не было никаких символов.
     Он отвернулся от меня и отошел к небольшой подставке с одной  стороны
ворот. На подставке серебряная  чаша,  полная  воды,  флакон  с  маслом  и
полотенце. Посвященный окунул пальцы в чашку, налил себе на ладонь немного
масла, снова окунул пальцы и досуха вытер руки.
     По обе стороны от ворот стояли большие лебедки с цепью,  и  к  каждой
приковано несколько слепых рабов.
     Посвященный аккуратно сложил полотенце и положил его на подставку.
     - Откройте ворота, - сказал он.
     Рабы послушно навалились на деревянные спицы, колеса заскрипели, цепи
натянулись. Голые ноги скользили по грязи, рабы еще  сильнее  налегали  на
упрямые спицы. Тела их согнулись, напряглись. Слепые  глаза  устремлены  в
пустоту. Жилы на шее, ногах и руках начали вздуваться, и я испугался,  что
они вот-вот лопнут; мышцы согнутых тел наливались болью, как будто боль  -
это жидкость, тело их, казалось, сплавляется с деревом колеса,  на  спинах
одежда потемнела от пота. Люди не раз  ломали  себе  кости  на  деревянных
колесах сардарских лебедок.
     Наконец послышался  громкий  треск,  и  ворота  разошлись  на  ширину
ладони, потом на ширину плеча и наконец на ширину человеческого тела.
     - Достаточно, - сказал я.
     И сразу вошел.
     Входя, я услышал траурный звон  большой  полой  металлической  балки,
которая установлена на некотором расстоянии от ворот. Я  и  раньше  слышал
этот звон и знал, что он означает:  еще  один  смертный  вошел  в  Сардар.
Угнетающий звук, и сознание того, что на этот  раз  ухожу  в  горы  я,  не
делало его веселее. Прислушиваясь, я подумал,  что  цель  этого  звука  не
только в том, чтобы сообщить людям об уходящем в Сардар;  нет,  так  можно
предупреждать и царей-жрецов.
     Я оглянулся вовремя, чтобы увидеть, как закрываются  большие  ворота.
Закрылись они беззвучно.
     Путь к залу царей-жрецов оказался не таким трудным, как я  думал.  По
большей части я шел по старой тропе, кое-где в  крутых  местах  были  даже
вырублены  ступени  -  ступени,  за   прошедшие   тысячелетия   сглаженные
бесчисленными ногами.
     Тут и там на тропе лежали кости - человеческие. Не знаю, кости ли это
замерзших и умерших от голода или уничтоженных  царями-жрецами.  Время  от
времени  на  скале  у  тропы  виднелась  какая-нибудь  надпись.  В   одних
содержались проклятия царям-жрецам, в других -  гимны  в  их  честь;  были
среди надписей веселые, хотя преобладали пессимистические. Я помню одну из
них: "Ешь, пей и  будь  счастлив.  Остальное  ничего  не  значит".  Другие
надписи проще, часто печальные: "Нет еды", "Мне  холодно",  "Я  боюсь".  В
одной надписи говорилось: "Горы пусты. Рена, я люблю тебя". Интересно, кто
это написал и когда. Надпись очень  старая.  Сделана  старинным  горянским
шрифтом. Ей, вероятно, не меньше тысячи лет. Но я знал, что  эти  горы  не
пусты,  потому  что  видел  свидетельства  существования  царей-жрецов.  Я
продолжал путь.
     Не встречались животные, не было растительности,  только  бесконечные
черные скалы, черные утесы и тропа из  темного  камня.  Постепенно  воздух
становился холоднее, пошел снег. Ступени покрылись льдом,  и  я  шел  мимо
пропастей,  заполненных  льдом,  который  тут,  не  тая,  лежит,  наверно,
столетия. Я плотнее завернулся в плащ и,  пользуясь  копьем,  как  палкой,
пошел дальше.
     Через четыре дня я впервые за все время пути услышал звук, который не
был ветром, шумом снега или стоном льда; это был звук  живого  существа  -
рев горного ларла.
     Ларл - хищник, когтистый и клыкастый, большой, обычно достигает роста
семи футов в плечах. Надо сказать, что он  похож  на  хищников  из  отряда
кошачьих: во всяком случае своей грацией и силой он напоминает мне меньших
по размеру, но не менее страшных кошек джунглей моего родного мира.
     Я полагаю, это результат действия  механизма  сходной  эволюции:  оба
зверя должны уметь  преследовать,  красться  и  неожиданно  набрасываться,
убивать быстро и безжалостно. Если есть  наиболее  эффективная  форма  для
наземного  хищника,  я  считаю,  пальма  первенства  в  моем  старом  мире
принадлежит бенгальскому тигру; но на  Горе  таким  хищником,  несомненно,
является горный ларл; и я не могу поверить, что структурное сходство между
этими двумя зверями на различных мирах - всего лишь случайность.
     У ларла широкая голова, иногда до двух футов в поперечнике,  примерно
треугольной формы, что придает его черепу сходство с головой  гадюки,  но,
конечно, она поросла шерстью и зрачки глаз как у кошки, а не как у гадюки:
они могут сужаться до  ширины  лезвия  ножа  при  дневном  свете  и  ночью
превращаться в темные вопрошающие луны.
     Расцветка у ларла обычно рыжевато-коричневая или черная. Черные ларлы
ведут преимущественно ночной образ жизни; и самцы и самки обладают гривой.
Рыжие ларлы, которые охотятся в любое  время,  когда  голодны,  и  которые
распространены гораздо шире, не имеют  гривы.  Самки  обоих  видов  обычно
меньше самцов, но столь же агрессивны и часто  гораздо  опаснее,  особенно
поздней осенью и зимой, когда у них есть детеныши.  Я  как-то  убил  самца
рыжего ларла в Вольтайских горах всего в пасанге от города Ара.
     Услышав рев этого зверя, я отбросил плащ,  поднял  щит  и  приготовил
копье. Меня удивило, что в Сардаре можно  встретить  ларла.  Как  он  туда
попал? Возможно, местный. Но чем он питается в этих  голых  утесах?  Я  не
видел никакой добычи, если не считать людей, входящих в горы, но их кости,
разбросанные, белые, замерзшие, не были расколоты и изгрызены; на  них  не
было следов пребывания в челюстях ларла. Но тут  я  понял,  что  это  ларл
царей-жрецов, потому что в этих горах ничто не может жить без их согласия;
значит, его кормят цари-жрецы или их слуги.
     Несмотря на свою ненависть к царям-жрецам, я не  мог  не  восхищаться
ими. Никому не удавалось приручить ларла. Даже  детеныши  ларла,  если  их
выращивали люди,  достигнув  зрелости,  ночью  в  приступе  атавистической
ярости убивали своих хозяев и под тремя лунами Гора бежали из домов людей,
бежали в горы, привлекаемые инстинктом туда, где  они  родились.  Известен
случай, когда ларл прошел больше двадцати пяти сотен  пасангов  в  поисках
расщелины в Вольтайских горах, где он родился. У входа в эту расщелину его
убили. За ним следили охотники. Среди них  был  старик,  который  когда-то
поймал детеныша. Он и узнал место.
     Я осторожно шел вперед, подготовив к броску копье, готовый  закрыться
щитом от предсмертных бросков животного, если удар  копья  будет  удачным.
Жизнь моя в моих руках, и я был этим доволен. Другой жизни мне не нужно.
     Я про себя улыбнулся. Я первое копье: здесь просто нет других.
     В Вольтайских горах отряды охотников, в основном из Ара,  крадутся  к
ларлу с большими горянскими копьями. Обычно они движутся цепочкой, и  тот,
кто впереди, называется первым копьем, потому что  делает  первый  бросок.
Бросив копье, он падает  на  землю  и  закрывает  тело  щитом,  и  так  же
поступает каждый следующий за ним. Это позволяет всем по  очереди  бросить
копья и дает некоторую защиту в случае неудачного броска.
     Но главная причина становится ясной, когда узнаешь о роли  последнего
в цепочке, которого называют последним копьем.  Бросив  оружие,  последнее
копье не может ложиться на землю. Если он так поступит, любой из  выживших
товарищей убьет  его.  Но  это  происходит  редко,  потому  что  горянские
охотники страшатся трусости больше, чем когтей и клыков  ларла.  Последнее
копье должен оставаться на ногах, и, если зверь  еще  жив,  встретить  его
нападение мечом. Он не ложится на землю, чтобы оставаться  в  поле  зрения
ларла и  стать  объектом  нападения  обезумевшего  раненого  зверя.  Таким
образом, если копья не попали в цель,  последнее  копье  приносит  себя  в
жертву ради своих товарищей, которые тем  временем  могут  убежать.  Такой
обычай кажется жестоким, но он приводит к сохранению человеческих  жизней:
как говорят горяне, лучше пусть умрет один, чем многие.
     Первое копье обычно лучший метатель, потому что если ларл не убит или
серьезно не ранен первым же ударом, жизнь  всех  остальных,  а  не  только
последнего копья, в серьезной опасности. Парадоксально, но последнее копье
- это обычно  самый  слабый  и  наименее  искусный  из  охотников.  То  ли
горянские охотничьи традиции  жалеют  слабых,  защищая  их  более  меткими
копьями, то ли наоборот - презирают их, считая  наименее  ценными  членами
отряда, не знаю. Зарождение этого охотничьего обычая теряется в древности,
он такой же древний, как сам человек, его оружие и ларлы.
     Тропа крутая, но подъем облегчают ступени. Мне никогда  не  нравилось
иметь врага над собой, да и сейчас не понравилось, но я сказал  себе,  что
копье легче найдет уязвимое место, если ларл прыгнет на меня  сверху,  чем
если бы я был наверху и тогда мог метить только в основание черепа. Сверху
я попытался бы перебить позвоночник. Череп  ларла  -  чрезвычайно  трудная
цель, потому что голова его  в  непрерывном  движении.  Больше  того,  она
покрыта  костным  щитом,  который  идет  от  четырех  ноздрей  до   начала
позвоночника. Этот щит можно пробить копьем, но неудачный бросок  приводит
к тому, что копье отскакивает, нанеся нетяжелую, но  болезненную  рану.  С
другой стороны, снизу  можно  попасть  в  сердце  ларла;  оно,  из  восьми
отделов, находится в центре груди.
     Но тут сердце у меня дрогнуло: я услышал рев второго животного.
     А у меня только одно копье.
     Одного ларла я могу убить, но потом обязательно  погибну  в  челюстях
второго. Я не боялся смерти и почувствовал  только  гнев,  что  эти  звери
помешают моему свиданию с царями-жрецами Гора.
     Я подумал, сколько человек  на  моем  месте  повернули  бы  назад,  и
вспомнил  побелевшие  замерзшие  кости  на  тропе.  Может,   отступить   и
подождать, пока звери уйдут. Вероятно,  они  еще  не  увидели  меня.  И  я
улыбнулся  этой  глупой  мысли:  ведь  передо  мной  ларлы   царей-жрецов,
охранники крепости богов Гора.
     Высвободив меч в ножнах, я снова двинулся вверх.
     Оказался на повороте тропы и подготовился  к  броску,  чтобы  ударить
одного ларла копьем, обратив против второго меч.
     Мгновение постояв, я с яростным воинским  кличем  города  Ко-ро-ба  в
чистом морозном воздухе Сардара выбежал на открытое  место,  отведя  назад
руку с копьем и высоко подняв щит.



                                  3. ПАРП

     Послышался неожиданный звон цепей, и  я  увидел  двух  больших  белых
ларлов. Звери на  мгновение  застыли,  обнаружив  мое  присутствие,  потом
мгновенно повернулись и бросились ко мне, насколько позволяли натянувшиеся
цепи.
     Копье осталось у меня в руке.
     Оба зверя были прикованы, толстые цепи  начинались  у  их  украшенных
драгоценностями ошейников; они-то и сдержали ужасный бросок. Одного  ларла
отбросило назад, настолько сильно он  на  меня  кинулся,  второй  какое-то
мгновение стоял вертикально, нависая надо мной,  как  дикий  жеребец,  его
мощные когти резали воздух, он пытался разорвать удерживающую его цепь.
     Потом оба звери сели на расстоянии вытянутой цепи, рыча, злобно глядя
на меня, изредка пытаясь подтянуть меня лапой к своим ужасным челюстям.
     Я был поражен. Но старался держаться от зверей как можно дальше, хотя
никогда раньше не видел белых ларлов.
     Огромные звери, превосходные образцы, не менее восьми футов в плечах.
     Верхние клыки, как кинжалы в челюсти, в фут  длиной  и  выступают  за
нижнюю челюсть, как у  саблезубых  тигров.  Четыре  носовых  щели  каждого
животного широко раскрыты,  звери  возбужденно  и  тяжело  дышат.  Длинные
хвосты с кисточкой на конце хлещут по сторонам.
     Затем больший по размеру ларл почему-то утратил ко  мне  интерес.  Он
встал, принюхался, повернулся ко  мне  боком  и  как  будто  отказался  от
всякого намерения причинить мне вред. Мгновение  спустя  я  понял,  в  чем
дело: он быстро повернулся, лег на бок и протянул ко мне задние лапы. Я  в
ужасе поднял щит: изменив позу, он на целых двадцать футов увеличил радиус
пространства, куда допускала его цепь. Две большие когтистые лапы  ударили
меня по щиту и  отбросили  к  утесу.  Я  покатился  и  постарался  быстрее
вернуться, так как удар  отбросил  меня  в  пределы  досягаемости  второго
зверя. Плащ и одежда на спине у меня были разорваны когтями второго ларла.
     Я с трудом встал.
     - Прекрасно сделано, - сказал я ларлу.
     Я был на волосок от гибели.
     Теперь оба зверя страшно разъярились: они понимали, что я  больше  не
поддамся на их примитивную уловку. Меня восхитили эти ларлы, они  казались
почти разумными. Да, сказал я себе, хорошо было сделано.
     Я осмотрел щит и обнаружил десять широких разрывов в покрывавшей  его
коже. Спина промокла от крови: когти  второго  ларла  добрались  до  тела.
Кровь должна была быть теплой, но я чувствовал холод. Она замерзала у меня
на спине. Теперь не оставалось другого выхода, только вперед, если  смогу.
Без таких маленьких, но необходимых предметов,  как  иголка  и  нитка,  я,
несомненно, замерзну. В Сардаре нет дерева,  значит  не  из  чего  разжечь
костер.
     Да, повторил я про себя мрачно, хотя и улыбаясь и  глядя  на  ларлов:
хорошо было сделано, слишком хорошо.
     И тут я услышал звон цепей  и  увидел,  что  цепи  не  прикреплены  к
кольцам на скале, а  исчезают  в  двух  круглых  отверстиях.  Теперь  цепи
медленно втягивали внутрь, к крайнему раздражению зверей.
     Место,  на  котором  я  оказался,  значительно  шире   тропы:   тропа
неожиданно расширилась,  превратившись  в  большую  круглую  площадку,  на
которой я  и  обнаружил  прикованных  ларлов.  С  одной  стороны  площадка
заканчивалась вертикальной скалой; скала изгибалась, создавая нечто  вроде
чашеобразного углубления; по другую стороны площадка обрывалась  в  крутую
пропасть, но частично ограничивалась другим утесом: это начиналась  вторая
гора,  которая  соединялась  с  той,  на  которую  я  поднимался.  Круглые
отверстия,  куда   уходили   цепи   ларлов,   находились   в   этих   двух
противоположных утесах. И между утесами открывался узкий проход. Насколько
я  мог  видеть,  он  заканчивался  тупиком.  Да,  решил  я,   эта   внешне
непроницаемая стена вполне может скрывать вход в зал царей-жрецов.
     Почувствовав натяжение цепей, звери начали отступать к утесам, теперь
они сидели, прижавшись к стенам, цепи их превратились в короткие  привязи.
Мне показалась прекрасной снежная белизна их шкур. Звери угрожающе рычали,
изредка поднимали лапу, но не делали попыток вырваться.
     Мне не пришлось долго ждать. Прошло не более десяти  горянских  инов,
как часть  скалы  неожиданно  отошла  назад,  обнаружив  проход  в  камне,
примерно в восемь квадратных футов.
     Некоторое время я колебался: откуда мне знать, что цепи не  отпустят,
когда я окажусь между зверями. Откуда мне знать, что ждет  меня  в  темном
проходе? Но тут я увидел в нем какое-то движение,  показалась  низкорослая
круглая фигура в белой одежде.
     К моему изумлению, из прохода, щурясь на  солнце,  вышел  человек.  В
белой одежде, похожей на одеяния посвященных. В сандалиях. Краснощекий,  с
лысой головой. С бачками,  которые  от  ветра  весело  шевелились  на  его
невыразительном лице. Маленькие яркие глаза под  густыми  белыми  бровями.
Больше всего я удивился, увидев, что он держит небольшую  круглую  трубку,
из которой тянется струйка дыма.  Табак  на  Горе  неизвестен,  хотя  есть
другие порочные привычки, занимающие его место; в особенности  часто  жуют
листья растения канда, вызывающие наркотическое действие; как ни  странно,
корни этого растения, если их высушить и измельчить, смертельно ядовиты.
     Я внимательно  разглядывал  маленького  полного  джентльмена,  фигура
которого так не соответствовала массивному каменному входу.  Мне  казалось
невероятным, что он может быть опасен, что его хоть что-то может связывать
с ужасными царями-жрецами Гора. Он слишком добродушен,  слишком  открыт  и
бесхитростен, слишком откровенен  и  явно  рад  мне.  Невозможно  было  не
почувствовать влечения к нему; я понял,  что  он  мне  нравится,  хотя  мы
только  что  встретились,  и  что  хочу,  чтобы  и  я  понравился  ему;  я
чувствовал, что нравлюсь ему, и мне самому это было приятно.
     Если бы я  встретил  его  в  своем  мире,  этого  маленького  полного
веселого джентльмена, с его ярким лицом и добродушными манерами,  я  решил
бы, что он англичанин, из числа тех, кого так редко можно встретить в наши
дни. Если бы такой встретился в восемнадцатом  столетии,  он  оказался  бы
жизнерадостным шумным деревенским сквайром, нюхающим табак, считающим себя
центром земли, любящим подшутить  над  пастором  и  ущипнуть  служанку;  в
девятнадцатом веке ему бы принадлежал старый книжный магазин, и он работал
бы за высоким столом, очень старомодным, держал бы свои  деньги  в  носке,
раздавал бы их всем по первой просьбе и  публично  читал  вслух  Чосера  и
Дарвина, вызывая ужас посетительниц и местных  священников;  в  мое  время
такой человек мог быть только  профессором  колледжа,  потому  что  других
убежищ в моем мире для таких людей почти не  осталось;  можно  представить
себе его укрывшимся в университетском кресле, может быть, даже с подагрой,
он отдыхает в своей должности, попыхивая трубкой, любитель эля и старинных
замков, поклонник  непристойных  песен  елизаветинского  времени,  которое
считает частью  богатого  литературного  наследия  прошлого  и  с  которым
знакомит поколения недавних выпускников Этона и Харроу. Маленькие  глазки,
мигая, рассматривали меня.
     Я вздрогнул, заметив, что зрачки у этого человека красные.
     Лицо его чуть заметно раздраженно поморщилось, и мгновение спустя  он
снова стал прежним веселым и добродушным.
     - Идем, идем, - сказал он. - Заходи, Кабот. Мы тебя ждем.
     Он знает мое имя.
     Кто меня ждет?
     Но, конечно, он должен знать мое имя, а те, что ждут, это  цари-жрецы
Гора.
     Я забыл о его глазах, почему-то мне это  перестало  казаться  важным.
Может, подумал, что ошибся. Но я не ошибся. Человек отступил в проход.
     - Идешь? - спросил он.
     - Да.
     - Меня зовут Парп,  -  сказал  он,  еще  больше  отодвигаясь  внутрь.
Затянулся, выпустил дым. Повторил: - Парп, - и снова затянулся.
     Руку он не протянул.
     Я молча смотрел на него.
     Странное имя для царя-жреца. Не знаю, чего я  ожидал.  Он,  казалось,
почувствовал мое удивление.
     - Да, - сказал человек, - Парп.  -  Он  пожал  плечами.  -  Не  очень
подходящее имя для царя-жреца, но я и не очень царь-жрец. - Он захихикал.
     - Ты царь-жрец? - спросил я.
     Снова на его лице появилась мгновенная тень раздражения.
     - Конечно, - сказал он.
     Казалось, сердце мое остановилось.
     В этот момент один из ларлов неожиданно рявкнул. Я вздрогнул,  но,  к
моему изумлению, человек, назвавший себя  Парпом,  побелевшей  рукой  сжал
трубку и задрожал  от  ужаса.  Через  мгновение  он  пришел  в  себя.  Мне
показалось странным, что царь-жрец так боится ларлов.
     Не взглянув, иду ли я за ним, он  неожиданно  повернулся  и  пошел  в
глубь прохода.
     Я подобрал свое оружие и пошел за ним. Только грозный рев прикованных
ларлов, когда я проходил между ними, убеждал меня, что я не  сплю,  что  я
действительно пришел к залу царей-жрецов.



                             4. ЗАЛ ЦАРЕЙ-ЖРЕЦОВ

     Как только я двинулся за Парпом по коридору, вход за  мной  закрылся.
Помню, как я бросил последний взгляд на Сардарский хребет,  на  тропу,  по
которой пришел, на голубое небо и двух снежных ларлов, прикованных по  обе
стороны от входа.
     Мой хозяин не разговаривал, он весело шел вперед, и дым из  маленькой
круглой трубки почти непрерывно окутывал его лысую голову и бачки  и  плыл
по коридору.
     Коридор освещен лампами - э