всегда
вызывал его и на заседания, и на просмотр кинокартин, и на обеды, заменявшие
у нас правительственные совещания. А они великой считались честью. Ворошилов
теперь бывал там редко. Порой сам позвонит и приходит.
   Мы ездили к Сталину очень часто, почти каждый  вечер.  Только  когда  ему
нездоровилось, случались пропуски. Других причин не  возникало,  потому  что
Сталину в одиночку некуда было девать себя. Он был вроде того купца из пьесы
Островского "Горячее сердце", которого играл во МХАТе Тарханов(2).  У  этого
купца жил какой-то приближенный,  который  думал,  как  тому  заполнить  его
время. Купец  говорил:  "Ну,  что  сегодня  будем  делать?"  И  приближенный
придумывал, что делать. Они  и  в  разбойников  играли,  и  всякими  прочими
затеями занимались. И Сталин, вроде этого купца, тоже говорил нам: "Ну,  что
сегодня будем делать?" Он-то уже неспособен был что-нибудь серьезное делать.
Но мы должны были работать на своих постах, на которые были избраны, а кроме
того, участвовать в сталинских вечерах в качествах театральных персонажей  и
развлекать его. Тяжелое для нас было время.
   Еще до XIX съезда партии Сталин ввязался в дискуссию  по  языкознанию(3).
Очень странная была  дискуссия.  Сталин  как-то  принимал  у  себя  грузина,
ученого-лингвиста(4), и беседовал с ним. Тот  каким-то  образом  пробудил  в
Сталине желание включиться в научный спор. И Сталин выступил против наследия
академика Mappa, историка и лингвиста, против его  трудов.  В  конце  концов
Сталин выступил и против того  ученого-грузина,  с  которого  все  началось.
Раньше это был близкий к нему человек, он его не раз  приглашал  к  себе  на
обед. Таким  образом,  в  результате  дискуссии  появился  труд  Сталина  по
языкознанию, один из последних его теоретических трудов.
   Потом Сталин занялся экономическими проблемами. Он организовал  диспут(5)
по ним и опубликовывал свои  мысли  на  этот  счет.  Тут  тоже  имело  место
оригинальное начало. Один из ученых, занимавшихся  экономической  наукой,  с
украинской фамилией Ярошенко, стал  как  бы  зачинщиком:  написал  работу  о
социалистической экономике и обратился  в  Академию  наук  СССР  с  просьбой
организовать ее обсуждение. Академия, обсуждая его работу, не  оценила,  как
он считал, этот труд должным  образом.  Но  он  был  настойчивым  человеком,
членом партии, кажется, со времен гражданской войны, и написал в ЦК  ВКП(б),
стал буквально терроризировать всех, требуя, чтобы ЦК обсудил его сочинение,
причем правильно оценил бы его.
   Однажды летом в разгар дискуссии собрались мы у Сталина на даче. Там  был
в тот раз и Ворошилов. Шел обычный сталинский  обед,  мучительный,  длинный.
Вдруг Ворошилов (а мы-то были уверены, что он  и  не  читал  сочинения  того
экономиста, как и другие члены Политбюро  ЦК)  говорит  Сталину:  "Коба  (он
часто называл его так по старой  партийной  кличке),  ты  не  читал  бумагу,
которую разослал Ярошенко?" И начал  почему-то  его  ругать:  вот  такой  он
нехороший, то-то пишет и то-то. Сталин отвечает:  "Нет,  не  читал".  А  сам
смотрит на Маленкова и других. Тут все сказали, что не читали.  Но  Маленков
добавил, что такая работа вроде бы находится в  ЦК(6).  Выяснили,  что  всем
членам и кандидатам Политбюро ЦК сей материал был  разослан  самим  автором.
Ворошилов очень резко стал ругать его, приговаривая: "Арестовать  его  надо,
мерзавца, арестовать его!" И Сталин  поддержал:  "Ну,  что  это  за  сволочь
такая? Арестовать его!"
   Как же это можно? Человек написал труд, пусть  даже  плохой,  хотя  бы  и
вредный, но послал его в ЦК на обсуждение, считая  вопрос  важным.  Это  его
точка зрения,  он  давний  член  партии,  прошел  большой  путь,  был  ранее
партизаном в колчаковской Сибири, сам сибиряк, хотя и с украинской фамилией.
Но дан был сигнал свыше, разгромили его и  спустили  указание  по  партийным
организациям. Они обсуждали дело и клеймили позором  этого  человека.  А  за
что? И сами толком  не  знали.  За  то,  что  осмелился  написать.  Если  бы
Ворошилов не поднял тогда вопроса, тот человек продолжал бы упорствовать  на
своем, называл бы всех бюрократами, но тем дело бы  и  кончилось.  А  теперь
кончилось тем, что действительно  арестовали,  исключили  из  партии,  и  он
отсиживал ни за  что.  Его  выпустили  на  волю  после  смерти  Сталина.  Он
обращался в Московский комитет партии, высказывая негодование  против  МК  и
против меня лично. Ему, конечно, ничего не было известно о моей роли  в  его
деле, а меня он критиковал за то, что я не вмешался и не протянул  ему  руку
помощи.
   С  этим  же  экономистом  произошел  еще  один   эпизод,   который   тоже
характеризует  поведение  Сталина.  Когда   Сталин   начал   готовить   свой
предсмертный труд по экономическим проблемам  социализма  в  СССР,  он  всех
заставил читать и изучать его. Буквально вся партия  сидела  и  корпела  над
этим трудом. Он предложил также высказаться ораторам на XIX съезде партии по
данному вопросу. Маленков  в  своем  докладе  уделил  большое  внимание  его
работе. То же сделали и другие выступавшие, за исключением  меня.  Но  я  не
говорил о нем не потому, что я "смелый и умный"  и  критически  относился  к
этому труду, а потому, что на съезде я выступал как докладчик по  партийному
уставу, и у меня не было необходимости притягивать за уши этот труд Сталина.
   В один прекрасный день он созвал нас и начал распекать за то,  что  плохо
подобраны люди в секретариатах. Утверждал, что через наши секретариаты  идет
утечка секретных материалов, которые попадают за пределы Президиума,  и  что
надо проверить, кто и как это проделывает. Мы смотрим, ничего не понимая,  и
ждем, чем это кончится. Вдруг Сталин обращается ко мне: "Это  у  вас,  через
ваш секретариат идет утечка". Я: "Товарищ  Сталин,  уверен,  что  такого  не
может быть, у меня проверенные люди. Я им  доверяю,  они  честные  партийцы.
Никак не может быть, чтобы кто-то  из  них  разглашал  секретные  документы,
которые я получаю  как  член  Президиума".  -  "Нет,  это  у  вас,  сведения
просочились через  такого-то".  И  стал  доказывать.  Оказывается,  какое-то
положение, которое он сформулировал в  своем  труде,  почти  слово  в  слово
совпало с формулировками в работе критикуемого им все того же Ярошенко. "Как
же так получилось? Откуда он узнал? Он не мог  подслушать.  Значит,  получил
материалы, которые я диктую и рассылаю всем вам. Вот и дошло до критикуемого
лица, а тот использовал мою формулировку". Тут Сталин начал горячиться.
   Я понял, в чем дело. Ярошенко носил украинскую фамилию.  А  Сталин  знал,
что у меня работает помощником Шуйский, украинец, да я и  сам  ему  об  этом
рассказывал, и когда он шутил, то называл его "боярин Шуйский". А я повторял
иногда сталинские слова: "Вот у меня есть в  секретариате  боярин  Шуйский".
Подозрение пало и на него, и на других лиц. Сталин считал, что  у  меня  там
полно украинцев, и утечка идет через них. Когда я  уразумел,  то  на  второй
день пришел в МК партии и вызвал Шуйского. "Вы знаете Ярошенко?" - спрашиваю
его спокойно. "Нет, - говорит,  -  не  знаю".  "И  не  слышали  о  нем?".  -
"Слышал". - "Вы с ним знакомы?". - "Не знаком и никогда  не  встречался".  -
"Хорошо, найдите мне его анкету". Шуйский вскоре принес мне анкету. Я  хотел
посмотреть, кто этот человек  и  откуда,  познакомиться  с  ним.  По  анкете
установил, что, хотя фамилия у него украинская, еще его отец  или  даже  дед
выехал из Полтавской губернии в Сибирь. А внук был сибиряком,  там  родился,
там воспитывался, там вступил в партию, там участвовал в борьбе партизанских
отрядов против белогвардейского казачества, там  прошел  свой  революционный
путь. Это был не случайный человек в партии, а активный участник гражданской
войны. Когда я познакомился с его анкетой, то понял,  что  Сталин  действует
любимым методом "оглушения": сказал тебе и смотрит в глаза, дрогнул  ты  или
нет?
   Когда я встретился с ним на другой день,  то  спокойно  сказал:  "Товарищ
Сталин, Вы спрашивали о Ярошенко, я взял его анкету. Вы знаете, он вовсе  не
с Украины". Это я говорил, чтобы отвести удар от себя и  показать,  что  мой
секретариат ни при чем. Там  работали  два  украинца,  Шевченко  и  Шуйский,
безупречно честные люди. Я продолжал: "Он даже родился не  на  Украине,  его
дед уехал оттуда, а сам он от рождения  сибиряк".  Сталин  смотрит  на  меня
свирепо: "Вот черт!". Как-то так он выразился, но тут же смягчился. Это было
у него своеобразной формой извинения за то, что напал на меня.  "Так  он  из
Сибири?". - "Да, сибиряк. А где вообще нет украинцев? Они рассеяны  по  всей
стране. Их много и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и даже в Канаде и  прочих
странах за пределами СССР".
   Я-то от себя отвел удар, но  Сталин  не  успокоился  и  продолжал  искать
источник, откуда тот человек мог получить материал. Потом  Сталин  пришел  к
выводу, что утечка произошла  через  Поскребышева(7).  Это  была  неприятная
вещь, потому что Поскребышев много  лет  проработал  со  Сталиным,  был  его
верным псом. Как можно  было  допускать  даже  в  мыслях,  что  тот  передал
материал? Что он, специальный агент экономиста, что ли? Да  у  него  никаких
связей ни с кем вообще быть не могло. Надо было знать Поскребышева! Это  был
неглупый человек, правда, в то время набравший уже такую силу, что зазнался.
Он держал себя высокомерно, да не только высокомерно, а  хамски,  с  членами
Президиума ЦК. Бывало, так огрызался на  Молотова  и  Микояна,  а  то  и  на
других... И никто из нас не мог ответить ему. Это было оскорбительно, но  он
держался около Сталина и первым узнавал о немилости, которая  проявлялась  к
кому-то со стороны Сталина, потому он и нападал на человека, кто был намечен
для очередного жертвоприношения.
   И вдруг Поскребышев попал у Сталина на подозрение. Конечно, все материалы
прошли через  Поскребышева.  Более  того,  Поскребышев  писал  под  диктовку
Сталина. Сталин обычно расхаживал при диктовке. Ему не  сиделось,  когда  он
думал. Он ходил и диктовал,  но  никогда  стенографисткам,  а  Поскребышеву,
Поскребышев же записывал. Он приспособился к  диктовке  Сталина  и  научился
записывать за ним. Потом тут  же  прочитывал  записанное.  Если  он  неточно
уловил слова или же у Сталина вырисовывалась более четкая  формулировка,  то
Сталин передиктовывал, рукой Поскребышева внося исправления или  добавления.
Я отдаю здесь должное Сталину. До самой своей смерти, когда он диктовал  или
что-нибудь формулировал,  то  делал  это  очень  четко  и  ясно.  Сталинские
формулировки понятны, кратки, доходчивы. Это был у него большой дар, в  этом
заключалась  его  огромная  сила,  которую  нельзя  у  него  ни  отнять,  ни
принизить. Все, кто знал Сталина, восхищались этим его даром, поэтому  и  мы
гордились тем, что работаем со Сталиным.
   Это положительная сторона Сталина. Я же сейчас главным образом акцентирую
внимание на отрицательном. Положительного о нем столько сказано, что если бы
уменьшить все на 80%, то и тут хватит положительного на тысячу людей.  Я  же
говорю о том, что нанесло большой вред нашей партии,  о  личных  характерных
чертах, которые у него были и порождали действия, стоившие нам десятки тысяч
голов лучших сынов страны. Многое из  этого,  к  сожалению,  лежит  еще  под
спудом, не известно народу. Все это сейчас опять придавлено  и  ждет  своего
времени, но все равно  выйдет  наружу  и  получит  правильное  освещение.  Я
считаю, что рассказ об истине - вовсе не позор для нашей партии.  Неприятно,
конечно, но это процесс самоочищения,  когда  партия  сама  поднимает  такой
вопрос. Еще больше ее сторонников придет в ее ряды, все поймут, что это было
наносное явление, не характерное в принципе для нашей партии.
   Ленин предупреждал о подобном. А ведь он основоположник нашей партии,  ее
создатель.  Он  разработал  ту  теорию,  на  основе  которой   построено   и
развивается наше советское  государство.  Тут  основа  основ.  Значит,  если
по-ленински, то нечего и опасаться. Сталин был большим человеком, много  лет
являлся вождем нашей партии. Но Ленин еще в начале его деятельности сказал о
его недостатках, а потом жизнь подтвердила правоту Ленина. И  партия  сейчас
исправляет ошибки Сталина для того, чтобы больше никогда они не повторились.
Поэтому я и не боюсь говорить о них.  Это  не  клевета,  не  принижение,  а,
наоборот, самоочищение.
   Итак,  Поскребышева  Сталин  удалил  и  выдвинул  на  его  место  другого
человека. Поскребышев же, как говорится, был "подвешен". Я убежден, что если
бы жизнь Сталина продлилась еще на какое-то время,  то  Поскребышев  был  бы
уничтожен как предатель. Сталин нам говорил: "Поскребышев передал  материал,
больше никто не мог, через Поскребышева шла  утечка  секретных  документов".
Тоже мне секретность!  Какая  тут  секретность,  если  все  публиковалось  в
открытой печати? Просто Сталин был уязвлен,  что  его  формулировка  совпала
слово в слово с формулировкой того новоиспеченного, как он считал,  ученого.
Ведь никто не имел права думать так, как Сталин, только он был  единственным
гением. Поэтому  все  новое  должен  сказать  только  он,  а  другие  должны
повторять и распространять открытые им законы. И вдруг какой-то  замухрышка,
как он любил говорить, никому не известный сибиряк написал то же самое?
   Если бы Сталин был объективен  и  не  столь  самолюбив,  стал  человеком,
который мог бы  самокритично  заняться  анализом,  то  не  потребовалось  бы
больших усилий, чтобы увидеть, что труд
   Ярошенко,  "новоиспеченного"  теоретика,  как  Сталин  его  называл,  был
написан значительно раньше, чем Сталин занялся  этим  делом.  Его  сочинение
ходило в Академии наук,  там  обсуждали  его,  размножали,  оно  рассылалось
членам Политбюро ЦК. Одним словом,  автор  бился  во  все  двери,  буквально
кричал,  требуя  признания  своего  научного  приоритета.  Сталин  же  начал
заниматься этой проблемой, когда материал того автора уже был у Сталина. Так
что  как  раз  тот  автор  мог  бы  сказать  Сталину:  "Ты  украл   у   меня
формулировку".
   Возможно, конечно, что Сталин прочел его  труд,  а  потом,  даже  сам  не
осознавая, продиктовал такую же формулировку. Я не  говорю,  что  тот  автор
вообще был умнее Сталина. Но часто люди даже небольшого  масштаба  совершают
открытия. Какого бы ранга человек ни был, какое бы положение он ни  занимал,
он может сделать любое открытие, потому что  каждый  великий  человек  перед
тем, как сделать шаг, который возвеличил его, тоже  был  рядовым  человеком.
Однако Сталин такого  не  допускал:  раз  он  живет,  раз  он  вождь,  то  в
теоретических вопросах за ним всегда должно быть первое слово,  а  остальные
должны заниматься повтором.
   Данный эпизод, как я уже рассказывал, закончился тем,  что  того  беднягу
арестовали, и он  сидел.  Потом  мы  его  освободили,  но  я  не  помню  его
дальнейшей судьбы. Он так и не получил, видимо, должного признания. Полагаю,
что, может быть,  его  труд  заслуживал  внимания.  Но  тут  оказал  большое
воздействие тот факт, что наши так  называемые  ученые  всегда  исходили  из
положений, выдвинутых Сталиным, восхваляли его и твердили за ним  зады.  Они
уже высказались на эту тему при жизни Сталина, и им было незачем менять свою
точку  зрения,  роняя  себя  в  глазах  читателей.  Возможно,  тот   человек
незаслуженно не получил признания, но я не берусь судить. Тут  специфическая
область, пусть сами экономисты, если хотят, вернутся к его работе;  подведут
итоги, проанализируют и положат выводы на  ту  или  иную  полочку,  кто  там
заслуживает, а кто - не заслуживает признания.
   Для Ворошилова же эпизод с  экономистом  тоже  довольно  характерен.  Его
можно взять за какой-то отправной элемент при анализе событий, если  изучать
аресты той поры. Вот ведь с какой  "глубиной"  характеризовали  деятельность
того или другого деятеля партии или ученого, когда приходили к  выводу,  что
он "враг народа".  Получалась  филькина  грамота.  Обвинение  и  обоснование
ареста брались буквально с неба. Смотрели на небо или в зависимости от того,
какое ухо почесалось. И такие акции направляли против тысяч людей.  Подобное
поведение характерно не только для Ворошилова, но и для Молотова.
   В 1937 г., в пик репрессий, определяли  эту  политическую  линию  Сталин,
Молотов, Ворошилов, а при них бегал подпевалой на цыпочках и крутил  хвостом
Каганович. Каганович не был таким, как Молотов,  но  хотел  быть  даже  злее
Молотова. Ближе к Сталину стоял  Молотов.  Хотя  Каганович  тоже  был  очень
близкий к нему человек, и  Сталин  выставлял  его  за  классовое  чутье,  за
классовую непримиримость к врагам как эталон решительного большевика.  Мы-то
хорошо узнали, что это за "решительность". Ведь  это  тот  человек,  который
даже слова не сказал в защиту своего брата Михаила(8), и Михаил  покончил  с
собой, когда у него уже не оставалось выхода; ему предъявили обвинение,  что
он немецкий агент и что Гитлер метит его в состав российского правительства.
Просто  бред!  Что  может  быть  нелепее:  Гитлер  намечает  еврея   Михаила
Кагановича в правительство России? Сточки зрения фашистов, это уже  само  по
себе преступление.
   Позднее я не слышал, чтобы кто-либо говорил об этом  событии,  и  никогда
Лазарь  Каганович  не  возвращался  к  трагедии  своего  брата,  когда   уже
выяснилось, что произошла грубая ошибка. Ни  Сталин,  ни  кто-либо  иной  не
возвращались к этой истории. Просто  был  раньше  Михаил  Каганович,  нарком
авиационной промышленности, и не стало его, так что вроде бы и не было.  Это
характерно для Лазаря Кагановича. Как же он лебезил, как подхалимничал перед
Сталиным после того случая.

   Примечания
   (1) БОЛЬШАКОВ И. Г. (1902 - 1980) - член РСДРП с 1918 г., в 1916  -  1922
гг. рабочий Тульских оружейных  заводов,  потом  на  оргработе,  с  1931  г.
сотрудник Совнаркома СССР (последняя должность - управляющий делами), с 1939
г. председатель Комитета  по  делам  кинематографии  и  с  1946  г.  министр
кинематографии СССР, с 1953 г. заместитель министра культуры СССР.
   (2) ТАРХАНОВ М. М. (1877 - 1948) - народный  артист  СССР  с  1937  г.  В
упомянутой пьесе он играл Градобоева.
   (3) Лингвистическая дискуссия, порожденная наличием разных  точек  зрения
на творческое наследие акад. Н. Я. Марра в связи  с  его  учением  о  языке,
открылась в июне 1950 г. на страницах газеты "Правда". Сталин опубликовал  в
данной связи свои соображения в той же  газете  ("Относительно  марксизма  в
языкознании" - 20 июня, "К некоторым вопросам языкознания" - 4 июля,  "Ответ
товарищам" - 2 августа), объединенные затем в брошюре (И. Сталин "Марксизм и
вопросы языкознания". М. 1950).
   (4) Академик АН Груз. ССР с 1941 г., проф. ЧИКОБАВА А. С. (1898 -  1985),
специалист по кавказским языкам и теории общего языкознания.
   (5) В ноябре 1951 г. ЦК ВКП(б) организовал дискуссию по проекту  учебника
политической  экономии.  В  данной  связи  Сталин  написал   "Замечания   по
экономическим  вопросам"  (1  февраля  1952  г.  ),  "Ответ  т-щу   Ноткину,
Александру Ильичу" (24 апреля 1952 г. ), "Об ошибках т. Ярошенко Л. Д. " (22
мая 1952 г), "Ответ товарищам Саниной А. В. и Венжеру В. Г. "(  28  сентября
1952 г. ), объединенные затем в брошюре (И. Сталин  "Экономические  проблемы
социализма в СССР". М. 1952 г. ).  Дискуссия  была  закрытой,  Сталин  лично
определял, кого пригласить на этот узкий форум.  В  числе  приглашенных  был
работник Госплана Ярошенко Л. Д. Старый член партии, участник гражданской  и
Великой Отечественной войн, он наивно представлял себе, что  может  свободно
высказать свои мысли и даже покритиковать любого в ходе дискуссии, если она,
как ему сказали, будет носить научный характер.
   В ходе дискуссии Ярошенко критически отозвался  о  подготовленном  макете
учебника по политэкономии и высказал  нелестные  суждения  об  экономической
науке в СССР. Сталина зад