свояком  Сталина.  Я
много раз встречал  Реденса на квартире у  Сталина, на  семейных  обедах, на
которые я  тоже приглашался  как секретарь Московской партийной организации,
да и Булганин как председатель Моссовета.
     Вот  с этим-то Реденсом  ходили мы и проверяли тюрьмы. Это была ужасная
картина. Помню, зашел я в женское  отделение одной тюрьмы. Жарища, дело было
летом,  камера  переполнена...  Реденс   предупредил  меня,  что  там  можно
встретиться  с  такой-то и такой-то, там попадаются знакомые. Действительно,
сидела там  одна очень активная  и умная  женщина  -- Бетти  Глан15.  Она  и
сейчас, кажется,  еще жива и  здорова. Была  она вторым по  счету директором
Центрального парка культуры и отдыха имени Горького в Москве. Но она была не
только директором, а фактически одним из его создателей. Я тогда не бывал на
дипломатических приемах, а она как  выходец из буржуазной семьи знала этикет
высшего общества,  и Литвинов16 ее всегда туда приглашал, так что она как бы
представляла  наше государство  на  этих  приемах. Теперь я  встретил  ее  в
тюрьме. Она была полуголая, как и другие, потому что стояла жарища. Говорит:
"Товарищ Хрущев, ну какой же  я враг народа? Я честный человек, я  преданный
партии человек".  Вышли мы оттуда, зашли в мужское отделение. Тут я встретил
Трейваса.  Трейвас тоже говорит мне: "Товарищ Хрущев, разве я такой сякой?".
Я тут же обратился к Реденсу, а он  отвечает: "Товарищ Хрущев, они  все так.
Они все отрицают. Они просто врут".
     Тогда  я  понял, что  наше  положение секретарей обкомов очень тяжелое:
фактические  материалы следствия  находятся  в  руках  чекистов,  которые  и
формируют мнение: они допрашивают, пишут протоколы дознания, а мы  являемся,
собственно говоря, как бы "жертвами" этих чекистских органов и сами начинаем
смотреть  их глазами. Таким  образом, это получался  не контроль, а  фикция,
ширма,  которая прикрывала  их  деятельность.  Позднее я подумал:  а  почему
Сталин так сделал?  Теперь  ясно,  что  Сталин это  сделал  сознательно,  он
продумал  это  дело,  чтобы,  когда  понадобится, мог бы  сказать:  "Там  же
партийная  организация.  Они ведь следят, они обязаны следить".  А что такое
"следить"?  Как  именно  следить?   Чекистские  органы  не  подчинены  нашей
партийной  организации.  Следовательно, кто  за  кем  следит?  Фактически не
партийная организация следила за чекистскими органами,  а чекистские  органы
следили за партийной организацией, за всеми партийными руководителями.
     В то  время  мне  приходилось  очень  часто  встречаться со  Сталиным и
слушать его: на заседаниях, на совещаниях, на конференциях, слушать и видеть
его деятельность при встречах с ним у него на квартире и в обстановке работы
руководящего  коллектива  -- Политбюро  Центрального Комитета. На  этом фоне
Сталин  резко выделялся,  особенно  четкостью  своих формулировок.  Меня это
очень подкупало. Я всей  душой был предан ЦК партии  во  главе со Сталиным и
самому Сталину в первую очередь.
     Раз присутствовал я на совещании узкого круга хозяйственников. Это было
тогда,  когда Сталин сформулировал свои знаменитые "шесть условий" успешного
функционирования экономики17. Я тогда работал секретарем Бауманского райкома
партии. Мне позвонили, чтобы я явился на Политбюро, выступит Сталин.
     Я сейчас же приехал в ЦК, там было уже полно  людей. Зал, в  котором мы
заседали,  небольшой,  вмещавший максимум  человек  300,  был битком  набит.
Слушая Сталина, я старался не пропустить ни одного слова и,  насколько  мог,
записал его выступление. Потом оно  было  опубликовано. Повторяю,  краткость
выражений  и  четкость  формулирования  задач,  которые   были   поставлены,
подкупали  меня, и я все больше  и  больше проникался уважением  к  Сталину,
признавая за ним особые качества руководителя.
     Я встречал и наблюдал  Сталина также при непринужденных собеседованиях.
Это случалось  иной раз в театре. Когда Сталин шел в театр, он порой поручал
позвонить мне, и я приезжал туда или  один, или вместе с Булганиным.  Обычно
он  приглашал  нас, когда у него  возникали какие-то вопросы,  и  он  хотел,
находясь  в театре,  там  же обменяться мнениями по  вопросам, которые  чаще
всего касались города Москвы. Мы же всегда с большим вниманием слушали его и
старались сделать именно так, как он нам советовал. А в ту пору советовал он
чаще в хорошей, товарищеской форме пожеланий.
     Однажды  (по-моему,  перед  XVII  партийным съездом)  мне  позвонили  и
сказали, чтобы я сам позвонил  по такому-то номеру телефона. Я знал, что это
номер телефона на квартире  Сталина. Звоню. Он мне говорит: "Товарищ Хрущев,
до  меня  дошли слухи,  что у вас в Москве  неблагополучно  дело  обстоит  с
туалетами. Даже "по-маленькому" люди бегают и не знают,  где бы найти  такое
место,  чтобы  освободиться.  Создается нехорошее,  неловкое  положение.  Вы
подумайте  с  Булганиным о том,  чтобы создать в городе подходящие условия".
Казалось  бы, такая мелочь. Но это меня еще  больше подкупило: вот,  даже  о
таких вопросах Сталин заботится и советует нам. Мы, конечно, развили бешеную
деятельность   с   Булганиным  и  другими  ответственными  лицами,  поручили
обследовать все дома и дворы, хотя это касалось в основном дворов, поставили
на  ноги  милицию.  Потом  Сталин уточнил задачу:  надо  создать  культурные
платные туалеты. И это тоже было  сделано. Были построены отдельные туалеты.
И все это придумал тоже Сталин.
     Помню, как тогда  не то на совещание,  не то на  конференцию  съехались
товарищи  из провинции.  Эйхе18  (он  тогда,  кажется,  в  Новосибирске  был
секретарем  парторганизации) с  такой  латышской  простотою спрашивал  меня:
"Товарищ  Хрущев, правильно ли  люди говорят, что вы занимаетесь уборными  в
городе Москве и что это -- по поручению товарища  Сталина?".  "Да, верно, --
отвечаю, -- я занимаюсь туалетами и считаю, что в этом
     проявляется забота о  людях,  потому что туалеты в таком большом городе
-- это заведения, без которых люди не могут обходиться даже в таких городах,
как  Москва". Вот такой эпизод, казалось бы, мелочевый, свидетельствует, что
Сталин и мелочам уделяет внимание. Вождь мирового рабочего класса, как тогда
говорили,  вождь  партии,  а  ведь  не  упускает  из  виду   такую  жизненно
необходимую мелочь для человека, как городские туалеты. И это нас подкупало.
     Еще  отдельные  эпизоды,  которые  связаны  с деятельностью  Сталина  и
характеризуют  его.  Помню,  однажды на заседании Политбюро  встал несколько
необычный  вопрос  об  одном  лице,  командированном  Внешторгом в  какую-то
латиноамериканскую страну. Подошла очередь данного  вопроса.  Вызвали  этого
человека. Пришел он, очень растерянный с виду, лет тридцати пяти. Начинается
обсуждение. К  нему обращается Сталин: "Расскажите нам все, как было, ничего
не  утаивая". Тот  рассказывает,  что приехал в эту  страну делать  какие-то
заказы. Сейчас  я точно уже не помню,  от какой организации и куда он ездил.
Но  не  это  главное.  Тут  интересно,  как  реагировал  Сталин.  А  человек
продолжает: "Я зашел  в ресторан поесть.  Сел за стол, заказал обед.  Ко мне
подсел какой-то  молодой человек и спрашивает:  "Вы из России?". --  "Да, из
России".  --  "А как  вы относитесь  к музыке?".  -- "Люблю  послушать, если
хорошо  играют на скрипке". -- "А что вы приехали  закупать?". -- "Я приехал
закупать  оборудование". --  "А  вы  в России  служили  в  армии?".  -- "Да,
служил". --  "В каких частях?". -- "В кавалерии, я кавалерист, люблю лошадей
и сейчас, хотя уже не служу".  -- "А  как вы стреляете? Вы же были военным".
-- "Неплохо стреляю". А назавтра мне перевели,  что было обо  мне написано в
газетах.  Я  просто  за  голову  взялся.  Оказывается,  это  был  журналист,
представитель  какой-то  газеты,  но он  не  представился мне, а я  по своей
неопытности стал с ним разговаривать и отвечать на  его вопросы. Он написал,
что приехал такой-то, что будет размещать  заказы на такую-то сумму (все это
был вымысел),  что любит ездить верхом, настоящий  джигит, хороший стрелок и
спортсмен, стреляет  вот так-то и попадает туда-то на таком-то расстоянии, к
тому же скрипач, и т. д.  Одним  словом, столько было написано чепухи, что я
ужаснулся, но сделать  уже ничего  не мог. Через некоторое  время посольство
предложило  мне, чтобы я  возвратился на Родину. Вот я приехал и  докладываю
вам, как это было.  Очень прошу учесть,  что было  сделано  без  какого-либо
злого умысла".
     Пока он рассказывал, все хихикали и подшучивали над ним,
     особенно лица,  приглашенные со стороны.  Но  члены  ЦК  и  Ревизионной
комиссии, которые всегда присутствовали на заседаниях, вели  себя сдержанно,
ожидая, что же  теперь будет.  Когда  я посмотрел на этого человека, мне его
стало  жалко:  он  оказался жертвой собственной  простоты,  наивности, а как
скажется  на нем  разбор дела на заседании Политбюро?  Человек  этот говорил
очень чистосердечно, но смущался. Сталин  же приободрял его: "Рассказывайте,
рассказывайте", причем  спокойным, дружелюбным тоном. Вдруг Сталин  говорит:
"Ну,  что же,  доверился  человек  и  стал  жертвой  этих разбойников  пера,
пиратов...  А  больше ничего  не было?". "Ничего". --  "Давайте считать, что
вопрос  исчерпан.  Смотрите,  в  дальнейшем будьте поосторожнее".  Мне очень
понравился такой исход обсуждения.
     После этого объявили перерыв. Тогда Политбюро  заседало долго, и час, и
два,  и  больше,  делали  перерыв, после чего все уходили  в другой зал, где
стояли столы со стульями и подавался чай с бутербродами. Тогда было голодное
время  даже для таких людей, как  я,  занимавших довольно высокое положение,
жили мы  более чем скромно, даже не всегда можно было вдоволь поесть  у себя
дома.  Поэтому,  приходя  в  Кремль,  наедались  там досыта  бутербродами  с
колбасой и ветчиной, пили сладкий чай и пользовались всеми благами как люди,
не избалованные яствами  изысканной  кухни.  Так  вот,  когда  был  объявлен
перерыв и все пошли в "обжорку", как мы между собой в шутку ее называли, он,
бедняга, продолжал сидеть, настолько,  видимо,  потрясенный неожиданным  для
него исходом дела, что, пока ему кто-то не сказал об окончании заседания, он
не двигался с места.
     Мне очень понравились такая человечность и  простота Сталина, понимание
им души человека. Казалось ведь,  что человек уже обречен,  раз поставлен на
обсуждение  этот вопрос.  Думаю, что,  наверное,  пришло  какое-то донесение
Сталину,  после чего  Сталин  сам  поставил этот вопрос  на Политбюро, чтобы
показать, каков он и как решает такие дела.
     Еще один эпизод.  Это произошло, наверное, в 1932  или 1933 году. Тогда
возникло в обществе движение, как мы тогда их называли, отличников. Лыжники,
рабочие Московского электрозавода, который занимал тогда  передовое  место в
столице, решили  совершить лыжный поход из  Москвы  в Сибирь или  на Дальний
Восток. Они  благополучно его завершили, возвратились и были представлены  к
наградам. Их наградили  какими-то значками или  даже  орденами.  И, конечно,
было вокруг этого много  шума. Потом туркмены решили на конях прискакать  из
Ашхабада в Москву
     и тоже совершили свой  переход.  Их тоже встретили  с  почетом, одарили
подарками  и  опять же  наградили.  Потом  и в  других  городах  и  областях
развернулось "движение отличников".
     Вдруг Сталин сказал, что  надо  это прекратить, иначе  конца не  будет:
если мы начнем поощрять, а мы уже начали, так  все станут  ходить,  скакать,
чем-то "отличаться"  и отрываться  от  производства.  "Мы, --  сказал он, --
превратимся  в  бродяг, будем публично поощрять такое бродяжничество  и даже
награждать за него. Нужно  прекратить!". И  тут же  положил конец  "движению
отличников".  Мне это  тоже  очень  понравилось:  во-первых,  ненужная  была
шумиха;  во-вторых,  действительно  неверное  направление дела  поощрения  к
бродяжничеству,  каким-то   бесконечным   походам  и  переходам.  Сталин  же
по-хозяйски  подошел к  вопросу: нужно  нацеливать  усилия  людей  в  другом
направлении, к  тому, что  поднимает  производство,  способствует  сплочению
народа, удовлетворению  его потребностей  и т.  п.  Хорошо  разок  совершить
спортивный поход  на лыжах, но это в принципе никакого  особого  значения не
имеет, потому  что  по-настоящему  спорт надо  развивать  все  же на  другой
основе.
     Зато неприятно  поразил  меня такой  случай. Кажется,  шел 1932 год.  В
Москве была  голодуха, и  я как второй  секретарь  горкома партии затрачивал
много усилий на изыскание возможностей прокормить рабочий класс. Занялись мы
кроликами. Сталин сам  выдвинул эту идею, и я  увлекся этим делом: с большим
рвением  проводил  в жизнь указание Сталина развивать кролиководство. Каждая
фабрика  и каждый  завод  там, где только  возможно и даже, к сожалению, где
невозможно,   разводили  кроликов.  Потом  занялись   шампиньонами:  строили
погреба,   закладывали   траншеи.   Некоторые  заводы   хорошо  поддерживали
продуктами свои столовые, но всякое массовое  движение, даже  хорошее, часто
ведет к извращениям. Поэтому случалось  много неприятных казусов.  Не всегда
такие хозяйства окупались, были и убыточные, и не все директора поддерживали
их. Гуляло в обиходе прозвание этих грибниц гробницами.
     При распределении карточек  с талонами на продукты и  товары было много
жульничества.  Ведь   всегда   так:  раз  карточки,  значит,  недостаток,  а
недостаток толкает людей, особенно неустойчивых, на обход законов. При таких
условиях  воры просто плодятся.  Каганович сказал  мне:  "Вы приготовьтесь к
докладу  на Политбюро  насчет борьбы  в  Москве  за  упорядочение  карточной
системы.  Надо  лишить  карточек  тех  людей,  которые добыли  их незаконно,
воровским  способом".  Карточки  были   разные  --  для  работающих  и   для
неработающих.  Для работающих--тоже разные,  и  это  тоже  один  из рычагов,
который двигал  людей на всяческие  ухищрения  и  даже  злоупотребления.  Мы
провели  тогда  большую работу со  всеми организациями,  включая  профсоюзы,
милицию  и  чекистов. Сотни тысяч  карточек  просто сэкономили или отобрали,
лишив их тех людей, которые были недостойны. Ведь тогда шла острая борьба за
хлеб,  за  продукты  питания,  за выполнение  первой  пятилетки.  Надо  было
обеспечить  в первую очередь  питанием  тех,  кто  сам  способствовал успеху
пятилетки.
     Настал  день,  когда  нас  должны  были слушать  по  этому  вопросу  на
Политбюро.  Каганович  сказал,  что  докладывать  буду  я.  Это  меня  очень
обеспокоило и даже напугало: выступать  на таком авторитетном заседании, где
Сталин будет оценивать мой  доклад. Председательствовал тогда на  заседаниях
Молотов,  Сталин никогда  в то  время не председательствовал.  Только  после
войны Сталин  уже  чаще, чем  раньше,  сам  вел заседания. В  40-е  годы  на
заседаниях Политбюро обычно  царила сдержанность. Но в 30-е годы  обсуждение
некоторых  вопросов  проходило  довольно  бурно,  особенно  если  кто-нибудь
позволял  себе  выразить  свои  эмоции.  Тогда  это  еще  допускалось.  Раз,
например, вспылил Серго Орджоникидзе,  вообще очень горячий человек, налетел
на наркома внешней торговли Розенгольца19 и чуть не ударил его...
     Итак,  сделал я доклад, рассказывая, каких больших мы добились успехов.
А Сталин подал реплику:  "Не хвастайте, не хвастайте, товарищ Хрущев. Много,
очень много осталось воров, а вы думаете,  что  всех выловили". На меня  это
сильно подействовало: действительно, я посчитал, что мы буквально всех воров
разоблачили, а вот Сталин, хоть и не выходил за пределы Кремля, а видит, что
жуликов еще очень много. По существу, так и было. Но то, как именно подал он
реплику,  понравилось  мне  очень:  в  этаком родительском  тоне.  Это  тоже
поднимало Сталина в моих глазах.
     А теперь перейду к упомянутому мною неприятному эпизоду. Через какое-то
время  я  узнал,  что  такой  же  доклад  будут  делать  ленинградцы.   Меня
заинтересовало, какую же  работу провели  они? У нас было  соцсоревнование с
ленинградцами по всем вопросам, и гласное, и  негласное. Настал день,  когда
этот вопрос был поставлен в повестку дня на Политбюро. Пришел я на заседание
и сижу себе на  своем месте (места были не нумерованные,  но за  постоянными
посетителями  заседаний  они  как-то закрепились).  Доклад  делал  секретарь
городского партийного
     комитета. Первым секретарем был Сергей Миронович  Киров, но не он делал
доклад, а другой  секретарь, с  латышской фамилией. Я его мало знал. Но ведь
он  секретарь  Ленинградского горкома; уже  поэтому  я  относился к  нему  с
должным  уважением.  Доклад  он,  с  моей  точки  зрения,   сделал  хороший:
ленинградцы тоже много  поработали,  обеспечили  экономию и сократили  много
карточек к выдаче.
     Был объявлен перерыв, народ повалил в "обжорку", а я как-то задержался.
Сталин, видимо, ожидал, пока пройдут те,  кто занимал задние места. И тут  я
стал  невольным  свидетелем,  как  Сталин  перебрасывался  фразами  об  этом
секретаре с Кировым.  Он  спросил его, что это  за человек. Сергей Миронович
что-то  ответил  ему,  вероятно,  положительно.  Сталин  же бросил  реплику,
унижавшую к оскорблявшую этого секретаря. Для меня это было просто  страшным
моральным  ударом. Я  даже в  мыслях не  допускал, что Сталин, вождь партии,
вождь рабочего класса, может так неуважительно относиться к члену партии.
     Помню,  наступали  мы и заняли у белых город Малоархангельск; пришел ко
мне  местный учитель, человек небольшого  ума,  и  спросил, какой  пост  ему
дадут,  если он  вступит  в  партию.  Меня это возмутило,  но я сдержался  и
сказал: "Самый ответственный  пост". -- "А какой?". "Дадут винтовку в руки и
пошлют бить белогвардейцев.  Это сейчас  самый  ответственный пост. Решается
вопрос,   быть  или   не  быть  Советской  власти.  Что  может  быть   более
ответственным?".  "Ну  если так, то  я  не пойду  в  партию". Говорю: "Самое
лучшее. Вы не ходите!".
     Я отвлекся. А вот Сталин, вождь, у  которого,  казалось, я должен брать
уроки доброго  отношения к  людям и понимания их, пускает такую реплику. Вот
уже столько лет прошло, а  его слова все еще сидят осколком у меня в памяти.
Они  оставили  отрицательное мнение  о  Сталине.  В  его  словах  прозвучало
пренебрежение к  людям.  Латыш,  о котором  шла речь, был  простой  человек,
видимо,  из рабочих.  Тогда латышей вообще  среди  нашего актива  было очень
много.  Вот встречался  я, например,  с  одним латышом,  он командовал  72-м
полком  9-й стрелковой  дивизии. И на партийных постах, и  в хозяйстве, и  в
Красной  Армии  было много латышей,  и я  всегда  относился к  ним с большим
уважением. Да и вообще не было тогда у нас деления людей по национальностям.
Деление было по преданности делу: за революцию или против? Это было главным.
Потом уже стало  нас разъедать  мелкобуржуазное отношение  к  людям: а какой
нации? А  раньше имело значение только социальное положение: из  рабочих он,
из крестьян или из
     интеллигенции? Интеллигенция была тогда, как  говорится, на подозрении.
Ведь  в первые годы революции сравнительно  мало людей интеллигентного труда
состояло в рядах Коммунистической партии.
     1 ВЛАСИК Н.С. (1896-1967)  -- в Главном управлении госбезопасности НКВД
(МВД)   СССР   возглавлял   отдел   охраны   правительства   до   1952   г.,
генерал-лейтенант, отвечал за личную охрану Сталина.
     2 ВОРОШИЛОВ К.Е. (1881-1969) -- рабочий, член РСДРП с 1903 г., участник
трех российских революций  и борьбы за Советскую  власть в  годы Гражданской
войны, с 1921  г.  командовал войсками Северо-Кавказского, затем Московского
военных округов, с 1925 г. нарком по военным и морским делам (нарком обороны
с 1934  г.)  СССР, с  1940 г. заместитель Председателя Совнаркома  СССР,  во
время Великой Отечественной войны занимал ряд руководящих должностей, с 1946
г.  заместитель Председателя Совета Министров  СССР, с  1953