ановить с ним контакт и попытаться договориться о  том  же
на разумной основе.
   Мы тоже боялись войны, потому что не боится  войны  только  дурак.  Я  не
страшусь этой фразы. Да, мы боялись войны, потому что она приносит разорение
стране, бедствия -  народу  и  требует  жертв.  Это  не  значит,  что  можно
откупиться от войны любой ценой, в ущерб своему престижу. Думаю,  что  умный
человек поймет разницу. Когда я  стоял  во  главе  правительства,  возникало
много случаев, когда  СССР  очень  ревностно  становился  на  защиту  своего
престижа, давая отпор агрессивным силам и  одерживая  моральную  победу  без
войны.
   Кеннеди был эластичным человеком. Он сам определял внешнюю политику  США.
Он взял к себе много молодых умных и  образованных  советников.  В  вопросах
международной политики они тоже были гибки, поэтому и советы  давали  ему  в
этом же направлении. Определяя политическую  линию,  Кеннеди  подбирал  себе
таких помощников на все посты, которые импонировали бы ему  и  понимали  его
цели. Американская печать, соответственно, высказывалась за  личную  встречу
Кеннеди  с  Хрущевым.  Наконец,  мы  получили   официальное   предложение(4)
встретиться на нейтральной почве, то есть не в СССР и не  в  США.  В  Париже
встреча состояться не могла, так как недавно попытка лидеров четырех  держав
договориться закончилась там провалом. О месте проведения  новой  встречи  у
нас состоялись предварительные переговоры. Она могла  произойти  в  Вене,  в
Женеве или же в Хельсинки. Кеннеди предложил Вену. Мы  считали,  и  я  лично
тоже,  что  лучше  в  Хельсинки,  ибо  полагали,  что  Финляндия  с  большим
пониманием относится к нашей политике. Но Австрия нас  тоже  устраивала.  Ее
правительство придерживалось взятых на себя обязательств проводить  политику
нейтралитета. Да Вена  и  сама  по  себе  мирный  город.  И  мы  согласились
встретиться в Вене.  Получили  доверительное  сообщение  о  том,  кто  будет
сопровождать президента из официальных лиц и из членов его семейства. С  ним
должны были приехать жена и мать.
   Так как президент брал с собой свою мать и жену, то я  тоже  решил  взять
Нину Петровну, чтобы на приемах женщины могли вести между  собой  беседы.  Я
лично не был сторонником этого. У меня, признаюсь, такой  аскетизм,  видимо,
остался от времен Сталина. На официальных приемах, которые проводил  Сталин,
я никогда не видел жен. Единственное исключение он делал в  свое  время  для
жены  Молотова.  Очень  редко  в  театре,  в  его  правительственной   ложе,
появлялась  жена  Ворошилова,  а  так  всегда  налицо  было  только  мужское
общество.  Микоян,  который  слыл  у  нас  человеком,  наиболее  сведущим  в
контактах и толкователем этикета, сказал, что за рубежом наличие жены  будет
хорошо расценено и нам  следует  придерживаться  международного  этикета.  Я
согласился с ним.
   Формируя свою официальную группу, мы пригласили министра иностранных  дел
и других работников  МИД,  которые  нужны  были  для  подготовки  справок  и
советов. Они могли помочь правильно разобраться в том  или  другом  вопросе,
возникающем при переговорах  по  военным,  экономическим  и  дипломатическим
проблемам,  которые  требовали  улучшения  дела.  Проблема  ленд-лиза   была
довольно затаскана, поэтому мы не надеялись, что она может  быть  разрешена,
но все же приготовились обменяться мнениями и по ней.
   В Вене была организована положенная по рангу официальная  встреча.  Венцы
встретили нас очень хорошо,  никаких  выпадов  не  наблюдалось,  проявлялись
внимание и приветливость. Венцы говорили, что они очень довольны тем, что их
город стал местом встречи двух лидеров. Отношение к нам было теплое,  потому
что мы в 1955 году заключили мирный договор и вывели войска из Австрии. Наши
войска 10 лет находились на  территории  Австрии,  а  их  вывод  приписывали
персонально  мне.  Это  сделало,  конечно,  наше  правительство,  но  я   не
отказываюсь от своей инициативы. Немногие знают, какая внутренняя борьба шла
у нас по вопросу заключения мирного договора с Австрией. Я доволен тем,  что
было принято правильное решение и мы заключили  такой  договор.  Австрийских
премьера и вице-премьера я знал лично. Был знаком и с министром  иностранных
дел Крайским. У меня с этим человеком вообще сложились добрые отношения.  Он
с пониманием относился к необходимости иметь дружбу между  нашими  странами.
Конечно, как  социал-демократ  он  не  симпатизировал  нашему  общественному
строю, как вся социал-демократия Запада, стоял на  буржуазных  позициях.  Но
все-таки среди реакционеров числился либералом.
   В Вену я прибыл в  сопровождении  министра  иностранных  дел  Громыко,  а
президента  Кеннеди  сопровождал  государственный  секретарь  США   Раск(5).
Сначала мы нанесли положенные визиты президенту и премьер-министру  Австрии.
Наша делегация была очень  хорошо  размещена.  Затем  назначили  час  первой
встречи. Сейчас не помню, сколько их состоялось: две  или  больше.  Начались
двусторонние беседы. Мы повели обмен мнениями по тем же вопросам, по которым
не могли достичь  соглашения  с  Эйзенхауэром:  Германия,  Западный  Берлин,
разоружение, взаимовыгодные экономические связи, торговля -  вот  затронутые
нами вопросы, которые должны были нормализовать отношения между странами при
благополучном их решении. Самым острым вопросом оставалась судьба  Германии,
хотя разоружение не менее важно. Оно  всегда  будет  вопросом  вопросов,  но
решить дело разоружения без договоренности о Германии  невозможно.  Западный
Берлин - тоже загвоздка, как опухоль  на  здоровом  теле.  Чтобы  оздоровить
тело, надо удалить опухоль. Поэтому  мы  и  нажимали  на  решение  в  первую
очередь вопроса о Берлине. Не решив судьбу  Берлина,  нельзя  решить  судьбу
Германии и вопрос о мирном договоре. Это все взаимосвязано.
   Пошел обмен мнениями. Кеннеди занимал те же позиции,  что  и  Эйзенхауэр.
Политика, которую проводил представитель республиканской партии  Эйзенхауэр,
и политика Кеннеди, представлявшего демократическую партию, одна  и  та  же.
Лишь  персонально  она  несколько  изменилась.  Видоизменился  и  способ  ее
проведения. Но суть, на которой она основывалась, та же:  в  первую  очередь
соблюдаются  интересы   крупного   капитала,   сохраняются   и   агрессивные
устремления США. В этом - главное: непризнание ими  никого;  делаю  то,  что
моя, дяди Сэма, левая нога захочет. Каковы наши контраргументы? Конечно,  те
же, что мы приводили во время переговоров с Эйзенхауэром. Но время  работало
в нашу пользу. С каждым годом росла  наша  экономическая  мощь,  усиливалось
наше вооружение. Мы все больше и больше  продвигались  в  освоении  космоса,
наращивали и совершенствовали ракетно-ядерное оружие. Его  ассортимент  стал
более широким, от тактических до стратегических  ракет.  Это  придавало  нам
другой вес и звучность голоса, хотя мы и сдерживали  себя.  Наш  партнер  не
должен был заметить, что мы тоже начинаем говорить с ним с позиции силы.  Мы
не хотели скатиться на позицию Даллеса, против которой раньше боролись. Пока
США общались с нами на почве нажима, они сами уже ослабли, а мы  росли,  как
богатырское дитя в сказке: не по дням, а по часам.
   Мы упирали, главным образом,  на  решение  германского  вопроса.  Что  же
нового выдвинул тут Кеннеди?  Да  ничего  нового,  только  собеседник  более
эластично  подбирался  к  сути  дела.  Кеннеди  признавал  формулу   мирного
сосуществования, и это меняло обстановку. Во время разговора с  Эйзенхауэром
о  погашении  нашей  задолженности   по   ленд-лизу   присутствовавший   там
заместитель госсекретаря США Диллон на мой вопрос о  мирном  сосуществовании
спросил: "А что это значит?". Таких глупых  вопросов  Кеннеди,  конечно,  не
задавал.  Наоборот,  он  сам   признавал,   что   надо   обеспечить   мирное
сосуществование, и заявлял это в  своих  публичных  выступлениях.  Это  было
шагом  вперед,  появилась  основа  для  толкового  разговора:   раз   мирное
сосуществование, значит, надо решать все то, что обеспечивает его. И одна из
реальностей - признание двух Германий: Германской Демократической Республики
и  Федеративной  Республики  Германии.  Без  признания   двух   существующих
государств Германии и при особом статусе Западного Берлина не могло  быть  и
речи о том, что наши отношения нормализуются, а значит, будет расчищен  путь
к мирному сосуществованию и к нормализации контактов по всем направлениям.
   Кеннеди это все понимал, но внутренне не был готов к  переменам,  как  не
было к ним  готово  общественное  мнение  США,  и  не  соглашался  с  нашими
доводами.  Грубо  говоря,  на  ноге  Соединенных  Штатов  в  Европе  имелась
болезненная мозоль, на которую мы всегда могли наступить  в  зависимости  от
своих потребностей и оказать нажим:  связь  западных  держав,  наших  бывших
союзников, через территорию ГДР с Западным Берлином.  Этой  больной  мозолью
Сталин  пользовался  не  раз.  Объявив  блокаду  Западного  Берлина(6),   он
потерпел,  однако,  крушение  и  вынужден  был  снять  ее.  В  дополнение  к
Потсдамскому соглашению, с западными державами был  подписан  дополнительный
договор, который ухудшал наше положение в Западном Берлине(7). После  смерти
Сталина мы стояли на тех же позициях. ГДР стала нашим союзником, поэтому  мы
делали все именно в ее интересах. Да ведь наши интересы вообще совпадали.  У
нас были единый подход к делу и единая заинтересованность, как  и  у  других
социалистических стран, особенно тех,  кто  входил  в  Варшавский  пакт.  Но
Кеннеди в вопросе о Западном Берлине не соглашался  с  нами.  Мы  официально
обратились с предложением  о  подписании  мирного  договора  с  Германией  и
заявили: если Запад не согласится, мы  будем  вынуждены  подписать  отдельно
мирный договор с ГДР. Тогда  на  ее  территорию  не  будут  распространяться
положения  Потсдамского  соглашения,  а  будут  действовать  статьи  мирного
договора, который подпишут СССР и те страны, кто захочет.
   Кеннеди реагировал очень болезненно. Он  чувствовал,  что  мы  можем  это
сделать. Я видел, что Кеннеди понимает наши рассуждения в буквальном  смысле
слова: он считал, что мы, подписав мирный договор, тем самым решим и  вопрос
о Западном Берлине и оккупируем его.  Естественно,  мы  таких  намерений  не
имели, а хотели, чтобы он официально стал вольным городом,  иначе  произошло
бы столкновение. Конечно, в случае столкновения сначала мы  решили  бы  дело
очень быстро в  свою  пользу,  потому  что  в  Западном  Берлине  находились
небольшие вооруженные силы западных стран. Но большие или малые, а  это  уже
стрельба, могла разразиться и война. Поэтому  мы  не  преследовали  подобной
цели и не хотели военного конфликта. Конкретно же мы стремились передать ГДР
все функции, которыми пользовались по обеспечению связей через ее территорию
западные страны с Западным Берлином. Она  как  суверенное  государство  сама
решала бы это и, естественно, поставила бы  вопрос  более  жестко,  как  это
свойственно каждому суверенному государству. Западные державы вынуждены были
бы считаться с правительством  ГДР,  которого  они  не  признавали,  как  не
признают и сейчас. Таким  образом,  возник  бы  какой-то  конфликт  военного
порядка с непредсказуемыми последствиями.
   Кеннеди сопротивлялся и доказывал, что Запад на это пойти не  может;  что
Потсдамское соглашение определяет  существование  одной  Германии  и  мирный
договор может быть подписан только при  условии  создания  единой  Германии.
Такие доводы Запад приводил все время. Сейчас, видимо, ситуация  изменилась.
Сам Брандт, премьер-министр  Западной  Германии(8),  вынужден  был  признать
де-факто,  что  существуют  две  Германии.  Беседы  по  германскому  вопросу
протекали  у  нас  очень  обостренно.  Мы  решительно  защищали  свое  право
заключить мирный договор со всеми последствиями,  вытекавшими  из  этого,  и
рассматривали Западный Берлин как территорию ГДР, а пребывание там  западных
войск считали незаконным. Кеннеди доказывал обратное...
   Что  говорил  он  о  мирном  сосуществовании?  Это  очень  интересно:  он
признавал необходимость строить наши отношения с целью  обеспечения  мирного
сосуществования, исключить войну и  военные  столкновения,  но  понимал  это
по-своему. Согласно его пониманию  дела,  мы  должны  будем  договориться  и
документально оформить это каким-то договором о том, что стоим  на  позициях
мирного сосуществования, которое он толковал как  фиксацию  сложившегося  во
всех странах социально-политического строя, не допуская его  изменений.  Эта
позиция для нас совершенно неприемлема. Я ему  так  и  заявил.  Мы  согласны
строго придерживаться условий мирного сосуществования, в спорных вопросах не
должны ни прибегать  к  силе,  ни  вмешиваться  во  внутренние  дела  других
государств. Однако и эти государства не  должны  вмешиваться  во  внутренние
дела нашего государства.  Вопросы  политического  устройства  каждой  страны
должны решаться самими народами, и даже если будет  изменяться  общественный
строй по решению самого народа, мы не должны вмешиваться в это. Вот  как  мы
понимаем дело. "Нет, - отвечал
   Кеннеди, - должны вмешиваться,  потому  что  могут  быть  засланы  агенты
другой  державы".  То  есть  он  навязывал  нам   свое   понимание   мирного
сосуществования  как  обеспечения  безопасности  не  только  границ,  но   и
внутреннего устройства государств, вечного статус-кво. Первую половину дела,
гарантию безопасности границ, мы принимали. Вмешательство же  во  внутреннее
устройство других государств для нас немыслимо и невозможно. Я предложил ему
маленький экскурс в историю США: "Когда-то США были колонией Англии, а потом
народ восстал и начал  войну,  в  которой  одержал  победу.  Так  США  стали
независимым государством. История подтверждает,  что  существуют  внутренние
вопросы, которые решает сам народ,  и  надо  обеспечить  невмешательство  во
внутренние события".
   Народы России тоже совершили революцию. И  это  тоже  внутренний  вопрос.
"По-вашему, - говорю, - другие страны  имели  право  вмешаться,  вот  они  и
вмешались: США, Англия, Франция  навязали  интервенцию  молодому  советскому
государству, но чем это кончилось, вы отлично  знаете.  Царь  Николай  I  на
практике  проводил  ту  политику,  которую  сейчас  проповедуете  вы,  помог
Австрийской монархии подавить Венгерскую  революцию(9).  Это  было  позорное
вмешательство во внутренние дела, но  там  один  император  помогал  другому
сохранить реакционный режим. Чем это  кончилось,  вы  тоже  отлично  знаете.
История доказала  несостоятельность  такой  политики,  Австро-Венгрия  потом
развалилась. Сейчас вообще все резко изменилось, а вы  хотите,  чтобы  мы  с
вами вернулись к тем временам, когда заключались  договоры  между  монархами
для обеспечения устойчивости тронов и  объединения  усилий  ради  подавления
народов, если они проявят желание  изменить  внутреннее  положение  в  своей
стране? Мы на это никогда не пойдем и всеми средствами будем бороться против
такой политики".
   Кеннеди - умный человек, но защищал интересы  своего  класса.  Я  же  был
несколько удивлен и поэтому во время переговоров  немного  иронизировал  над
ним, высмеивая его  позицию  как  несовременную  и  устарелую.  Наконец,  он
признал, что для смягчения напряженности требуется сохранять мир между  СССР
и США. Но это только одна, низшая ступень мирного сосуществования.  Если  бы
Кеннеди признал всю глубину формулы мирного сосуществования и постарался  бы
ее раскрыть, то с его стороны исключалось бы предложение, которое  он  внес,
предлагая  зафиксировать   в   застывшем   положении   как   границы   между
государствами, так и их внутреннее социально-политическое устройство. А  как
быть со странами, остававшимися в  положении  колоний?  Что  же,  мы  должны
помогать колонизаторам? Это реакционное предложение, и мы старались раскрыть
его реакционность, доказать его несостоятельность, сочувствуя силам, которые
стремились изменить существующие порядки, но  не  вмешиваясь  во  внутренние
дела этих стран, а лишь сочувствуя их народам.
   Относительно ленд-лиза мы  тоже  обменялись  мнениями,  но  остались  при
старых взглядах. Я повторил то, что в свое время  говорил  Эйзенхауэру:  "Вы
нам помогали, мы за это вам благодарны. Но  мы  вместе  с  вами  вели  войну
против общего врага и ваши материалы оплатили  нашей  кровью.  Кровь  дороже
любых материалов, которые мы от вас получали. Поэтому мы  считаем,  что  уже
давно и с лихвой оплатили стоимость ваших поставок  по  ленд-лизу".  Кеннеди
твердил  свое.  Наши  встречи  проходили   днем,   а   вечером   австрийское
правительство устраивало в нашу честь роскошные приемы. Посетили  мы  оперу.
Потом  нам  показали  цирковое  представление  с  лошадьми,  очень  красивое
зрелище. Вена гордилась тем, что была родоначальницей использования  лошадей
в цирке. Дрессированные лошади используются во  всех  цирках,  но  у  них  в
театрализованном представлении участвует масса наездников.  Нас  познакомили
также с достопримечательностями, которыми богата Вена.
   На приеме Кеннеди познакомил меня со своей  женой  и  матерью.  Его  мать
произвела на меня хорошее впечатление:  приятная  женщина!  Супруга  же  его
Жаклин - молодая женщина, о которой я  много  читал  в  газетах.  Журналисты
всегда выставляли ее красавицей, завораживающей своей красотою мужчин, но на
меня она  не  произвела  подобного  впечатления.  Да,  молодая,  энергичная,
приятная, но без особого блеска... Об этом я говорю здесь лишь потому, что в
печати как раз о ней писали другое. Видимо, она бойка на язык, как  украинцы
говорят - языкастая; и в разговоре находчива. С ней не связывайся - обрежет!
Встретился я с ней в театре, во время перерыва  пошли  в  буфет.  Какие  там
могли у нас быть разговоры? Перебрасывались обычными фразами. Однако  и  тут
она показала остроту своего  языка.  Меня  как  главу  делегации  советского
государства совершенно не трогало, какова она. Это дело мужа. Если  она  ему
нравится, на здоровье и ему, и ей. То же самое  и  в  отношении  матери.  Мы
помнили, что она миллионерша, и, следовательно, должны  были  знать,  с  кем
имеем дело, не забываться. Могли улыбаться, жать любезно друг другу руки, но
мы люди разных полюсов.
   Во время переговоров в комнате с нами находились  только  переводчики,  а
также Раск и Громыко. Наши беседы проходили в виде диспута. Не помню,  чтобы
Кеннеди обращался с каким-либо вопросом  к  Раску  или  чтобы  Раск  подавал
реплики. Этого не было. Поэтому у меня создалось  впечатление,  что  Кеннеди
сам очень хорошо разбирался в международных вопросах  и  был  подготовлен  к
переговорам. Все, о чем нужно было обменяться мнениями, он изучил заранее  и
совершенно свободно владел материалами. Это было абсолютно не похоже на  то,
что я наблюдал, встречаясь с Эйзенхауэром. Это, конечно, говорило  в  пользу
Кеннеди, и он вырастал  в  моих  глазах.  Тут  был  партнер,  к  которому  я
относился с огромным уважением, хотя мы стояли на разных позициях и были как
бы противниками. Я ценил его качества.  Если  президент  сам  разбирается  в
деталях политики, значит, он и определяет ее. А так  как  президент  заявил,
что  с  пониманием  относится  к  мирному  сосуществованию,   следовательно,
зарождалась какая-то  уверенность  в  том,  что  он  не  станет  опрометчиво
принимать решения,  которые  привели  бы  к  военному  конфликту;  С  каждой
встречей он вырастал в моих глазах.
   Мы постоянно прощупывали возможность найти какие-то соглашения по  острым
вопросам для обеспечения взаимной безопасности. Беседы подходили к концу, но
уже было видно, что конкретных соглашений мы достичь не сможем,  потому  что
наши понимания дела слишком противоположны. Ни  та,  ни  другая  сторона  не
могли найти приемлемых условий для соглашений. То, что приемлемо  для  одной
стороны, оказывалось неприемлемым для другой. Собственно