ю,  улыбнулась,  вытерла  слезы,  взмахнула
головой, будто убирая волосы с лица, снова улыбнулась этому глупому жесту.
     Посмотрела на меня.
     - Ты на самом деле уходишь.
     Сквозь вентиляционное отверстие в пластике  я  слышал  ее  голос.  Он
звучал обычно.
     - Да.
     - Я знала, что я твоя рабыня, но до сих пор  не  знала,  что  ты  мой
истинный хозяин. - Она потрясенно  смотрела  на  меня  сквозь  пластик.  -
Странное чувство, - сказала она, - знать, что у тебя есть хозяин,  что  он
может сделать с тобой, что захочет, что твои чувства для  него  ничего  не
значат, что ты беспомощна и должна  делать  то,  что  он  говорит,  должна
повиноваться.
     Мне было немного  печально  слушать,  как  Вика  перечисляет  горести
женского рабства.
     Потом, к моему изумлению, она мне улыбнулась.
     - Хорошо принадлежать тебе, Тарл Кабот, - сказала она. - Мне нравится
принадлежать тебе.
     - Я женщина, а ты мужчина, ты сильней меня, и я твоя, и теперь я  это
поняла.
     Я был удивлен.
     Вика опустила голову.
     - Каждая женщина в  глубине  сердца  хочет  носить  цепи  мужчины,  -
сказала она.
     Мне это показалось сомнительным.
     Вика посмотрела на меня и улыбнулась.
     - Конечно, нам при этом хочется выбирать мужчину.
     Это мне казалось более похожим на истину.
     - Я выбрала бы тебя, Кабот.
     - Женщины хотят свободы, - сказал я ей.
     - Да, - согласилась она, - и свободы тоже.  -  Она  улыбнулась.  -  В
каждой женщине есть что-то от вольной спутницы и что-то от рабыни.
     Мне слова ее показались странными. Может, потому, что я вырос  не  на
Горе, где  мысль  о  подчиненном  положении  женщины  так  же  привычна  и
естественна, как приливы сверкающей Тассы или фазы трех лун.
     Я попытался выбросить из головы ее слова. Подумал о  долгом  процессе
эволюции, о тысячах поколений, приведших к появлению человека. Вспомнил  о
тысячелетиях  в  моем  старом  мире,  о   тысячелетней   борьбе,   которая
сформировала суть моего вида, о схватках с пещерным медведем за жилище,  о
долгих опасных неделях охоты  за  той  же  добычей,  за  которой  охотился
саблезубый тигр, о годах защиты своей  подруги  от  нападений  хищников  и
налетов других человекообразных.
     Я думал о первобытном человеке, стоящем  на  пороге  своей  пещеры  с
отколотым камнем в одной руке и  с  факелом  в  другой,  подруга  за  ним,
детеныши прячутся в глубине. Какие способности выжить в  столь  враждебном
окружении переданы нам по наследству? Среди них сила, и  агрессивность,  и
быстрота реакции, и храбрость мужчины. А что со стороны женщины?
     Какое генетическое наследие в крови женщины позволяло ей и ее мужчине
победить в безжалостной борьбе видов,  остаться  живыми  и  удержать  свое
место на негостеприимной жестокой планете?
     Мне показалось, что  таким  генетическим  даром  может  быть  желание
женщины принадлежать... полностью... мужчине.
     Ясно, что если раса должна выжить, женщину нужно оберегать, защищать,
кормить - и заставлять производить потомство.
     Если бы она была слишком независима, она бы погибла в  этом  мире,  а
вместе с нею погибла бы и раса.
     Чтобы род выжил, эволюция сохраняла  не  просто  привлекательных  для
мужчин женщин, а таких, которые обладали необычными свойствами; среди  них
буквально инстинктивное стремление принадлежать мужчине,  отыскивать  себе
спутника и подчиняться ему. Может быть,  если  он  хватал  ее  за  волосы,
отбрасывал к стене пещеры и насиловал на шкурах зверей, для нее  это  было
ожидаемой кульминацией ее врожденного желания принадлежать ему.
     Я  улыбнулся,  вспомнив  обычаи  своего   мира,   которые   в   своей
отдаленности все же  напоминают  древние  обычаи  пещер:  жених  переносит
невесту через порог в свой дом, как пленницу; крошечные обручальные кольца
напоминают примитивные веревки, которыми связывали руки первых  невест,  а
позже золотые наручники, которые надевали  на  плененных  принцесс,  когда
вели их под приветственные крики толпы по улицам как рабынь.
     Да, подумал я, слова Вики не такие уж странные, какими кажутся.
     Я мягко сказал:
     - Мне нужно идти.
     - Когда я в первый раз тебя  увидела,  Кабот,  -  сказала  она,  -  я
поняла, что принадлежу тебе.  Я  хотела  быть  свободной,  но  знала,  что
принадлежу тебе - хотя ты не касался меня, не целовал -  я  знала,  что  с
этого момента я твоя рабыня. Твои глаза сказали мне, что ты мой хозяин,  и
в глубине души я это признала.
     Я повернулся, собираясь уходить.
     - Я люблю тебя, Тарл Кабот, - неожиданно сказала она  и  потом,  чуть
смущенно и испуганно, опустила голову. - Я хотела сказать: я  люблю  тебя,
хозяин.
     Я улыбнулся этой поправке: рабыне не разрешается,  во  всяком  случае
публично, называть хозяина по  имени.  В  соответствии  с  обычаем  правом
называть мужчину по  имени  обладают  свободные  женщины,  преимущественно
вольные  спутницы.  Горянская  пословица  утверждает:  рабыня   становится
дерзкой, если ее губам позволяют касаться имени хозяина. С другой стороны,
я, подобно большинству мужчин Гора, если девушка не издевается,  не  ведет
себя вызывающе, если поблизости нет свободных женщин,  предпочитал,  чтобы
меня называли по имени; мне  кажется,  что  каждый  понимает:  нет  ничего
лучше, чем когда твое имя произносят прекрасные уста.
     В глазах Вики была тревога; девушка как будто  пыталась  притронуться
ко мне через пластик.
     - Могу ли я спросить, куда идет мой хозяин?
     Я обдумал вопрос и улыбнулся ей.
     - Я иду давать гур Матери, - сказал я.
     - Что это значит? - спросила она, широко раскрыв глаза.
     - Не знаю, но собираюсь узнать.
     - Тебе обязательно идти?
     - Да. Мой друг может быть в опасности.
     - Рабыня довольна, что хозяин ее смелый человек.
     Я повернулся.
     Услышал сзади ее голос:
     - Желаю тебе добра, хозяин.
     Я на мгновение повернулся, увидел  ее  лицо  и  почти  бессознательно
поцеловал кончики пальцев и прижал их к пластику клетки.  Вика  поцеловала
стенку напротив того места, которого коснулись мои пальцы.
     Странная девушка.
     Если бы я не знал, насколько она жестока  и  коварна,  я  бы,  может,
сказал бы ей что-нибудь ласковое. Я пожалел, что коснулся стенки: не сумел
скрыть своего отношения к ней.
     Ее игра великолепна, убедительна. Она почти заставила меня  поверить,
что беспокоится обо мне.
     - Да, - сказал я, - Вика из Трева, рабыня,  ты  хорошо  сыграла  свою
роль.
     - Нет, - взмолилась она, - хозяин, я тебя люблю.
     Рассердившись на себя, что чуть не обманулся, я рассмеялся.
     Осознав, что ее игра проиграна, она закрыла лицо  руками,  опустилась
на колени и заплакала за прозрачной пластиковой стеной клетки.
     Я отвернулся. Меня ждали более  важные  проблемы,  чем  предательская
рабыня из Трева.
     - Я буду хорошо  кормить  и  поить  эту  самку,  -  сказал  хранитель
вивария.
     - Как хочешь, - ответил я и ушел.



                             27. В ПОМЕЩЕНИИ МАТЕРИ

     Все еще был праздник Толы.
     Хотя уже время четвертого кормления.
     Уже почти восемь горянских анов,  или  десять  земных  часов,  как  я
сегодня рано утром расстался с Миском, Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та.
     Диск, на котором мы добрались до помещения, где я нашел Миска, теперь
у входа в туннели золотого жука. И пусть там остается, как  доказательство
того, что я вошел и не вышел.
     Хуже, что пришлось оставить на диске переводчик, но мне казалось  это
необходимым: в туннели золотого жука не ходят с переводчиком; а  если  его
на диске не найдут, могут заподозрить: не то, что я вернулся из  туннелей,
а скорее, что просто сделал вид, что вхожу. Слова двух мулов у входа могли
и не убедить их хозяев царей-жрецов.
     Мне понадобилось недалеко отойти от вивария, чтобы сориентироваться и
понять, в каком районе роя я нахожусь; вскоре я заметил транспортный диск,
так сказать, припаркованный на газовой подушке у входа в распределительный
зал. Никто за ним, конечно,  не  присматривал,  потому  что  в  замкнутой,
строго регулируемой жизни роя  воровство,  за  исключением  щепотки  соли,
неизвестно.
     Так что я,  по-видимому,  создал  прецедент,  поднявшись  на  диск  и
наступив на полосы ускорения.
     Вскоре я уже несся по подземному залу на своем, учитывая  значение  и
срочность дела, можно сказать, реквизированном экипаже.
     Я пролетел около пасанга, прежде чем остановил диск у другого входа в
распределительный зал. Вошел и через несколько  минут  вышел  в  пурпурной
одежде мула. Клерк, записавший по моей  просьбе  расходы  на  счет  Сарма,
сказал, что мне нужно как можно быстрее нанести на одежду запись запахами,
в которой удостоверяется  моя  личность,  указывается  количество  черт  в
характеристике и прочее. Я заверил его, что  займусь  этим  немедленно,  и
вышел. А он мне вслед поздравлял меня  с  тем,  что  мне  позволено  стать
мулом, а не оставаться низменным мэтоком.
     - Ты теперь не только в рое, но и часть его, - расплылся он.
     Красную одежду, которая перед этим была на мне, я сунул  в  ближайший
контейнер,   откуда   ее    пневматически    переместят    в    отдаленные
мусоросжигатели, расположенные где-то под роем.
     Потом снова поднялся на диск и полетел к комнате Миска.
     Тут я в течение нескольких минут подкрепился грибами  и  напился.  За
едой я обдумывал свои будущие действия. Можно попробовать отыскать  Миска.
Вероятно, я погибну вместе с ним или в попытке отомстить за него.
     Потом я подумал о Вике. Она сейчас тоже в клетке,  но  ее  клетка,  в
отличие от моей, тюрьма. Я потрогал ключ от ее клетки, висевший на ремешке
у меня на шее. Почему-то я надеялся, что ее не очень  расстроит  пленение;
потом почувствовал презрение к себе за эту  слабость  и  решил,  что  надо
радоваться ее жалкому положению.  Она  его  вполне  заслужила.  Я  спрятал
металлический ключ под одеждой.  Вспомнил  тяжелую  прозрачную  клетку  на
четвертом ярусе вивария. Да, часы заключения будут долгими и одинокими для
остриженной Вики из Трева.
     Интересно, что стало с Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та? Они,  подобно  мне,
ослушались Сарма и стали в рое преступниками. Я надеялся, что  они  сумели
скрыться, раздобыть достаточно пищи и выжить. Шансы их невелики, но  любая
самая жалкая альтернатива предпочтительнее помещений для разделки.
     Я думал также о молодом царе-жреце в потайном помещении под  комнатой
Миска. Вероятно, лучшей услугой Миску было бы оставить его и  позаботиться
о безопасности молодого самца, но меня эти  дела  не  интересовали.  Я  не
знал, где находится женское яйцо, а если бы и  знал,  то  не  умел  с  ним
обращаться; и даже если раса царей-жрецов  вымрет,  мне  это  не  казалось
делом человека, особенно учитывая мою ненависть к ним,  мое  отрицательное
отношение к тому, как они регулируют жизнь людей на  этой  планете.  Разве
они не уничтожили мой город? Разве не рассеяли его жителей? Разве  они  не
уничтожают людей при помощи огненной смерти, не приносят их  в  этот  мир,
хотят они  того  или  нет,  в  путешествиях  приобретения?  Разве  они  не
имплантируют сетку в  человеческий  мозг,  разве  не  они  вывели  ужасных
мутантов носителей гура из того рода, представитель которого я сам?  Разве
они не считают нас низшими животными,  в  полной  власти  их  высокомерных
величеств? А как же мулы, и рабыни комнат, и многие другие  люди,  которые
вынуждены либо прислуживать им, либо умереть?  Нет,  сказал  я  себе,  для
моего вида хорошо, если цари-жрецы вымрут. Но Миск  -  это  совсем  другое
дело, он мой друг. Между нами роевая правда, и, следовательно, как человек
и воин, я готов отдать за него жизнь.
     Проверив меч в ножнах, я вышел из комнаты  Миска,  встал  на  диск  и
неслышно и быстро полетел по туннелю в том направлении, где, как  я  знал,
находится помещение Матери.
     Пролетев несколько анов, я оказался у толстой металлической  решетки,
которая преграждала мулам доступ в эту часть роя.
     У  входа  стоял  на  страже  царь-жрец;  он  вопросительно   задвигал
антеннами, когда я остановил диск в двенадцати футах от него. На голове  у
него была гирлянда зеленых листьев, как у Сарма; и тоже как  у  Сарма,  на
шее рядом с  переводчиком  висела  церемониальная  нить  с  металлическими
инструментами.
     Мне  потребовалось  несколько   мгновений,   чтобы   понять   причину
замешательства и недоумения царя-жреца.
     На моей одежде не было надписи запахами, и он  вначале  подумал,  что
диск движется сам, без водителя.
     Я видел, как он напряженно  всматривается  своими  большими  сложными
глазами-линзами; точно так же  мы  напрягаемся,  чтобы  расслышать  слабый
звук.
     Реакция у него была такая же, как у человека, который что-то  услышал
в комнате, но ничего не видит.
     Наконец его антенны устремились ко мне,  но  я  знал,  что  царь-жрец
раздражен тем, что  не  получил  обычных  хорошо  различимых  обонятельных
знаков на одежде. Без этой надписи  я  для  него  неотличим  от  множества
других мулов, встречающихся в рое. Для другого человека, разумеется,  одни
мои волосы, косматые и ярко-рыжие, послужили бы достаточным отличием, но у
царей-жрецов, как я уже отмечал,  очень  слабое  зрение;  больше  того,  я
полагаю, что они не различают цвета. Цветовые различия в  рое  встречаются
только в тех районах, которые посещаются мулами. Единственный царь-жрец во
всем рое, который узнал бы меня безошибочно и на расстоянии, это Миск,  но
для него я не мул, а друг.
     - Ты, несомненно, благородный страж помещения, где я могу нанести  на
свою одежду надпись запахами, - жизнерадостно сказал я.
     Царь-жрец, по-видимому, испытал облегчение, когда я заговорил.
     - Нет, - сказал он, - я охраняю вход в туннель, ведущий к  Матери,  и
ты сюда войти не можешь.
     Что ж, сказал я себе, я попал в нужное место.
     - А где же мне пометить мою одежду?
     - Возвращайся туда, откуда пришел, и там спроси, - ответил царь-жрец.
     - Спасибо, благородный! - воскликнул я и повернул диск так,  будто  у
него была вертикальная ось, Оглянувшись, я увидел, что царь-жрец  все  еще
пытается рассмотреть меня.
     Я тут же свернул в боковой  туннель  и  начал  искать  вентиляционное
отверстие.
     Через два-три ана я нашел подходящее. Отведя диск  на  полпасанга,  я
оставил его у портала, за  которым  множество  мулов  помешивали  большими
деревянными ложками варящийся в котлах пластик.
     Я быстро вернулся  к  вентиляционной  решетке,  открыл  ее,  забрался
внутрь и вскоре уже двигался по вентиляционной шахте в  сторону  помещения
Матери.
     Время от времени мне встречались отверстия в шахте, и  я  выглядывал.
Из одного отверстия я увидел, что уже нахожусь за стальным заграждением, у
которого  царь-жрец  стоял  вертикально  в   полной   неподвижности,   так
характерной для его рода.
     Никакие звуки не свидетельствовали о празднике, но  мне  удалось  без
труда найти место, где он происходил: я отыскал шахту, которая  откачивала
воздух, и воздух этот был густо  насыщен  необычными  запахами.  Во  время
своей недолгой жизни с Миском я узнал, что цари-жрецы считают  эти  запахи
особенно прекрасными.
     Я пошел по ним и вскоре смог заглянуть в огромное помещение.  Потолок
его был всего в сто футов высотой, но оно было очень длинное и  широкое  и
все заполнено золотыми  царями-жрецами  с  зелеными  гирляндами  и  нитями
крошечных инструментов на шее.
     Всего в рое около тысячи царей-жрецов. Я решил,  что  почти  все  они
собрались  здесь,  за  исключением  немногих  стражников  в  самых  важных
пунктах, вроде той стальной решетки у входа на  территорию  Матери.  Могли
они быть также в смотровой комнате или, еще  вероятнее,  в  энергетическом
центре.
     Большую часть работы в рое исполняли, конечно, мулы.
     Цари-жрецы  стояли   неподвижно   концентрическими   кругами-ярусами,
которые расходились от середины, как от сцены в древнем  театре.  С  одной
стороны я видел четырех царей-жрецов, нажимавших кнопки большого, размером
с целую комнату, устройства для производства  запахов.  С  каждой  стороны
этого квадратного устройства было не меньше сотни кнопок, и  цари-жрецы  с
большим искусством и в очевидном ритме  касались  этих  кнопок  в  сложной
последовательности.
     Я понял, что это самые известные музыканты роя,  они  избраны,  чтобы
играть на великом празднике Толы.
     Антенны тысячи царей-жрецов застыли. Все были поглощены музыкой.
     Нагнувшись, я увидел на помосте в одном конце помещения Мать.
     На мгновение я не поверил, что она реальна и жива.
     Она,  несомненно,  относилась  к  роду  царей-жрецов  и   тоже   была
бескрылой, но самой удивительной ее особенностью был невероятных  размеров
живот. Голова чуть больше, чем  у  обычного  царя-жреца,  грудь  тоже,  но
дальше начинался живот,  который  с  яйцами,  наверно,  размером  превышал
городской  автобус.  Но  теперь  этот  чудовищный  живот,  опустошенный  и
сморщенный, лишившийся всякой  упругости,  лежал  как  расплющенный  мешок
коричневато-золотой старой кожи.
     Ее ноги не могли выдержать вес даже пустого живота, и она  лежала  на
помосте, сложив перед собой передние конечности.
     Цвет  у  нее  не  такой,  как  у  обычного  царя-жреца,  но   темнее,
коричневатый, тут и там на груди и животе темные пятна.
     Антенны ее, казалось, утратили гибкость и упругость.  Они  лежали  на
голове.
     Глаза у нее тусклые.
     Я подумал, не слепа ли она.
     Я смотрел на древнейшее существо - Мать роя.
     Трудно представить себе ее,  бесчисленные  поколения  тому  назад,  с
золотыми крыльями на открытом воздухе, в голубом небе Гора, летящей вместе
со своим возлюбленным на великолепных быстрых ветрах этого далекого дикого
мира. Какой золотой она была тогда!
     Самца, Отца роя, нет; я думал, что он умер вскоре после  брака.  Были
ли с ней другие с ее отдаленного мира, или она осталась  одна,  опустилась
на землю, чтобы отъесть свои крылья, закопаться глубоко под горы и  начать
одинокую жизнь Матери - создательницы нового роя?
     Были ли другие самки?
     Если их убил Сарм, как Мать могла не узнать этого и не приказать  его
уничтожить?
     Или это ее желание, чтобы не было других?
     Но если это так, то почему она в союзе  с  Миском  пытается  продлить
существование расы царей-жрецов?
     Я снова посмотрел через решетку отверстия. Она находилась примерно  в
тридцати  футах  от  пола  и  немного  в  стороне  от  помоста  Матери.  Я
предположил, что по  другую  сторону  от  помоста  есть  такая  же  шахта:
симметрия - главное свойство инженерной эстетики царей-жрецов.
     Музыканты продолжали исполнять свою сложную музыку  на  производителе
запахов, а цари-жрецы в это время один за другим медленно проходили вперед
и приближались к помосту Матери.
     Здесь из большой золотой чаши  в  пять  футов  глубиной  и  не  менее
двадцати в диаметре, стоящей на тяжелом треножнике,  царь-жрец  набирал  в
рот немного беловатой жидкости. Это, несомненно, гур.
     Он набирал немного, один  глоток,  и  хоть  праздник  Толы  в  полном
разгаре, чаша  полна  почти  до  краев.  Потом  царь-жрец  очень  медленно
приближался к Матери и опускал голову. С крайней осторожностью он  касался
ее головы своими антеннами. Она вытягивала голову, и он с точностью, какую
трудно предположить в  таком  огромном  теле,  переносил  маленькую  каплю
драгоценной жидкости  из  своего  рта  в  ее.  Затем  начинал  пятиться  и
возвращался на прежнее место, где застывал в неподвижности.
     Он дал гур Матери.
     Я тогда не знал, что  гур  -  это  выделения  желез  большого  серого
одомашненного артропода.  По  утрам  стада  этих  артроподов  выгоняют  на
пастбища, где они кормятся растениями сим  -  большими  ползучими  лозами,
похожими на виноградные, с огромными листьями.  Их  выращивают  при  свете