снятые после танца с Мидис наручники, надел один из них Телиме на левую руку, пропустил цепь через вделанное в стену кухни широкое кольцо и застегнул второй наручник у нее на правой руке. Потом снова поднял с пола браслет.
     - Странно, что у девушки с ренсового острова может быть золотое украшение, - заметил я. Телима ничего не сказала.
     - Отдыхай, кухонная рабыня, - бросил я ей на прощание. - Завтра у тебя будет много работы.
     У двери я обернулся. Долгое время мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
     - Хозяин доволен? - наконец нарушила молчание Телима. Я не ответил.
     В комнате я кинул браслет Мидис, которая на лету поймала его и тут же с радостным возгласом нацепила его на руку и принялась рассматривать его со всех сторон.
     - Не сажай меня на цепь, - попросила она.
     Не обращая внимания на ее жалобный тон, я зацепил один из снятых с нее ножных кандалов за вделанное в стену кольцо для рабов, а второй конец защелкнул у нее на лодыжке.
     - Спи, Мидис, - сказал я, укрывая ее шкурами любви.
     - Хозяин, Мидис понравилась вам? - спросила она.
     - Да, Мидис, - ответил я, прикоснувшись к ее лицу и откидывая с него прядь упавших волос. - Ты мне понравилась. А теперь спи.
     Она поплотнее закуталась в шкуры.
     Я вышел из комнаты и по ступеням спустился на улицу. Вокруг было темно. До рассвета оставалось не меньше часа. Я побрел по узкой пешеходной дорожке вдоль канала и, пройдя несколько шагов, вдруг порывисто опустился на землю и окунул голову в прохладную воду, тускло мерцающую в темноте. Где-то поблизости шарахнулся в сторону испуганный урт. Я снова окунул голову в воду и, отфыркиваясь, поднялся на ноги.
     Голова гудела: паги, пожалуй, я сегодня перебрал.
     Здания по ту сторону канала утопали в темноте, хотя кое-где сквозь оконце, столь узкое, что скорее напоминало то ли бойницу, то ли просто трещину в кирпичной кладке, наружу отбрасывал лолоску света какой-нибудь горящий внутри дома факел.
     Я замерз и чувствовал себя одиноким и несчастным. Все вокруг было чужим, и не только в Порт-Каре, но и во всех мирах, освещаемых всеми солнцами мироздания.
     Ноги сами привели меня к таверне, откуда началась для меня сегодняшняя ночь.
     Я немного постоял на пороге и открыл тяжелую дверь.
     Музыканты и танцовщица ушли, я думаю, уже давным-давно.
     Посетителей в таверне оставалось очень немного, да и те либо сидели, уронив голову на стол, залитый пагой, либо лежали, завернувшись в плащи, прямо на полу, по углам зала. Только двое-трое завсегдатаев ухитрились каким-то образом застыть в сидячем положении, упершись остановившимся, невидящим взглядом в наполовину опорожненные бокалы. Девушки, за исключением тех, что продолжали обслуживать посетителей в нишах, скрытых от посторонних взглядов длинными занавесами, уже находились, вероятно, в помещении для рабов, где-нибудь поблизости от кухни. Хозяин таверны при моем появлении приподнял голову от прилавка, где рядом с ним стоял бокал и почти пустой кувшин паги.
     Я бросил ему на прилавок медную монету, и он наполнил мне бокал.
     Пустых столов хватало, и я выбрал себе наименее грязный.
     Пить не хотелось, я хотел просто побыть один; не хотелось даже думать, просто посидеть в одиночестве.
     Откуда-то из ниши доносились сдавленные рыдания.
     Это меня раздражало, не хотелось, чтобы что-то мешало. Я поставил локти на стол, подперев руками голову.
     Я ненавидел Порт-Кар и все, что с ним связано. И себя я ненавидел, потому что я тоже был из Порт-Кара, Это я понял прошедшей ночью. Не знаю, что именно так на меня подействовало, но забыть ее мне вряд ли когда-нибудь удастся. Она перевернула мне всю душу. Все теперь в этом городе вызывало у меня отвращение, казалось мерзким и безобразным.
     Вдруг занавес над входом в одну из ниш рывком отошел в сторону, и в освободившемся проеме появился Сурбус, капитан из Порт-Кара. Я поглядел на него с неприязнью; сейчас его заросшее клочковатой бородой лицо с близко посаженными, злобно прищуренными глазами казалось мне особенно уродливым. Я уже успел наслышаться о нем с первой минуты моего появления в этом городе. Я знал, что он пират и рабовладелец, вор и убийца, знал, что он жесток и беспощаден, - настоящий порткарец, как я их себе всегда представлял, и тем не менее, глядя на этого человека, я испытывал к нему особенное отвращение.
     Он бросил перед собой связанную по рукам и ногам рабыню - ту самую, что обслуживала меня прошлым вечером, пока в таверну не ворвался Сурбус со своими головорезами. Вчера я не успел ее как следует рассмотреть, заметил лишь, что она чрезмерно худа и не слишком привлекательна. Блондинка С голубыми, если не ошибаюсь, глазами. Не похожа на обычную рабыню, хотя я к ней, повторяю, не присматривался. Помню, что она подбежала ко мне, ища защиты, но я, конечно, отказал ей.
     Сурбус перебросил связанную девушку через плечо и подошел к стойке.
     - Я недоволен ею, - заявил он владельцу.
     - Прошу прощения, благородный Сурбус, - залепетал хозяин таверны. - Я непременно сам накажу ее плетьми!
     - Я недоволен ею! - раздраженно повторил Сурбус.
     - Вы хотите ее уничтожить?
     - Вот именно.
     - Она стоит пять серебряных тарсков, - заметил хозяин.
     Сурбус достал из кошелька пять серебряных монет и одну за другой выложил их на прилавок.
     - Я заплачу за нее шесть, - предложил я владельцу.
     Сурбус окинул меня хмурым взглядом.
     - Я уже продал ее вот этому благородному господину, - ответил владелец. - Не вмешивайся, чужестранец. Этот человек - Сурбус.
     Капитан пиратов откинул голову и расхохотался.
     - Вот именно, я - Сурбус.
     - А я - Боcк из дельты Воска.
     Сурбус с любопытством поглядел на меня и снова рассмеялся. Он отвернулся от прилавка и, сбросив девушку с плеча, поставил ее перед собой. Я заметил, что глаза ее распухли от слез и она стоит, пошатываясь, словно готова вот-вот лишиться чувств.
     - Что ты собираешься с ней сделать? - спросил я.
     - Бросить ее у ртам.
     - Пожалуйста, Сурбус, - едва слышно взмолилась девушка, - прошу вас.
     - Я брошу тебя уртам! - злорадно поглядывая на нее, повторил ее новый владелец.
     С глухим стоном она закрыла глаза.
     Гигантские водяные урты, покрытые темно-серой шерстью, с черными бусинками-глазами, в качестве мест обитания выбирали обычно какие-нибудь мусорные свалки, держась поблизости от городских каналов и пожирая все подряд, независимо от того, попадалось им живое существо или мертвечина.
     - Брошу уртам! - видя ее ужас, еще громче расхохотался Сурбус.
     Я наблюдал за ним, этим работорговцем, пиратом, вором и убийцей. Мне казалось, что в нем воплотились все самые мерзкие черты, присущие человеку. Я чувствовал, как меня все сильнее захлестывает отвращение к нему, отвращение и непреодолимая ненависть.
     - Ничего подобного, - сказал я ему. Он посмотрел на меня с безграничным удивлением.
     - Ты этого не сделаешь, - добавил я, обнажая меч.
     - Она моя, - заявил Сурбус, - и я волен поступать с ней так, как захочу.
     - Сурбус часто уничтожает таким образом тех женщин, которыми он остался недоволен, - подтвердил хозяин таверны.
     Я с ног до головы оглядел их обоих.
     - Она принадлежит мне, - настойчиво повторил Сурбус.
     - Bерно, - согласился хозяин таверны. - Ты сам, чужестранец, только что был свидетелем ее продажи. Теперь она является его собственностью и он волен распоряжаться ею по своему усмотрению.
     - Эта девчонка - моя, - в голосе Сурбуса начало проявляться раздражение. - Какое право ты имеешь вмешиваться?
     - Основное право каждого живущего в Порт-Каре, - ответил я, - поступать так, как ему хочется.
     Сурбус отшвырнул от себя девушку и привычным движением обнажил меч.
     - Ты глупец, чужестранец, - вынес свою оценку моим действиям владелец таверны. - Ведь это же Сурбус, один из лучших фехтовальщиков Порт-Кара.
     Несмотря на замечание хозяина таверны, наш поединок с лучшим фехтовальщиком Порт-Кара оказался на удивление коротким.
     После первого же выпада я вытащил из-под ребер своего противника глубоко вошедшее туда лезвие моего меча и оттолкнул от себя тело, неподвижно распростершееся на полу.
     Владелец трактира смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
     - Кто ты? - наконец выдавил он из себя.
     - Я Боcк, - ответил я. - С воскcких болот.
     Присутствующие, те, кого смог разбудить наш громкий спор и его продолжение на мечах, поднялись из-за столов и теперь смотрели на меня с не меньшим изумлением, чем владелец таверны.
     Держа меч в руке, я обвел их вопросительным взглядом, заглянув каждому в лицо, но никто из них не принял мой вызов.
     Тогда я оторвал кусок туники у лежащего у моих ног Сурбуса, обтер меч и вложил его в ножны.
     Из груди поверженного мной противника с глухим хрипом вырвалось едва слышное дыхание, на губах запеклась кровавая пена. Я знал, что жить ему осталось считанные минуты, но не испытывал к нему ни малейшего сострадания или жалости.
     Он был для меня вместилищем всех пороков человечества.
     Я подошел к рабыне и перерезал стягивающие ее тело веревки. Кандалы, в которых она была, когда подавала мне пату, были сняты, очевидно, пока она находилась в нише, чтобы они не мешали ей ублажать Сурбуса.
     Я оглядел зал таверны. Владелец все так же стоял позади прилавка, а посетители не делали никаких попыток на меня напасть, хотя многие из них, вероятно, были из команды самого Сурбуса.
     Я посмотрел на их лежащего на полу капитана.
     Его глаза, в которых отражалась мучительная боль, были обращены ко мне; рука, судорожно сжатая в кулак, приподнята. Он, казалось, хотел что-то сказать, но у него уже не оставалось на это сил.
     Я отвернулся.
     Хорошо, что Сурбус умирает. Пусть вместе с ним умрет то зло, что он носил в себе.
     Я взглянул на рабыню; да, особой привлекательности в ней не найдешь: костлявая, худое, слишком тонкое лицо, узкие, понуро опущенные плечи. Глаза бесцветные, какого-то водянистого оттенка. Волосы редкие, засаленные. Такая рабыня большой прибыли не принесет.
     Тут, к моему удивлению, она опустилась рядом с Сурбусом на колени и приподняла ему голову. Его глаза были так же обращены ко мне. Он снова попытался было что-то сказать.
     - Пожалуйста, - обратила ко мне девушка свой умоляющий взгляд.
     Я недоумевал. Он - средоточие всех человеческих пороков. Она, скорее всего, просто сумасшедшая. Неужели она не понимает, что он действительно бросил бы ее, связанную, на растерзание уртам?
     Его руки снова едва заметным движением протянулись ко мне. Осмысленное выражение в глазах Сурбуса постепенно пропадало. Губы двигались, но не могли произнести ни звука.
     - Пожалуйста, у меня не хватит сил, - с прежней мольбой в голосе настаивала девушка.
     - Да что он хочет? - с нетерпением спросил я.
     Он был отъявленным негодяем, пиратом, работорговцем, вором и убийцей; воплощением всех человеческих пороков. Я не испытывал к нему ничего, кроме отвращения.
     - Он хочет увидеть море, - ответила девушка.
     Я промолчал.
     - Пожалуйста, - повторила она, - у меня не хватит сил.
     Я наклонился над умирающим, перебросил его руку себе через плечо, с помощью девушки приподнял его и понес мимо кухонь, по узким лестницам на крышу здания. Она оказалась довольно пологой, и мы смогли подойти к самому ее краю, поддерживая за руки истекающего кровью, умирающего Сурбуса.
     Утро было серым и холодным, но заря уже начинала заниматься.
     Мы терпеливо ждали.
     И рассвет наконец пришел. Солнечные лучи заскользили по рассыпанным в небе облакам, пробежали по городским стенам, вырвались из-за крыш зданий Порт-Кара, сияющей волной обрушились на воды Тамберского пролива и веселой рябью заиграли на морской глади блистательной Тассы.
     Рука Сурбуса соскользнула с плеча девушки и потянулась ко мне. Я посмотрел на него. Он слабо кивнул. Глаза его уже не казались наполненными болью. Губы Сурбуса шевельнулись, но он тут же закашлялся, из горла хлынула кровь, голова его опрокинулась набок, и внезапно потяжелевшее тело безвольно повисло у нас на плечах.
     Мы опустили его на крышу.
     - Что он сказал? - спросил я. Девушка улыбнулась.
     - Он поблагодарил вас, - ответила она. - Сказал: "Спасибо".
     Я стоял, не в силах отвести глаз от сверкающей в лучах солнца блистательной Тассы.
     - Люди Порт-Кара настолько любят море? - спросил я.
     - Да, - ответила она. - Очень любят. Я посмотрел на нее.
     - И что ты теперь будешь делать? - поинтересовался я. - Куда пойдешь?
     - Не знаю, - пожала она плечами. - Опять пойду к хозяину таверны.
     Я протянул руку и коснулся ее щеки.
     - Тебе не стоит возвращаться, - сказал я. - Пошли со мной.
     У нее на глазах заблестели слезы.
     - Спасибо, - едва слышно пробормотала она.
     - Как тебя зовут? - спросил я.
     - Лума, - ответила девушка.
     Мы спустились с крыши.
     В кухнях меня поджидал хозяин таверны.
     - Сурбус мертв, - сказал я ему. Он кивнул.
     Тело его, я знал, будет опущено в канал, и воды вынесут его в море.
     - Ключ, - указал я ему на ошейник Лумы.
     Владелец таверны принес ключ и снял с девушки ошейник.
     Она с заметным удивлением провела рукой по горлу, впервые, очевидно, за многие годы не стягиваемому жесткой полоской металла.
     Когда нужно будет, я куплю ей другой ошейник, с соответствующей надписью о том, кому она принадлежит.
     Мы вышли из кухни и, едва оказавшись в центральном зале таверны, остановились.
     Здесь, поджидая меня, стояли семьдесят-восемьдесят вооруженных мужчин. Все - матросы Порт-Кара. Многих из них я узнал. Прошлым вечером они были здесь вместе с Сурбусом.
     Я отстранил от себя девчонку и обнажил меч.
     Вперед вышел высокий худощавый человек, довольно молодой, но с обветренным солеными ветрами, изборожденным морщинами лицом. У него были серые глаза и большие грубые ладони.
     - Я Таб, - представился он, - первый помощник Сурбуса.
     Я молча наблюдал за ним.
     - Ты дал ему в последний раз увидеть море? - спросил Таб.
     - Да, - ответил я.
     - Значит, ты наш человек, - сказал он.

Глава десятая

СОВЕТ КАПИТАНОВ

     Я занял свое место в зале, где обычно проходили заседания Совета капитанов Порт-Кара.
     Приближалась к концу Первая переходная стрелка, следующая за месяцем енкара, начинающимся в день весеннего равноденствия, отмечающего в Порт-Каре, как и в большинстве гори-анских городов, начало нового года. По летосчислению Ара наступивший год был 10120-м. Я находился в Порт-Каре уже почти семь горианских месяцев.
     Никто не выступил против того, чтобы я занял место Сурбуса. Его люди сами выдвинули меня.
     И вот я, тот, кто некогда был Тэрлом Кэботом, воином из Ко-ро-ба, заседал теперь в составе Совета капитанов наравне с пиратами и торговой олигархией этого мрачного, зловещего города, настоящего бедствия для блистательной Тассы.
     Вся власть в Порт-Каре фактически находилась в руках Совета.
     Номинально над Советом стояли пять убаров города - Чанг, Этеокль, Нигель, Сулиус Максимус и Генрис Севариус, - каждый из которых отказывался признать законность и правомочность власти своих соперников.
     Являясь одновременно капитанами, убары автоматически входили в состав Совета, где их места были представлены пятью, как правило, пустовавшими тронами, обращенными к расположенным полукругом креслам, на которых восседали сами капитаны. От имени каждого убара выступал его заместитель, писец, стул которого находился позади трона представляемого им убара. Сами же убары редко появлялись на заседаниях Совета, опасаясь предательского нападения наемников своих конкурентов.
     Сидя за длинным столом, возвышающимся перед пустующими тронами убаров, секретарь Совета капитанов монотонно зачитывал протокол последнего заседания.
     В состав Совета обычно входило около ста двадцати капитанов; иногда их могло быть немного больше, иногда, наоборот, несколько меньше.
     Право быть принятым в состав членов Совета капитанов принадлежало владельцу не менее пяти кораблей. Сурбус, таким образом, не являлся одним из имеющих значительный вес капитанов, хотя в его распоряжении и находилось семь судов, перешедших теперь ко мне. Эти пять кораблей, дающих право их владельцу войти в состав Совета Капитанов, могли быть либо так называемыми круглыми кораблями с вместительными трюмами, удобными для перевозки грузов, либо длинными кораблями, или кораблями-таранами, предназначенными для ведения боевых действий. И те и другие преимущественно являются весельными судами, но оснастка круглых кораблей более основательна, с большей площадью парусов и двумя мачтами. Именуемое "круглым" судно - что, конечно, не означает его круглую форму, - обладает отношением длины бимса  к длине киля приблизительно один к шести, в то время как на боевых галерах это соотношение выдерживается порядка одного к восьми.
     Следует добавить, что эти пять кораблей должны относиться, по крайней мере, к среднему классу судов. То есть, пользуясь единицами измерения, принятыми на Земле, они должны обладать водоизмещением не менее 100-150 тонн. Я вычислил это значение, исходя из горианской единицы измерения веса, за которую принят один вейт, равняющийся десяти стоунам. Стоун, в свою очередь, равен четырем земным фунтам. Круглое судно среднего класса способно взять на борт груз весом от пяти до семи с половиной тысяч горианских вейтов. Такая система измерения веса принята во всех горианских городах Торговой палатой, единым в данной области законодательным органом Гора. Эталон стоуна, представляющий собой металлический цилиндр, хранится неподалеку от Сардара. Четыре раза в год на больших ярмарках, устраиваемых ежесезонно в окрестностях Сардара, эталон стоуна выставляется вместе с весами, чтобы официальные представители каждого города получили возможность сравнить собственный, имеющий хождение в их городе стоун с эталоном. Стоун Порт-Кара после сравнения с эталоном хранится в специальном помещении Арсенала, находящегося в ведении Совета капитанов.
     Средний класс длинного судна, или корабля-тарана, определяется исходя не из его грузоподъемности, а по длине его килевой части, которая должна быть от восьмидесяти до ста двадцати горианских футов, и ширине бимсового перекрытия, достигающей обычно десяти-пятнадцати горианских футов. Интересно отметить, что земной и горианский фут имеют практически одинаковую длину, восходя первоначально к одной единице измерения, длине ступни взрослого мужчины. Эталон горианского фута - круглый металлический стержень - хранится так же, как и эталон стоуна.
     После смерти Сурбуса ко мне, по требованию людей, входивших в состав его команды, перешли не только его корабли, но и его имущество, накопленные богатства и рабы. В качестве недвижимости ко мне перешел его напоминающий скорее крепость дворец. Он располагался на восточной, граничащей с болотами окраине Порт-Кара. Внутренняя акватория дворца способна была вместить семь крупных кораблей и соединялась с центральными каналами, протянувшимися через весь город до самого моря. Имение было надежно защищено с одной стороны неприступными стенами и болотами, а с другой, помимо стен, - широкими каналами, путь по которым преграждали массивные, закрывающиеся на толстые деревянные брусья ворота.
     Когда мы с Клинтусом, Турноком и нашими рабынями впервые попали в Порт-Кар, мы обосновались неподалеку от этого места. Ближайшей к нему пага-таверной и оказалась та, где наша неожиданная встреча с Сурбусом так круто перевернула судьбу каждого из нас.
     От монотонного голоса секретаря, зачитывающего протокол последнего заседания, неудержимо клонило в сон.
     Я оглянулся по сторонам, пробежав глазами по креслам, полукругом огибающим пять обращенных к ним тронов. Хотя в состав Совета входило около ста двадцати членов, на заседаниях редко присутствовало больше семидесяти-восьмидесяти человек, как пришедших лично, так и приславших вместо себя своих доверенны