ы.  Одни  "герои",   созданные   Сталиным,
заменялись другими, и это тоже было  логичным  для  Сталина.  Сталин  чужими
руками уничтожал честных людей и знал, что они чисты перед народом  и  перед
партией. Эти люди гибли в результате только того, что  он  их  боялся  и  не
доверял им. Поэтому надо было постепенно убирать одних душителей и  заменять
другими. Так сложилось три эшелона  карателей:  сперва  Ягода,  затем  Ежов,
потом Берия.
   На Берии это оборвалось. Точнее говоря, не на самом Берии, а в результате
смерти Сталина. Берия же предстал перед судом народа как преступник.  Но  мы
тогда еще находились в плену у мертвого Сталина и, даже когда многое  узнали
после суда над Берией, давали партии и народу неправильные  объяснения,  все
свернув на Берию. Нам он казался удобной для того фигурой.  Мы  делали  все,
чтобы выгородить Сталина, хотя выгораживали преступника, убийцу, ибо еще  не
освободились от преклонения перед Сталиным.
   Впервые  я  по-настоящему  почувствовал  ложность  нашей  позиции,  когда
приехал в Югославию и беседовал там с Тито и другими  товарищами.  Когда  мы
затронули этот вопрос и сослались на Берию, они стали улыбаться  и  подавать
иронические реплики. Это нас раздражало, и мы, защищая Сталина,  вступили  в
большой спор, дошедший даже до скандала. Потом я публично выступил в  защиту
Сталина и против югославов. Сейчас всем ясно, что это было неправильно,  тут
у меня была позиция человека, который не осознал  необходимости  разоблачить
до конца преступления Сталина, чтобы подобные  методы  действий  никогда  не
могли вернуться в нашу партию. Тот, кто действительно хочет  установления  в
нашей партии ленинских порядков, а не сталинских, должен приложить все  силы
к  разоблачению  Сталина  и   осуждению   сталинских   методов.   Необходимы
реабилитация тех честных людей, из которых многие еще не реабилитированы,  и
разоблачение творившихся ранее беззаконий, с тем чтобы даже призрак подобных
методов не мог подняться из могилы.
   Удивляюсь некоторым крупным военачальникам, которые в своих воспоминаниях
хотят обелить Сталина и представить его отцом народа, доказать, что если  бы
не он, то мы не выиграли бы войну и подпали под пяту  фашистов.  Это  глупые
рассуждения, рабские понятия. Что же теперь, когда нет Сталина, мы  подпадем
под немецкое, английское  или  американское  влияние?  Нет,  никогда.  Народ
выдвинет новых руководителей и сумеет постоять за себя, как это было всегда.
Несуразность таких рассуждений не нуждается в особом доказательстве.
   Помню, как выступал на каком-то собрании один наш военачальник и,  говоря
добрые слова о Сталине, тут же возвеличивал и Блюхера(9). А другие, говоря о
Сталине, тут же возвеличивали Тухачевского. Товарищи, надо же сводить  концы
с концами! Нельзя на один пьедестал ставить убийцу и его жертвы.  Кто  такой
Блюхер? Герой гражданской войны, военный самородок, слесарь, выдвинувшийся в
крупного полководца. Он получил орден Красного Знамени № 1. Одно это говорит
о том, кем был Блюхер. Потом как один из лучших советских командармов он был
послан в Китай военным советником к Сунь  Ятсену.  И  вдруг  он  расстрелян!
Нельзя говорить одновременно о  Сталине  и  Блюхере,  умалчивая  о  причинах
гибели Блюхера. Нельзя закрывать глаза, считать, что никто ничего не  видит.
Подобные поступки могут вызвать только недоверие.
   Когда я был как-то в Болгарии, то в одном  из  своих  выступлений  привел
слова Пушкина, в произведении которого беседуют Моцарт и Сальери. Моцарт, не
подозревая, что Сальери готовится его отравить, говорит: "Гений и злодейство
несовместимы". Верно! Так и со Сталиным. Нельзя сочетать гения  и  убийцу  в
одном лице. Нельзя объединять тысячи жертв с их убийцей, ничего не  объясняя
насчет  Сталина.  Нельзя  на  одном  пьедестале  возводить  два   памятника.
Злодейства  были  учинены  Сталиным!  По  каким  мотивам  -  другой  вопрос.
Некоторые аргументируют так: это было сделано не в корыстных личных целях, а
в качестве заботы о своем народе. Ну и дикость! Заботясь о  народе,  убивать
лучших его сынов!  Довольно  дубовая  логика.  Правда,  находить  аргументы,
оправдывающие убийц, всегда было сложно.
   В моем докладе на XX съезде партии ничего не  было  сказано  об  открытых
процессах 30-х  годов,  на  которых  присутствовали  представители  братских
коммунистических  партий.  Тогда  судили  Рыкова,  Бухарина,  других  вождей
народа. Они заслуживают того, чтобы  называться  вождями.  Взять,  например,
Рыкова. Он после смерти Ленина стал председателем Совета народных комиссаров
СССР,  имел  большие  заслуги  перед  партией,  перед  народом  и   достойно
представлял советскую власть. А его судили и расстреляли. А Бухарин? Бухарин
был одним из любимцев партии. По его книгам старшее поколение членов  ВКП(б)
обучалось  марксистско-ленинскому  уму-разуму.   Бухарин   много   лет   был
редактором газеты "Правда". Ленин любовно называл его: "Наш  Бухарчик".  Или
Зиновьев и Каменев. Да, у них имелись октябрьские ошибки 1917 года. Это всем
известно, но известно и другое. Зиновьев и Каменев были привлечены Лениным к
работе в Политбюро ЦК  партии  и  наряду  с  другими  руководили  ею.  Когда
советское правительство переехало в Москву, Зиновьев остался  в  Петрограде.
Ему было доверено руководство колыбелью революции, городом,  который  поднял
знамя восстания в октябре 1917 года. Каменеву же была  доверена  Москва.  Он
был, в частности, председателем Моссовета. Вот как  относился  к  ним  Ленин
после ошибок, которые ими были допущены.
   Иной раз слышу по радио в какой-то связи: Ленин то-то поручил Ломову(10).
А где этот Ломов? Я Ломова хорошо знал, неоднократно встречался с ним, когда
работал в Донбассе, уже после гражданской войны. Тогда он возглавлял  добычу
угля в Донбассе. Я часто бывал  на  совещаниях  у  него,  в  Сталине  или  в
Харькове, где находилось его управление. Это был очень  уважаемый  в  партии
человек с дореволюционным подпольным стажем. Где же Ломов?  Расстрелян.  Нет
Ломова. Я уже говорил о Кедрове, Тухачевском, Егорове,  Блюхере,  о  других.
Можно составить целую книгу только  из  одних  фамилий  крупнейших  военных,
партийных,   советских,   комсомольских   и   хозяйственных   руководителей,
дипломатов, ученых. Все это были люди честные. Они стали  жертвами  Сталина,
жертвами произвола без всяких настоящих доказательств их  вины,  без  всяких
оснований.
   В вопросе об открытых процессах 30-х годов тоже сказалась  двойственность
нашего поведения. Мы опять боялись договорить до  конца,  хотя  не  вызывало
никаких сомнений, что эти люди невиновны, что они были  жертвами  произвола.
На  открытых  процессах  присутствовали  руководители  братских   компартий,
которые потом свидетельствовали в своих странах  справедливость  приговоров.
Мы  не  захотели  дискредитировать  их  заявления  и  отложили  реабилитацию
Бухарина, Зиновьева, Рыкова, других товарищей на неопределенный срок. Думаю,
что правильнее было договаривать до конца. Шила в мешке не  утаишь!  Главное
достижение XX съезда партии - то, что он начал  процесс  очищения  партии  и
возвращения ее к тем нормам жизни, за которые боролись Ленин и другие лучшие
сыны нашей страны.
   Часть несправедливо осужденных была освобождена, как только умер  Сталин.
Берия  поднял  тогда  этот  вопрос,  подработал  его,  внес  соответствующее
предложение, и мы согласились с ним. Но оказалось, что им  освобождены  были
главным образом уголовники: убийцы,  грабители,  мерзавцы  и  всякие  другие
подлые люди. Когда они вернулись по месту своего жительства, то  возобновили
грабежи и убийства. Ропот пошел в народе, что выпустили воров и убийц, и они
делают свое грязное дело. К тому времени Берия уже был разоблачен и осужден.
Поэтому именно нам приходилось давать народу разъяснения. Мы и сами  видели,
что сделано было неправильно, и хотя  внес  предложение  Берия,  но  решение
принимали правительство и ЦК, так что мы все несли ответственность за  него.
Сколько этих субъектов было освобождено, боюсь сказать,  однако,  во  всяком
случае, огромная армия.
   Политические же заключенные и ссыльные остались в тюрьмах  и  в  ссылках.
Берия поднял даже вопрос о том, чтобы принять закон, который давал бы  право
Министерству внутренних дел, то есть Берии,  по  своему  усмотрению  решать,
куда  возвращаться  этим  людям  после  отбытия  срока  наказания.   Я   уже
рассказывал, как я категорически запротестовал, и  все  меня  поддержали.  В
результате  свое  предложение  Берия  отозвал.  Что  касается  судьбы   всех
политических,  то  когда  генеральный  прокурор  Руденко  доложил   мне   об
отсутствии вины за ними, я его спросил: "Как же так? Я сам слышал,  как  они
признавались в преступлениях, в которых  их  обвиняли".  Руденко  улыбнулся:
"Тут искусство тех, кто вел следствие и кто проводил суд. Доводили людей  до
такого  состояния,  что  у  них  имелся  единственный  способ  покончить  со
страданиями и издевательствами - признаться, а следующим шагом была смерть".
   Сталин тогда принял решение о применении пыток. Помню,  как-то  Каганович
просил меня: "Ты постарайся найти решение о пытках. Его надо  уничтожить.  Я
помню кусок бумаги, на нем рукой Сталина  было  написано,  что  арестованных
надо подвергать избиению". Нас, мол, в тюрьме били, и  нам  не  надо  щадить
наших врагов. Иначе они не сознаются. Мы все подписались.
   Я потом искал его в секретариате ЦК и в секретных документах,  но  такого
документа не нашли. Видимо, Сталин его  еще  раньше  уничтожил.  Я  успокоил
Кагановича, что этого документа нет. Хоть я и член  Политбюро,  но  я  этого
документа не видел. Видимо, он был составлен и принят, когда я  еще  не  был
членом Политбюро. А кроме того, у Сталина не все члены Политбюро участвовали
в голосовании по тем  или  иным  вопросам.  К  тому  же  Политбюро  заседало
нерегулярно. Все голосовалось опросом. Сталин сам решал, какой документ кому
голосовать, а кому нет. Поэтому за этот документ я не только  не  голосовал,
но его и не видел, и о нем не знал. О нем я узнал уже после  смерти  Сталина
со слов Кагановича.

   Примечания
   (1) КЕДРОВ М. С. (1878 - 1941) -  член  РСДРП  с  1901  г.,  руководитель
книжного издательства "Зерно", участник трех российских революций, с 1919 г.
начальник Особого отдела ВЧК, с 1924 г. занимал ответственные посты  в  СТО,
ВСНХ,  Наркомздраве,  Верховном  суде,  исполкоме   Красного   спортинтерна,
Госплане; последняя его должность, перед тем как он был репрессирован в 1939
г., - директор Военно-санитарного института.
   (2) КЕДРОВ Б. М. (1903 - 1985) - философ,  химик,  историк,  академик  АН
СССР с 1966г.
   (3) ПОСПЕЛОВ П. Н. (1898  -  1979)  -  член  РСДРП  с  1916г.,  партийный
работник и пропагандист, в 1940 - 1949 гг. главный редактор газеты "Правда",
в 1949 - 1952 и 1961 - 1967 гг. директор Института  марксизма-ленинизма  при
ЦК КПСС, член ЦК партии в 1939 - 1971 гг., кандидат в  члены  Президиума  ЦК
КПСС в 1957 - 1961 гг., академик АН СССР с 1953 г.. Герой  Социалистического
Труда с 1958 г. В описываемое время (с 1953 по 1960 г. ) был  секретарем  ЦК
КПСС.
   (4) РУДЕНКО Р.  А.  (1907  -  1981)  -  главный  обвинитель  от  СССР  на
Нюрнбергском  процессе   главных   немецких   военных   преступников,   стал
генеральным прокурором СССР в 1953 году.
   (5) КРЕСТИНСКИЙ Н.  Н.  (1883  -  1938)  -  советский  государственный  и
партийный деятель, член Компартии с 1903  г.,  с  1918  г.  нарком  финансов
РСФСР, с 1921 г. полпред в Германии, с 1930 г. зам. и  первый  зам.  наркома
иностранных дел СССР, член Политбюро, Оргбюро и секретарь ЦК партии в 1919 -
1921 гг.
   (6) Наркомом путей сообщения СССР Л. М. Каганович (1893 -  1991)  стал  в
1935г.
   (7) XX съезд КПСС проходил 14 - 25 февраля 1956 года.
   (8) Был Луганском до 1935 г. и в 1958 - 1970 гг., ныне снова Луганск.
   (9) БЛЮХЕР В. К. (1890 - 1938) -  герой  гражданской  войны,  командующий
Особой Краснознаменной Дальневосточной армией в  1929  -  1938  гг.,  Маршал
Советского Союза с 1935 г.
   (10) ЛОМОВ Г. И. (Оппоков, 1888 - 1938) - член РСДРП с  1903  г.,  нарком
юстиции в первом советском правительстве, затем занимал ответственные  посты
в  ВСНХ,  Сибирском  и   Уральском   бюро   ЦК   РКП(б),   Уралэкономсовете,
Нефтесиндикате, Моссовете, Донугле (председатель правления в 1926 - 1929 гг.
), Госплане СССР; последняя его должность перед тем, как его репрессировали,
- член Бюро Комиссии советского контроля.



   ПОСЛЕ XX СЪЕЗДА КПСС

   Сразу же после XX съезда партии начались переживания во всех  компартиях,
особенно во французской  и  итальянской.  Оно  и  понятно,  потому  что  там
большие, массовые  пролетарские  партии,  а  на  процессах  "врагов  народа"
присутствовали Торез  и  Тольятти(1),  которые  потом  свидетельствовали  на
родине, что обвинения доказаны. А тут все  наоборот!  Это  обстоятельство  и
заставило нас не публиковать материалы открытых  процессов,  хотя  тут  тоже
никаких преступлений не имелось и приговоры носили  волевой  характер  и  не
были  основаны  на   доказанности   преступлений,   в   которых   обвиняемые
"признавались".
   Стали набегать тучки и в Польше. За  Польшей  потянулась  Венгрия.  После
смерти польского лидера Берута я, будучи уполномочен  Центральным  Комитетом
КПСС, ездил в Варшаву, когда там проходил пленум ЦК ПОРП. Я на этом  пленуме
не присутствовал, чтобы не обвинили СССР, что он вмешивается  во  внутренние
дела братской  партии.  Заседания  проходили  очень  бурно,  члены  ЦК  ПОРП
выражали недовольство Советским Союзом. Мне об этом рассказывали близкие нам
люди из их ЦК. Это нам не приносило радости, но мы считали,  что  проявление
демократии - факт положительный. Однако через некоторое время там  произошли
события, которые стали нас очень беспокоить.
   На пленуме, о котором  я  говорил,  первым  секретарем  ЦК  ПОРП  избрали
Охаба(2). С Охабом у нас сложились хорошие личные отношения. Я  с  уважением
относился к нему, да он вполне заслуживал того. Старый коммунист,  прошедший
школу польских тюрем.
   И поначалу мы считали, что он достоин доверия. После его избрания  Первым
секретарем мы беседовали с ним, и я поставил вопрос: "Почему у вас  сидит  в
тюрьме Гомулка(3)? Когда я об этом говорил с Берутом, он ответил мне так:  я
и сам не знаю, за что он сидит и в  каких  преступлениях  обвиняется.  Может
быть, вы подумали бы о его освобождении?". Тут Охаб  начал  мне  доказывать,
что освободить невозможно. У них сидел не один Гомулка: еще и Спыхальский, и
Лога-Совиньский, и Клишко(4), многие сидели. Это меня беспокоило, и я  никак
не мог понять, почему они содержатся в тюрьме. Я побеседовал почти со  всеми
членами руководства ПОРП, и все они доказывали, что сделать ничего не могут,
нельзя тех выпускать.
   Через какое-то время Охаб  с  делегацией  поехал  в  Китай  по  какому-то
случаю. Когда они возвращались оттуда через  Москву,  я  опять  беседовал  с
Охабом. К тому времени Гомулка уже был освобожден из  тюрьмы,  и  я  спросил
Охаба: не возражает ли он против того, чтобы мы пригласили Гомулку  приехать
в Советский Союз, отдохнуть на берегу Черного моря, в Крыму или на  Кавказе,
где имеются более благоприятные климатические  условия  для  отдыха,  чем  в
Польше. Он ответил что-то невразумительное и уехал в Варшаву.  Меня  это  не
успокоило, а даже несколько взволновало. И буквально через несколько дней мы
узнали от нашего посла, что в Польше развернулись бурные события, что поляки
поносят СССР и чуть ли не готовят переворот, в результате которого к  власти
придут люди, настроенные антисоветски. Возникала угроза нашим коммуникациям,
которые проходили через  Польшу  в  ГДР.  Но  события  в  Польше  нас  очень
беспокоили и по ряду других причин, и мы решили принять меры, обеспечивающие
нам свободный доступ в Польшу и наши связи с советскими войсками в ГДР.
   Мы наметили делегацию для поездки в Польшу, а  перед  отъездом  позвонили
полякам. Обстановка там продолжала  накаляться.  В  польской  печати  широко
критиковался СССР, который якобы обирает Польшу,  покупая  у  нее  уголь  по
заниженным ценам и продавая ей железную  руду  по  завышенным.  Такие  факты
действительно имели место при Сталине, когда со странами народной демократии
мы торговали не по мировым ценам, а по произвольно  установленным.  Польские
руководители не рекомендовали  нам  приезжать  сейчас.  Но  это  еще  больше
подогрело наше беспокойство, раз поляки ясно показали, что не хотят  с  нами
встречаться. И  мы  решили  немедленно  ехать  представительной  делегацией:
Хрущев, Микоян, Булганин и еще кто-то.
   Прилетели мы в Варшаву. Там нас встретили Охаб, Гомулка, другие товарищи.
Встреча  была  очень  холодной.  На  лице   Охаба   была   заметна   большая
озабоченность. Все вместе поехали в резиденцию, дворец  в  Лазенках,  где  и
начался разговор в резких,  повышенных  тонах.  Мы  высказали  свою  тревогу
ростом антисоветских настроений в Польше  и  заявили,  что  полны  решимости
обеспечить свои коммуникации с группой советских войск  в  ГДР.  Это  был  с
нашей стороны откровенный нажим. Охаб  вскипел:  "Что  вы  предъявляете  мне
претензии? Я теперь уже не секретарь ЦК. Спрашивайте других". И  показал  на
Гомулку. В словах Охаба сквозило неприкрытое недовольство. У  нас  сложилось
тогда тяжелое впечатление о положении в польском руководстве.  Мы  не  знали
толком ситуации и  боялись,  что  к  власти  придут  люди,  которые  поведут
антисоветскую политику. А  мы  не  хотели,  чтобы  у  нас  с  Польшей  опять
сложились такие отношения, как до войны, которые  были  еще  свежи  в  нашей
памяти.
   Гомулка старался рассеять наши подозрения. Он соглашался, что положение в
Польше сложное, и оно усугубляется ростом антисоветских  настроений.  Но  он
заверял нас, что дружба с СССР жизненно необходима для  Польши  и  что  наши
связи нерушимы. Уверял, что в скором времени волна  недовольства  схлынет  и
положение нормализуется. Потом начали нарастать такие же события в  Венгрии.
Тогда  у  нас  имелись,  на  мой  взгляд,  две  компартии,  в  которых  было
неблагополучно с их руководством. В Венгрии в сталинское  время  тоже  много
людей арестовали, причем я и сейчас считаю, что  не  столько  по  инициативе
Ракоши, сколько по инициативе Сталина. Это делалось через наших  советников,
которых Сталин насадил и в Польше, и в Венгрии, и в других братских странах.
Через них  он  действовал  там  теми  же  методами,  которыми  действовал  в
собственной стране.
   После переговоров в  Варшаве  мы  вернулись  в  Москву  Под  впечатлением
какого-то нервного, но искреннего заявления Гомулки,  что  Польше  дружба  с
Советским Союзом нужна больше, чем СССР - дружба  с  Польшей.  Разве  мы  не
понимаем своего положения, говорил он, ведь нам сейчас без СССР не  удержать
своих западных границ. Мы рассматриваем у себя  сейчас  внутренние  вопросы,
отношения  же  с  Советским  Союзом   останутся   неизменно   дружескими   и
союзническими. Хотя он говорил  это  в  повышенном  тоне,  но  так,  что  не
поверить ему было трудно. И я поверил ему, заявив своим  товарищам:  "Думаю,
что у нас нет оснований не верить Гомулке. Он избран  первым  секретарем  ЦК
ПОРП. К нему  большинство  польских  товарищей  относится  с  доверием.  Мне
кажется, что заявление Гомулки будет поддержано другими. Ведь он говорил нам
это открыто, выступив  на  заседании  руководства.  Все  это  слышали.  Надо
полагать, что раз никто не возразил, то все  согласны".  Однако  долгое  еще
время ситуация в Польше была напряженной и очень нас беспокоила.
   Перед нами вставали и  другие  стороны  наших  отношений  с  соседями.  В
настоящее время  самый  серьезный  вопрос  -  качество  нашей  продукции.  К
сожалению, мы никак не  можем  догнать  капиталистические  страны.  А  чтобы
успешно соревноваться с ними, сделать социализм привлекательным для людей, у
нас  все  должно  быт