагом, это победа над тем, что разделяло его жителей, и те, кто участвовал в сегодняшнем сражении, навсегда останутся друг для друга товарищами и братьями. Раны, полученные в сегодняшнем бою, матросы будут с гордостью показывать своим детям и внукам, сопровождая их подробными рассказами о том, как ковалась эта победа, И с каждым годом их рассказы будут становиться все более героическими и все меньше похожими на правду, пока не превратятся в песни.
     Но разве умалит это значение самой победы? И разве станут от этого песни недостойными того, чтобы их петь? Нет, песня - это заслуженная гордость матросов сегодняшним днем. Все ли из тех, кто вышел сегодня в море, смогут подхватить ее? Нет, многие из них не вернутся на берег. Но пели бы они эту песню, если бы судьба даровала им жизнь? Безусловно. Так не значит ли это, что мы, оставшиеся в живых, должны петь эти песни и за них, ушедших? В их честь. В их память.
     Я подошел к тарну, принесшему меня на "Дорну", и набросил на тело дрожащей от холода птицы свой адмиральский плащ.
     Рядом стоял Фиш, мальчишка-раб.
     Я посмотрел ему в глаза и с изумлением для себя заметил понимание им того, что я должен был сейчас сделать.
     - Я пойду с вами, - сказал он.
     Я знал, что корабли Этеокля и Сулиуса Максимуса не присоединились к нашей флотилии, знал я и о том, что с последнего, наиболее крупного имения Генриса Севариуса блокада была снята, и участвующие в ней корабли вошли в состав нашей флотилии. Не было у меня сомнений и в наличии обмена информацией между Клаудиусом, регентом Генриса Севариуса, и Тиросом и Косом. Не мог я отрицать и возможности существования подобных связей с Тиросом и Косом и у наших убаров, Этеокля и Сулиуса Максимуса. Действия их были, безусловно, тщательно скоординированы. Кто знал, что сейчас творится в городе? Оба убара вместе с Клаудиусом, регентом Генриса Севариуса, могли уже давно провозгласить свой приход к власти в Порт-Каре в качестве какого-нибудь триумвирата. Власть их, конечно, долго не продержится. Порт-Кар устоял в сражении с неприятелем, и как только шторм утихнет, то есть через несколько часов, а может, и через день-другой, корабли вернутся в город. Но в настоящее врмя, когда оба убара и Клаудиус ещe не знают о том, что флотилии Порт-Кара удалось избежать разгрома, чего они, конечно, никак не ожидали, они вполне могли насаждать в городе свой режим правления, избавляясь от всех, кто им неугоден.
     Интересно, мои владения в городе еще целы?
     - Я иду с вами, - повторил Фиш.
     За пояс у него был заткнут меч, который я попросил у одного из офицеров одолшить ему перед боем.
     - Нет, - покачал я головой, - ты еще ребенок.
     - Я уже мужчина, - решительно ответил он.
     Я усмехнулся.
     - А зачем, собственно, тебе идти со мной?
     - Мне это необходимо.
     - Эта девочка, Вина, так много для тебя значит?
     Он невольно вспыхнул и смущенно опустил голову.
     - Вообще-то она всего лишь простая рабыня, - ковыряя носком сандалии палубу, заметил он.
     - Вот именно, - поддакнул я.
     - И ведь настоящему мужчине не подобает проявлять серьезное беспокойство о какой-то там рабыне, - с некоторым вызовом продолжал он.
     - Ты абсолютно прав, - подтвердил я.
     - Вот поэтому я иду не из-за нее, - раздраженно бросил он, - а сопровождаю вас.
     - Да почему тебе необходимо меня сопровождать? - не выдержал я.
     - Потому что вы мой капитан, - недоуменно ответил он.
     - Оставайся здесь, - со всей возможной мягкостью сказал я.
     Он выхватил меч, который я ему дал.
     - Испытайте меня! - потребовал он.
     - Спрячь его, - отмахнулся я. - Это не игрушка.
     - Защищайтесь! - крикнул он, делая выпад в мою сторону.
     Клинок мой мгновенно вылетел из ножен, и я парировал его удар. Двигался он гораздо проворнее, чем я мог ожидать.
     Вокруг тотчас собрались люди.
     - Все в порядке, - успокоил их один из зрителей. - Они просто меряются силой.
     Я провел серию атак. Юноша отбил их. Это произвело на меня впечатление. Я-то надеялся коснуться его мечом.
     Мы двигались по покрытой тонкой коркой льда палубе, обмениваясь ударами. Через минуту-другую я вложил меч в ножны.
     - За это время я уже четыре раза мог тебя убить, - сказал я.
     Он удрученно уронил меч; в глазах его сквозило отчаяние.
     - Но усвоил ты уроки хорошо, - продолжал я. - Мне приходилось драться с воинами, гораздо менее искусными, чем ты.
     Он не смог сдержать улыбки.
     Некоторые из матросов ударили правым кулаком по левому плечу.
     Они с теплотой относились к юноше Фишу. Иначе как бы ему удалось заполучить место в баркасе, когда я плыл по каналам Порт-Кара к зданию Совета капитанов, или оказаться на борту "Дорны"? А сидеть на веслах в шлюпке, доставившей меня в ходе сражения к круглому кораблю? Нет, они определенно испытывали к нему теплые чувства. Мне он тоже был небезразличен. Я видел в нем, этом мальчишке с рабским клеймом, в ошейнике и одеянии кухонного раба, молодого убара.
     - Тебе нельзя идти со мной, - сказал я. - Ты еще слишком молод, чтобы умереть.
     - А в каком возрасте мужчина становится готовым принять смерть? - спросил он.
     - Знаешь, чтобы идти туда, куда иду я, и делать то, что придется делать мне, нужно быть последним глупцом, - признался я.
     Он криво усмехнулся. Я увидел у него на глазах слезы.
     - Да, капитан, - согласился он. - Но ведь каждый человек, если пожелает, может позволить себе вести себя как дурак, - резонно заметил он. - Разве не так?
     - Ну, если у него есть страстное желание почувствовать себя последним дураком... - развел я руками.
     - Кстати, капитан, ваша птица уже отдохнула, и мы можем отправляться в путь.
     - Принесите этому молодому глупцу шерстяной плащ, - обратился я к одному из матросов, - и ремень с ножнами.
     - Слушаюсь, капитан! - с готовностью откликнулся тот.
     - Ты уверен, что сможешь выдержать несколько часов полета, держась только за веревку с завязанными на ней узлами? - спросил я.
     - Уверен, капитан, - ответил юноша,
     Через какое-то мгновение тарн уже уносил нас прочь от качающейся на волнах "Дорны", мощными взмахами крыльев бросаясь навстречу ветру. Продев ноги в веревочную петлю, вцепившись ладонями в узлы, сделанные на зеревке, чтобы не скользили руки, юноша летел под самым моим седлом. "Дорна" внизу, быстро уменьшающаяся в размерах, отчаянно боролась с волнами, а вслед за ней тянулись оставшиеся на плаву круглые и боевые корабли, спешащие укрыться от приближающегося шторма.
     Кораблей Тироса и Коса уже не было видно.
     Теренс из Трена, наемный командир наездников на тарнах, отказался возвращаться в Порт Кар прежде, чем туда вернется флотилия. Пределы города могут быть сейчас наводнены и другими тарнеменами, выступающими на стороне неприятеля: убарами и Клаудиусом, регентом Генриса Севариуса.
     - Люди из Трева храбры, - говорил он, - но не сошли с ума.
     Порывы ветра нещадно трепали птицу, но она настойчиво летела вперед. Я не знал, насколько силен шторм, но надеялся, что его эпицентр находится хотя бы в нескольких пасангах в стороне. Из-за ветра птица не могла лететь прямо к Порт-Кару, нам приходилось лавировать, и мы очень скоро потеряли из виду продирающуюся сквозь бушующие волны флотилию. Время от времени птица, покрытая коркой льда, не выдерживала нагрузки и с пугающей стремительностью теряла высоту, но, отыскав подходящую струю ветра, снова и снова поднималась вверх и продолжала упорно работать крыльями.
     Мальчишка Фиш, в насквозь промокшей и обледеневшей одежде, с волосами и лицом, тоже покрывшимися коркой льда, болтался на веревке под брюхом тарна.
     Один раз ослабевшая птица опустилась настолько низко, что веревка, за которую держался юноша, и его ноги прочертили пенящуюся дорожку по угрюмо вздымающимся серым волнам, и все же птице, послушной моим командам и натянутым поводьям, удалось, хотя и с большим трудом, подняться на несколько ярдов над водой.
     Так мы и летели, обдаваемые срывающимися с гребней волн солеными брызгами, к которым примешивался сыплющийся сверху мокрый снег.
     Постепенно снег сменился дождем, сначала крупным, проливным, потом более мелким, моросящим, затем прекратился и дождь, и в лицо бил один лишь пронизывающий ветер, а еще немного погодя серая поверхность Тассы внезапно заиграла в скупых лучах осеннего солнца.
     Птица вышла из полосы шторма.
     Вдали показались мелкие островки, а затем и скалистое побережье, заросшее кустарником и деревьями ка-ла-на.
     Я постепенно отпустил поводья, и птица, осторожно сбрасывая скорость и высоту, сделала над землей широкий низкий круг, давая Фишу возможность спрыгнуть на землю, а затем опустилась сама. Я выбрался из седла и, когда птица стряхнула с себя воду, набросил на нее свой адмиральский плащ. Мы с юношей развели костер. Теперь можно было высушить одежду и обогреться.
     - Мы вернемся в Порт-Кар после наступления темноты, - сказал я.
     - Конечно, - кивнул он.

***

     Мы с Фишем находились в залитом тусклым светом центральном зале моего дома, где еще вчера вечером отмечали мою победу.
     Единственным источником освещения огромного зала служила жаровня, в которой еще продолжали тлеть угли, отбрасывая на стены кроваво-красный отблеск.
     Наши шаги гулко разносились по пустым коридорам.
     Тарна мы оставили снаружи, на лужайке внутреннего двора.
     Город был погружен во тьму.
     Тарнсменов нигде не было видно.
     Мы облетели весь город, вглядываясь в темные улицы между мрачных строений, оживляемые лишь отблеском трех лун, отражающихся в многочисленных каналах.
     После этого мы пришли в мое имение и стояли теперь, оглядываясь, в центральном зале казавшегося совершенно опустевшим дома.
     Мечи у нас в руках - у меня, адмирала, и у мальчишки раба - были обнажены.
     Мы внимательно оглядели все вокруг, но никого не встретили ни в комнатах дома, ни в коридорах.
     Из дальнего угла зала, утопающего в темноте, донесся какой-то шорох.
     Мы осторожно приблизились.
     Здесь на коленях стояли привязанные спина к спине и ко вделанному в стену рабскому кольцу две девушки. Во рту у каждой был огромный кляп. В глазах у обеих застыло выражение ужаса. Увидев нас, они подались нам навстречу и, стараясь привлечь наше внимание, завертели головами.
     Это были Вина и Телима.
     Фиш бросился к ним, но я удержал его за плечо и жестом приказал спрятаться у входа в зал, за дверью, где бы его совершенно не было видно.
     Сам я, стараясь производить как можно больше шума, направился к женщинам. Я не освободил их. Они сами позволили схватить себя, использовать как приманку. Вина, конечно, еще слишком молода, но Телима, выросшая среди ренсоводов, испытавшая на себе все прелести рабства, могла бы, кажется, придумать что-т