всего хорошего, поэт, - сказал я.
    Он кивнул.
    - И тебе всего хорошего, воин.
    Возможно, мы оба сомневались в возможности дружбы между членами разных каст, но
в душе сознавали, хотя и не говорили вслух, что сердца людей не знают кастовых
различий.
    Андреас повернулся, чтобы уйти, но затем снова посмотрел на меня:
    - Царствующие Жрецы ждут тебя.
    - Конечно.
    Андреас поднял руку и сказал:
    - Тал.
    Я удивился, что он сказал слова приветствия, но тоже почему-то сказал: - Тал.
    Я решил, что он хотел напоследок поприветствовать меня, так как другого случая
может и не предвидится.
    Андреас повернулся и ушел.
    А я должен был продолжать свое путешествие в Сардарские Горы.
    Как сказал Андреас, меня там ждут, ведь они знают обо всем, что происходит
на Горе. Могущество и знания Царствующих Жрецов были вне понимания
простых смертных.
    Говорили, что мы для Царствующих Жрецов примерно то же самое, что для нас
амебы. Их могучий интеллект не шел ни в какое сравнение с нашим жалким разумом.
    Мне уже пришлось видеть их могущество - мой город был уничтожен так, как человек
уничтожает муравейник. От города не осталось но одного камня.
    Да, я знал, что могущество Царствующих Жрецов огромно. Они могут управлять
гравитацией, уничтожать города, разделять друзей и родных, вырывать любимых из
объятий друг друга, приносить ужасную смерть любому, кто пойдет против их воли.
Их могущество вселяет ужас в сердца людей, которые не осмеливаются противостоять
им.
    Слова человека из Ара, который был одет в мантию Посвященного и принес мне
послание Царствующих Жрецов в ту жуткую ночь на дороге Ко-Ро-Ба, до
сих пор звучали у меня в ушах:
    - Упади грудью на свой меч, Тэрл из Ко-Ро-Ба!
    Но я знал, что не сделаю этого. Я должен идти к Сардарским Горам, проникнуть
в них и встретиться с Царствующими Жрецами.
    Я должен найти их.
    Где-то среди диких обледеневших утесов, недоступных даже тарнам, они ждут меня -
эти свирепые боги жестокого мира.


    ГЛАВА 20. НЕВИДИМЫЙ БАРЬЕР.

    В руке у меня был меч, отнятый в шахте у одного из солдат. Это было 
моим единственным оружием. Для прохода в горы следовало вооружиться 
получше. Многие солдаты на шахтах были убиты или бежали. С убитых была 
снята вся одежда и взято оружие. И то, и другое было необходимо плохо 
одетым и безоружным рабам.
    Я знал, что времени у меня очень мало - ведь скоро сюда прибудут тарнсмены
Тарны. Я стал осматривать низкие деревянные домики, окружающие шахты. Почти
все они были разрушены и разграблены рабами. Там не осталось ни оружия, ни пищи.
    В главной канцелярии я нашел управляющего шахтами, который был изувечен до
неузнаваемости. Ведь именно по его приказу затоплялись шахты вместе со всеми
рабами. Теперь его почти разорвали на куски.
    На стене висели пустые ножны. Я надеялся, что он успел схватить оружие, когда
сюда ворвались рабы. Хотя я ненавидел его, но мне хотелось, чтобы он умер безоружным.
Возможно, в полутьме рабы не заметили этих ножен. Сам меч, конечно, исчез. Я
решил, что ножны могут мне пригодиться.
    Поднеся их к окну, я увидел, что на них блестят шесть великолепных камней.
Наверное, они достаточно дорогие, хотя вряд ли большая ценность.
    Я сунул меч в ножны, прикрепив их к поясу, и по горийскому обычаю перекинул через
плечо.
    Я вышел из дома и посмотрел на небо. Тарнсменов еще не было. Луны превратились
в бледные диски на светлеющем небе. Солнце наполовину появилось из-за
горизонта.
    Его свет разрушил темные бастионы ночи. Я посмотрел на то, что окружало меня -
безобразные дома, зловещая пустынная коричневая земля, усыпанная камнями. Среди
разбросанных бумаг, обломков сломанных клинков валялись застывшие в самых невероятных
позах трупы обнаженных людей.
    Клубы пыли, похожие на принюхивающихся собак, вились вокруг них. Выбитая
кем-то дверь теперь висела на одной петле и качалась на ветру, издавая душераздирающие
звуки.
    Я прошел по этому хаосу и поднял замеченный мною шлем. Хотя ремешок был
порван, это было легко поправить. Интересно, почему его не забрали рабы?
    Результатом моих поисков были только пустые ножны и поврежденный шлем, а вскоре
здесь уже будут тарнсмены. И я быстро пошел прочь. Это была походка воина,
приобретенная после долгих тренировок. Она позволяла идти быстро и очень долго.
    И только когда я добрался до леса, к шахтам начали спускаться тарнсмены.
    Через три дня вблизи Колонны Обмена я нашел своего тарна. Увидев его 
издали, я сперва решил, что это дикий тарн. Я приготовился дорого отдать 
свою жизнь, но эта птица, которая несколько недель не улетала отсюда, была 
моим тарном. Она расправила крылья и пошла ко мне.
    Я потому и пошел сначала сюда, что предчувствовал, что тарн находиться где-то
поблизости. В горах, куда он принес меня и татрикс, была хорошая охота и
улетать отсюда у него не было никаких причин.
    Когда тарн приблизился и вытянул голову, у меня вдруг появилась мысль,
что он ждал меня здесь. Но это было слишком невероятно.
    Он не сопротивлялся и не проявлял недовольства, когда я вскочил ему на спину
и крикнул:
    - Первая! - Тарн пронзительно вскрикнул и как могучая пружина взмыл в небо,
оглушительно хлопая крыльями.
    Когда мы пролетали над Колонной Обмена, я вдруг вспомнил, что именно здесь меня
предала та, что была когда-то татрикс Тарны. Интересно, какова ее судьба?
Я задумался так же над причинами, которые склонили ее к предательству, над ее
странной ненавистью ко мне, которая, казалось, была совсем не свойственна той
одинокой девушке на выступе утеса, которая смотрела на море желтых цветов внизу,
пока я расправлялся с куском сырого мяса. И вновь во мне проснулась ярость
и жажда мести, когда я вспомнил ее повелительный жест и беспощадный приказ:
    - Схватите его.
    Какова бы не была ее судьба, подумал я, она заслуживает ее. Но вдруг я поймал
себя на мысли, что мне не хочется ее смерти. Месть Дорны Гордой должна быть
ужасной. Я с содроганием подумал о том, что Лару могли бросить в яму,
кишащую остами, или сварить живьем в кипящем масле, или
оставить голой в бесконечных болотах с кровососущими насекомыми и плотоядными
растениями, или же скормить гигантским уртам, которые живут в подвалах под
дворцом татрикс. Я знал, что ненависть мужчин не идет ни в какое сравнение
с женской ненавистью, которая может быть изощренно жестокой и страшной.
Мужчине никогда  не додуматься до того, что может прийти в голову женщине.
Что же может удовлетворить жажду мести такой страшной женщины, как
Дорна Гордая?
    Был месяц весеннего равноденствия, который назывался на Горе эн-кара, или
первый Кара. Полное название звучит как эн-кара-лар-торвис, что в переводе
означает Первый Поворот Центрального Огня. Лар-Торвис - это по-горийски
солнце. Но обычно солнце называют тут Тор-ту-Гор, или Свет над Домашним
Камнем. Месяц весеннего равноденствия называется се-кара-лар-торвис, или
просто се-кара - Второй Поворот.
    К отчаянию всех ученых Гора, в каждом городе планеты ведется свое 
собственное летоисчисление. Даже Посвященные, которые должны были вести 
единый календарь, свои праздники отмечали в разное время, в зависимости от 
того, в каком городе они жили. Для введения единого календаря требовалось, 
чтобы один из городов подчинил себе все другие. Но пока такого ни разу не 
было, и Посвященные каждого города считали себя самыми главными, которые 
единственные придерживаются правильного календаря.
    Однако на Горе существовали празднества, которые отмечались четыре раза в год
в одно и то же время - ярмарки у подножья Сардарских Гор. Их начало
определялось по календарю Ара - самого большого города на Горе.
    А время в Аре отсчитывалось от времени появления первого человека на Горе,
который, по словам Царствующих Жрецов, образовался из земли и крови тарна.
В настоящее время шел 10117 год по летоисчислению Ара, но я считал, что на
самом деле Ару не более 3000-4000 лет. Домашний Камень Ара был, видимо,
весьма солидного возраста.
    После четырех дней путешествия на тарне я увидел вдали Сардарские Горы. Если
бы у меня был горийский компас, то его игла неизменно указывала бы на них,
как на место обитания Царствующих Жрецов. Вблизи гор я разглядел разноцветные
красивые знамена и красивые павильоны ярмарки Эн-Кара - ярмарки Первого
Поворота.
    Мне не очень-то хотелось приближаться к этому месту. Я смотрел на горы, которые
впервые предстали предо мной. При их появлении по моему телу прошла дрожь, хотя
ветер был достаточно теплым.
    Сардарские Горы не были такими огромными, как знаменитые утесы Вольтан 
Рейндж, где я был когда-то пленником мятежного убара города Ара - 
Марленуса, свободолюбивого и воинственного отца прекрасной Талены, которую 
я много лет назад унес на своем тарне в Ко-Ро-Ба.
    Нет, Сардарские Горы уступали по высоте и величию утесам Вольтана. Их вершины
не врезались в небо, презрительно смеясь над долинами, лежащими у их подножья.
Там никогда не звучали крики тарнов и ларлов. Тем не менее, когда я смотрел на
эти горы, уступающие в неприступности и дикости горам Вольтан, страх
закрадывался в мое сердце.
    Я направил тарна к горам.
    Горы передо мной были совсем черными. Только высокие вершины отливали
белоснежным снегом. Я пытался разглядеть на склонах зеленую растительность, но
напрасно - в Сардарских Горах не росло ничего.
    Эти остроконечные вершины даже издали излучали какую-то угрозу. Я направил
тарна как можно выше и всмотрелся в тучи, окружающие горы, но ничто не
указывало на пребывание там Царствующих Жрецов.
    И тут у меня возникло подозрение, что Сардарские Горы пусты и там нет ничего,
кроме ветра и снега, что люди верят в несуществующее, поклоняются пустоте.
    А как же тогда нескончаемые молитвы Посвященных, жертвоприношения, ритуалы,
святилища, алтари? Неужели жертвоприношения, аромат ладана, молитвы Посвященных
обращены просто к голым пикам Сардарских Гор - к снегу, холоду и ветру, которые
царят в ущельях?
    Внезапно тарн вскрикнул и содрогнулся в воздухе. И все мои святотатственные
мысли о пустых горах мгновенно исчезли - я получил доказательство существования
Царствующих Жрецов.
    Тарна как будто схватила невидимая, но могучая рука.
    Я ничего не ощущал.
    Глаза птицы, вероятно впервые в жизни, наполнились слепым ужасом.
    Я по-прежнему ничего не ощущал и не видел.
    С жалобным криком тарн начал опускаться вниз. Его могучие крылья беспорядочно
били воздух - так же беспомощно, как руки утопающего. Но воздух как бы
отказывался держать его крылья. Описывая неправильные круги и дико крича,
беспомощный тарн падал на землю, а я, не в силах ничем ему помочь, в отчаянии
вцепился в его шею.
    И только когда мы были в ста ярдах от земли, этот странный эффект исчез так же
внезапно, как и появился. Тарн вновь обрел силы, но остался таким же
перепуганным и возбужденным, почти неуправляемым.
    Но затем, к моему удивлению, тарн снова начал подниматься наверх,как
бы стремясь вновь набрать ту высоту, с которой его сбросили неведомые силы.
    Раз за разом он упрямо поднимался, но каждый раз происходило одно и то же - он
беспомощно падал вниз.
    Сидя на его спине, я ощущал напряжение его мышц и бешеную работу сердца. Но
после того, как он достигал определенной высоты, зрение его вдруг
затуманивалось и он терял ориентировку в пространстве и координацию движений.
Теперь в нем уже не было страха - остался только гнев. Он снова и снова пытался
взять невидимый барьер и каждый раз все более яростно.
    Увидев, что все тщетно, я крикнул:
    - Четвертая!
    Я боялся, что упрямая птица погибнет в борьбе с невидимыми силами, которые
преградили нам путь в горы.
    С большой неохотой тарн направился в сторону зеленой долины, которая находилась
на расстоянии одной лиги от ярмарки Эн-Кара. Мне показалось, что большие глаза
птицы смотрят на меня с осуждением. Почему я не позволил повторить попытку,
ведь победа была так близка!
    Я успокаивающе похлопал его, погладил шею, снял с перьев несколько гусениц,
которые паразитировали на тарнах, и предложил их ему. Некоторое время он топорщил
крылья, выражая свое недовольство, но затем сменил гнев на милость и лакомство
исчезло у него в клюве.
    То, что случилось со мной, любой гориец, особенно представитель низших каст,
счел бы проявлением сверхъестественных сил, воли Царствующих Жрецов, но мне
такая гипотеза не подходила.
    На тарна, видимо, действовало какое-то излучение, которое лишало его координации
движений. Это же излучение препятствовало проникновению в Сардарские Горы
огромных тарларионов, которые использовались на Горе в качестве ездовых
животных. Я и раньше восхищался Царствующими Жрецами. Теперь я дополнительно
убедился, хотя слышал об этом не раз, что в горы можно пройти только пешком.
    Мне было жаль оставлять тарна, но он не мог сопровождать меня.
    Я проговорил с ним примерно час. Это конечно глупо, но я не мог с собой ничего
поделать. Затем я похлопал его по клюву и направил голову птицы в сторону
полей.
    - Табук! - сказал я.
    Птица не двинулась с места.
    - Табук! - повторил я.
    Мне показалось, что птица стыдилась того, что подвела меня и не смогла
пролететь к Сардарским Горам. И более того, мне показалось, что тарн знает,
что я не собираюсь ждать его здесь.
    Птица беспокойно заерзала и потерлась головой об мою ногу.
    Подвел ли он меня? Не буду ли я презирать его? - безмолвно спрашивала она.
    - Лети, Убар Небес, - сказал я, - лети.
    И когда я назвал его Убаром Небес, тарн поднял голову, сразу став выше меня на
целый ярд. Я называл его так, когда мы были вместе на арене и потом, когда летели в небесах.
    Огромная птица отошла от меня на несколько ярдов, но потом обернулась и
посмотрела на меня.
    Я показал ей на поля.
    Тарн раскинул крылья, вскрикнул и взмыл в воздух. Я смотрел ему вслед, пока
он не превратился в черную точку на голубом небе. Когда он исчез из виду,
мне стало невыносимо грустно, и я повернулся к горам.
    Передо мной в зеленой долине раскинулись ярмарки Эн-Кара.
    Я прошел не более пасанга, когда откуда-то справа, из небольшой рощицы,
расположенной на другом берегу узкой, но быстрой речушки, текущей с Сардарских
Гор, донесся полный ужаса крик девушки.


    ГЛАВА 21. Я ПОКУПАЮ ДЕВУШКУ.

    Я выхватил меч из ножен и быстро перебрался на другой берег речки.
    Снова раздался женский крик.
    Я быстро и осторожно передвигался между деревьями рощицы.
    Запах пищи, готовящейся на костре,коснулся моих ноздрей. Я услышал звуки
неторопливой беседы. Сквозь деревья я уже мог видеть полотняный фургон и
людей, распрягающих огромного тарлариона. Из того, что я увидел, можно
сделать вывод, что эти люди не слышали крика или просто не обратили на него
внимание.
    Я замедлил шаг и вышел на поляну, где были раскинуты палатки. Один или два
охранника с любопытством посмотрели на меня. Один из них поднялся и пошел
проверить, нет ли со мной еще кого-нибудь. Я осмотрелся. Передо мной
раскинулось мирное зрелище - костры, на которых готовилась пища, палатки,
распряженные животные. Эту картину я видел сотни раз, когда путешествовал
по Гору с караваном Минтара из касты торговцев. Но этот маленький караван
не шел ни в какое сравнение с огромным, растянувшимся на многие пасанги,
сказочно богатым караваном Минтара.
    Я снова услышал крик.
    Затем вдруг заметил, что фургон был сделан из голубого и желтого шелка.
Это был лагерь работорговцев. Я вложил меч в ножны и снял шлем.
    - Тал, - сказал я двум охранникам, которые сидели у костра, играя в камни.
Эта горийская игра напоминала земную игру в "чет-нечет".
    - Тал, - сказал один. Другой в это время задумался над кучкой камней,
пытаясь угадать, что спрятал его товарищ, даже не посмотрел на меня.
    Я прошел между палатками и увидел девушку.
    Это была блондинка с потрясающими голубыми глазами и золотистыми волосами,
которые были свободно распущены. Она была очень красива и дрожала, как
обезумевшее животное. Она стояла на коленях, прислонившись спиной к тонкому
дереву, к которому была прикована. На ней не было никакой одежды. Ее руки
были стянуты за головой и прикованы к дереву. Ноги охватывала тонкая цепь,
прикрепленная к дереву.
    Ее глаза посмотрели на меня - умоляющие и несчастные. Она ждала от меня
помощи, но когда вгляделась в мое лицо, то еще больший ужас появился в ее
глазах. Она издала крик отчаяния, ее всю затрясло голова упала на грудь.
    Я решил, что она приняла меня за кого-то другого.
    Возле дерева стоял каменный горшок, наполненный раскаленными углями. Я
чувствовал их жар, даже находясь на расстоянии десяти ярдов. Из горшка
торчали три железных прута.
    Возле горшка стоял обнаженный до пояса человек с кожаными рукавицами на
руках. Судя по всему, один из слуг работорговца.
    Это был огромный, обливающийся потом человек, слепой на один глаз. Он
смотрел на меня без особого интереса, дожидаясь, пока нагреется прут.
    Я взглянул на бедро девушки. На нем еще не было клейма.
    Когда человек похищает девушку для себя, он никогда не клеймит ее. Но
профессиональный работорговец, который занимается перепродажей рабов, всегда
клеймит их.
    И клеймо, и воротник предназначены для рабов. Но на воротнике написано имя и
родной город владельца раба, так что воротник может быть неоднократно заменен.
Но клеймо останется на всю жизнь, говоря об общественном статусе человека.
Обычно его не видно под мантией, но если девушка носит камиск, то клеймо
видно всем, напоминая о ее положении.
    Клеймо наносится в виде начальной буквы слова "раб" на горийском языке.
    Заметив мой интерес к девушке, мужчина встал, подошел к ней и, взяв за волосы,
откинул голову назад, чтобы я мог разглядеть лицо.
    - Она красива, не правда ли? - спросил он. Я кивнул.
    Я не мог понять, почему эти прекрасные глаза смотрят на меня с таким ужасом.
    - Может, ты хочешь купить ее?
    - Нет.
    Мужчина подмигнул мне слепым глазом. Его голос понизился до шепота.
    - Она не обучена, - сказал он, - с ней так же трудно справиться, как с
диким слином.
    Я улыбнулся.
    - Но раскаленное железо выбьет из нее дурь.
    Я сомневался в этом.
    Человек вытащил один из прутьев, который светился темно-вишневым светом.
    При виде раскаленного прута девушка вскрикнула и забилась в оковах, которые
крепко держали ее.
    Человек сунул прут обратно в огонь.
    - Она слишком громко орет, - сказал он смущенно. Затем он кивнул мне, как
бы извиняясь, и, подойдя к девушке, схватил ее за волосы, смотал их в клубок
и сунул в рот. Девушка не успела выплюнуть его, так как он быстро схватил
другую прядь и мгновенно обмотал ей голову девушки. Это был старый трюк
работорговцев. Тарнсмены тоже часто применяют его, когда требуется заставить
пленника замолчать.
    - Прости, милашка, - сказал он, дружески хлопнув ее по голове, -  но я не
хочу, чтобы сюда пришел Тарго со своим кнутом и избил нас обоих.
    Продолжая всхлипывать, девушка уронила голову на грудь.
    Человек рассеяно мурлыкал старую песню бродячих торговцев, ожидая, пока
прутья раскалятся как следует.
    Мною владели противоречивые чувства. Мне очень хотелось освободить
девушку, защитить ее. Но она была всего лишь рабыней, и ее владелец не
делал ничего противозаконного с точки зрения обычаев Гора, когда решил
заклеймить свою собственность. Если бы я попытался освободить девушку, то это
была бы такая же кража, как если бы я вздумал угнать фургон.
    Более того, эти люди не причиняли никакого вреда девушке. Для них это была
лишь одна из рабынь, причем необученная и приносящая много хлопот. Они не
могли понять ее унижения, стыда и ужаса.
    Я думаю, что другие рабыни в караване тоже с неодобрением относились к тому
шуму, который подняла эта девушка. Ведь если ты раб, то должен ожидать
кнута и раскаленного железа.
    Я увидел