зачьих офицеров имелось там немало. Шла кровавая, классовая  борьба.  Хотя
даже в те дни Ленин с его прозорливостью проявлял гуманность и делал все для
того, чтобы перетащить  на  нашу  сторону  колеблющихся  и  укрепить  их  на
положительной позиции, поддержать,  сделать  сперва  нейтральными,  а  потом
постепенно втянуть в активную деятельность  по  строительству  новой  жизни.
Такую линию я понимаю и одобряю.
   Но этот этап давно пройден. И вот, пожалуйста:  классовые  вредители.  Их
мнимое появление  есть  продукт  неразумной  политики.  Да,  Жданова  лечили
кремлевские врачи.  Надо  полагать,  что  все  лучшие  светила,  какие  были
известны в медицинском мире СССР,  привлекались  для  работы  в  Кремлевской
больнице. Кто лечил Жданова конкретно, я сейчас не помню. Не в этом дело!  И
вот начались аресты. Был арестован среди других академик  медицины  Владимир
Никитич Виноградов(4), которого,  когда  он  был  уже  освобожден,  я  узнал
получше, ибо он не раз потом консультировал меня.  Арестовали  Василенко(5),
крупнейшего терапевта. Я мало знал его лично, но слышал о нем очень  хорошую
характеристику от академика Стражеско(6), которого я весьма уважал.
   Стражеско я знал  по  Киеву.  Это  было  крупнейшее  светило  медицины  в
масштабе не только Советского Союза, но и мирового значения. Это  он,  когда
заканчивалась Великая Отечественная война, попросил меня отозвать  Василенко
из армии, чтобы тот пришел работать в клинику, которой заведовал  Стражеско.
Он прямо говорил: "Василенко - мой ученик, и я хотел бы,  чтобы  он  остался
после меня, чтобы клиника перешла в надежные руки". Свою  клинику  Стражеско
создавал еще до революции, и она давно пользовалась славой.  У  него  там  в
свое время лечился, между прочим, видный демократ Михаил Коцюбинский(7).
   Вместе с Виноградовым  и  Василенко  арестовали  большую  группу  врачей,
которые работали в Кремлевской больнице  и  имели  какое-то  касательство  к
лечению Жданова. Арестовали их, и тут же Сталин послал для публикации письмо
Тимашук со своей припиской, в которой он  мобилизовывал  гнев  широких  масс
против врачей, которые "учинили такое  злодеяние"  и  умертвили  Жданова.  У
Жданова давно было подорвано здоровье. Не знаю  точно,  какими  недугами  он
страдал. Но одним из недугов был тот, что он утратил силу воли и не мог себя
регулировать, когда надо остановиться в питейных делах. На него порою  жалко
было смотреть. Помню  (а  это  было  редким  явлением),  как  Сталин  иногда
покрикивал на него, что не следует пить. Тогда Жданов наливал себе фруктовую
воду, когда другие наливали себе спиртные  напитки.  Полагаю,  что  если  за
обедом у Сталина тот его удерживал, то что было дома, где  Жданов  оставался
без такого контроля? Этот порок убил  Щербакова  и  в  значительной  степени
ускорил смерть Жданова.
   Я ни в какой степени не ставлю на одну доску Щербакова и Жданова, хотя  к
Жданову наша интеллигенция  питала  большое  недружелюбие  за  его  памятные
доклады о литературе и музыке. Конечно, Жданов сыграл тогда  отведенную  ему
роль, но все-таки он выполнял прямые указания Сталина. Думаю, если бы Жданов
лично определял политику в этих вопросах, то она не была бы  такой  жесткой.
Ведь нельзя палкой, окриком  регулировать  развитие  литературы,  искусства,
культуры. Нельзя проложить какую-то борозду и загнать в  эту  борозду  всех,
чтобы они шли, не отклоняясь, по проложенной прямой. Тогда не  будет  борьбы
мнений, не будет критики, не появится, следовательно, и истина, а  возникнет
мрачный трафарет, скучный и никому не нужный. Он не только не станет  манить
к себе, располагать людей пользоваться достижениями литературы и  искусства,
но отравит отношение к ним, культура омертвеет.
   Одним словом, врачи были арестованы. Отовсюду в газету посыпались письма,
в которых врачи клеймились как предатели. Я понимаю  авторов  писем.  Письма
соответствовали настроению  людей,  которые  верили,  что  если  сам  Сталин
рассылает такой документ, то, следовательно, преступление  доказано.  А  оно
возмущало каждого. Маршал Конев(8), сам уже больной человек, прислал Сталину
длиннющее письмо, в котором  сообщал,  что  врачи  его  тоже  травили,  тоже
неправильно лечили, применяя те же лекарства и  методы  лечения,  о  которых
говорилось в письме Тимашук и посредством  которых  Жданов  был  сознательно
умерщвлен.
   Просто  позор!  Видимо,  многие  члены  Президиума  ЦК  КПСС  чувствовали
несостоятельность этих обвинений. Но они не обсуждали их, потому что раз про
это сказал Сталин, раз он сам "ведет" этот вопрос, то говорить больше  не  о
чем. Когда же мы сходились не за  столом  Президиума  и  обменивались  между
собой мнениями, то больше всего возмущались письмом, полученным  от  Конева,
потому что если люди, обвиняемые в смерти Жданова, оказались за решеткой, то
письмо, которое прислал Конев, клеймило не  только  тех,  которые  уже  были
"выявлены", но толкало Сталина на расширение круга подозреваемых и вообще на
недоверие к врачам. Шутка сказать! После разгрома врага  во  второй  мировой
войне, после того как давно родилась  своя,  в  советское  время  рожденная,
получившая после 1917 г. образование и воспитание  интеллигенция,  вдруг  ее
представители,  врачи,  оказываются  вредителями  и  по  отношению   к   ним
выдвигается недоверие. Неслыханная жестокость!
   Вспоминаю ранние годы своей юности. В Донбассе свирепствовала в  1910  г.
холера. Много умерло шахтеров на той шахте,  где  работали  мой  отец  и  я.
Заболевшие  шахтеры  сразу  попадали  в  холерный  барак,  откуда  никто  не
возвращался. Тогда поползли слухи,  что  врачи  травят  больных.  Нашлись  и
"свидетели", которые видели, как кто-то шел  мимо  колодца  и  высыпал  туда
какой-то порошок. Всякие нелепые вещи  можно  было  тогда  услышать.  А  еще
раньше, в 1902 г., в Макеевке возник даже "холерный бунт". Темное  население
избивало врачей. И вот теперь, в 1952  г.,  опять  поднимают  голову  темные
силы, ведется травля врачей, и даже маршал Конев прилагает к этому руку.
   Конечно, это произошло в результате  болезненного  характера  человека  и
некоего "сродства душ". А у Конева и  Сталина,  действительно,  имело  место
частичное сродство душ. Потому-то Конев посейчас переживает,  что  XX  съезд
партии осудил злодеяния Сталина, а XXII съезд партии еще "добавил".  Считаю,
что мы, члены Президиума ЦК партии, мало сделали в конце 1952 года. В этом я
и себя упрекаю. Надо было проявить  больше  решительности  в  то  время,  не
позволить развернуться той дикой кампании.  Увы,  после  драки  кулаками  не
машут, и я беру и на себя вину за то, чего тогда не доделал. А нужно было бы
доделать в интересах нашего народа, в интересах партии, в  интересах  нашего
будущего.
   Начались допросы "виновных". Я лично слышал, как  Сталин  не  раз  звонил
Игнатьеву(9). Тогда министром госбезопасности был Игнатьев. Я знал его.  Это
был крайне больной,  мягкого  характера,  вдумчивый,  располагающий  к  себе
человек. Я к нему относился  очень  хорошо.  В  то  время  у  него  случился
инфаркт, и он сам находился на краю гибели. Сталин звонит ему (а мы знали, в
каком физическом состоянии Игнатьев находился) и разговаривает по телефону в
нашем присутствии, выходит из себя, орет, угрожает,  что  он  его  сотрет  в
порошок. Он требовал от Игнатьева:  несчастных  врачей  надо  бить  и  бить,
лупить нещадно, заковать их в кандалы.
   Василенко, кажется, был в то время в Китае. Его отозвали. И,  как  только
он переехал советскую границу, ему  надели  кандалы.  У  меня  отложилось  в
памяти, что все эти несчастные врачи "сознались" в преступлениях.  Но  я  не
могу осуждать людей, которые фактически  клеветали  сами  на  себя.  Слишком
много предо мною прошло разных лиц,  честных  и  преданных  нашей  партии  и
революции, которые "сознавались". Один из примеров - видный наш военачальник
Мерецков(10), который доживает свой век, согнувшись в дугу. Он тоже  некогда
"признался", что является английским шпионом. Вот и врачи попали далеко не в
лучшее положение и, естественно, "признались".
   В октябре 1952 г. открылся XIX партсъезд.  Я  сделал  на  нем  доклад  об
уставе партии и заболел, не мог выйти из дому, когда обсуждался мой  доклад.
Наверное, день или два  не  выходил  на  улицу.  Ко  мне  приехал  профессор
медицины, прослушал меня. Это был человек, как говорится, в возрасте, старый
доктор, опытный.  Он  пользовался  не  только  медицинской  аппаратурой,  но
прослушивал работу моего сердца, прикладывая ухо непосредственно к груди,  а
делал это бережно, ласково и  утешал  меня.  Буквально  трогали  внимание  и
заботливость этого человека. И его, наверное, сцапают,  размышлял  я,  когда
открылось  "дело  врачей".  Я  тогда  поднялся  быстро  на  ноги   и   успел
поучаствовать в конце работы XIX съезда партии. Не в том дело. Я боялся, что
таких людей, как этот врач, всех загребут. Раз  дают  показания,  то  Сталин
никого не пощадит. Виноградов тоже лечил Сталина (а врачи лечили его редко).
Но Сталин не пощадил Виноградова, арестовал,  приказал  бить.  Да  там  всех
били. И все они попали в общую кашу. Так возникло  позорное  "дело  врачей".
Какое же это счастье, что оно потом лопнуло, как мыльный пузырь!(11).

   Примечания
   (1)  ТИМАШУК  Л.  Ф.  (1893  -  1983)  -   врач   Кремлевской   больницы,
сотрудничавшая  с  органами  госбезопасности.   В   1948   г.   доносила   о
"неправильном лечении" А. А. Жданова. Вновь активизировалась летом 1952 г.
   (2) ЛЕВАНДОВСКИЙ М. К. (1890 - 1938) - советский военачальник, в  1918  -
1921 гг. командовал группой войск и армиями на Кавказе, в 1924  -  1925  гг.
командовал  войсками  Туркестанского  фронта  (против  басмачей),  далее   -
войсками ряда военных округов, в  1934  -  1937  гг.  член  Военного  совета
Наркомата обороны СССР, командарм 2 ранга с 1935 г., был репрессирован.
   (3) ФУРМАНОВ Д. А. (1891 - 1926) - левый эсер, с 1918 г. член  компартии,
комиссар  на  фронтах  гражданской  войны,  затем  писатель,  автор  романов
"Чапаев", "Мятеж" и др.
   (4) ВИНОГРАДОВ В. Н. (1882 - 1964) - терапевт, заслуженный деятель  науки
РСФСР с 1940 г., академик АМН СССР с 1944 г., Герой Социалистического  Труда
с 1957 г., председатель Всесоюзного терапевтического  общества  с  1949  г.,
редактор журнала "Терапевтический архив".
   (5) ВАСИЛЕНКО В. Х. (1897 - 1976) - терапевт, академик АМН  СССР  с  1957
г., Герой Социалистического Труда с 1967 г., в  1967  -  1974  гг.  директор
Всесоюзного НИИ гастроэнтерологии.
   (6) СТРАЖЕСКО Н. Д. (1876 - 1952) - терапевт, академик АН УССР с 1934 г.,
академик  АН  СССР  с  1943  г.,  академик  АМН  СССР  с  1944   г.,   Герой
Социалистического Труда с 1947 г., с 1936 г. директор Украинского  института
клинической медицины.
   (7) КОЦЮБИНСКИЙ М. М. (1864 - 1913)  -  писатель,  общественный  деятель,
переводчик.
   (8) КОНЕВ И. С. (1897 - 1973) - Маршал Советского Союза с 1944 г., в 1952
г. командовал войсками Прикарпатского военного округа.
   (9) ИГНАТЬЕВ С. Д. (1904 - 1983) - член ВКП(б) с 1926 г., в 1951  -  1953
гг. министр государственной безопасности СССР, в 1952 - 1953  гг.  секретарь
ЦК КПСС, в 1953 - 1957 гг. первый секретарь Башкирского, а в 1957 - 1960 гг.
Татарского обкомов партии.
   (10) МЕРЕЦКОВ К. А. (1897 - 1968) - Маршал Советского  Союза  с  1944  г.
"Признание", о котором здесь упоминается, он  сделал,  будучи  зам.  наркома
обороны СССР, в июле 1941 г., когда находился под следствием  и  подвергался
пыткам.
   (11) Постановление Президиума ЦК КПСС  от  3  апреля  1953  г.  полностью
реабилитировало еще не осужденных по делу о "врачах-вредителях" 37 врачей  и
членов их семей.




   XIX СЪЕЗД КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СТРАНЫ

   Заканчивался 1951 г. или, кажется, начинался 1952 г., не помню,  в  каком
точно месяце, Сталин собрал нас у себя и высказал мысль, что  пора  созывать
съезд ВКП(б). Нас уговаривать не требовалось.  Мы  все  считали  невероятным
событием, что съезд партии не созывается уже 12 - 13 лет(1).  Не  созывались
также пленумы ЦК партии,  партактивы  в  союзном  масштабе,  другие  крупные
совещания партработников(2). ЦК не принимал никакого участия в  коллективном
руководстве делами  СССР,  все  решалось  единолично  Сталиным,  помимо  ЦК.
Политбюро ЦК подписывало спускаемые ему документы, причем Сталин часто  даже
не спрашивал мнения  его  членов,  а  просто  принимал  решение  и  указывал
опубликовать его.
   На этот раз договорились, что надо собирать съезд  партии.  Наметили  его
созыв на осень 1952 года. Сталин не сразу определил повестку дня  съезда,  а
мы между собою обменивались мнениями, возьмет ли Сталин отчетный  доклад  на
себя или кому-то поручит его. Мы гадали,  кому  он  может  поручить  сделать
доклад? Думали, если он не возьмет доклад на себя,  почувствовав,  что  слаб
физически и не сумеет простоять нужное время на трибуне,  то,  возможно,  он
раздаст текст в письменном виде  и  не  станет  зачитывать.  Это  тоже  было
возможно. Кажется,  так  практикуют  в  лейбористской  партии:  там  доклады
печатаются и заранее раздаются участникам съезда.
   Я  считал,  что  это  неплохая  практика,  потому   что   разница   между
напечатанным текстом и тем, что зачитывается  докладчиком,  очень  малая.  К
тому же не всегда  у  нас  бывало,  что  докладчик  является  автором  этого
материала. Ведь к составлению отчетного доклада на  партсъезде  привлекается
очень много ведомств  и  различных  лиц.  Потом,  на  каком-то  этапе,  весь
материал сводится воедино, и будущий докладчик  приводит  его  в  надлежащий
вид. Тут, конечно, докладчик вкладывает в дело свое  "я".  Потом  он  вносит
проект доклада на утверждение руководству, где  даются  к  тексту  поправки.
Затем документ принимается за основу. Такая практика была у  нас  раньше  и,
видимо, существует и сейчас.
   Когда Сталин, наконец, определил повестку дня, то  сказал,  что  отчетный
доклад поручим Маленкову, об уставе - Хрущеву, а о пятилетке -  председателю
Госплана СССР Сабурову(3). Вот и была таким способом  принята  повестка  дня
съезда. Как  Сталин  нам  сказал,  так  и  записали,  никаких  замечаний  не
возникло.
   Признаюсь, когда мне поручили готовить доклад об уставе
   ВКП(б), я задрожал. Это была для меня  большая  честь,  но  она  меня  не
радовала, потому что я знал, сколь трудно  подготовить  толковый  доклад  по
такому вопросу и еще труднее провести его через утверждение. Я заранее знал,
что все "набросятся" на мой текст, особенно Берия. А он и Маленкова  потянет
за собой. Так оно и случилось.
   Стали готовить доклады. Был подготовлен и  доклад  по  уставу.  Тексты  с
правкою утвердили. Мой доклад был сильно сокращен и в таком  виде  дошел  до
Сталина, а первоначального текста он  не  увидел,  так  как  Сталин  поручил
просмотреть мой и Сабурова доклады Маленкову,  Берии,  мне  и  еще  кому-то.
Берия все время повторял мне: "Зачем это? Слюшай, ну  зачем?  Это  все  надо
короче, короче!". В результате много материала было  исключено.  В  конечном
итоге мой доклад занял около часа. Тем не  менее  суть  его  не  пострадала.
Текст  сократили  за  счет  всяческих  примеров,  а  это,   как   говорится,
беллетристика:  там  приводились  доказательства  того  или  другого  общего
положения. Тут я в какой-то степени подражал Жданову. Жданов делал доклад по
уставу на XVIII съезде партии, и у него там имелось очень много примеров. Не
знаю, насколько они были необходимы, но  я  полагал,  что  такой  стиль  уже
апробирован, и шел тем же путем.
   Спрашивается, почему Сталин не поручил сделать отчетный  доклад  Молотову
или Микояну, которые исторически занимали более высокое положение в  ВКП(б),
чем Маленков, и были известными деятелями?  А  вот  почему.  Если  мы,  люди
довоенной поры,  рассматривали  раньше  Молотова  как  того  будущего  вождя
страны, который заменит Сталина, когда Сталин уйдет из жизни, то  теперь  об
этом не могла идти речь. При каждой  очередной  встрече  Сталин  нападал  на
Молотова, на Микояна, "кусал" их. Эти два человека  находились  в  опале,  и
самая жизнь их уже подвергалась опасности.
   Открылся съезд. Были сделаны доклады, началось их обсуждение. Прения были
короткими. Да, собственно, и не имелось условий разворачивать  по-настоящему
прения, обсуждение поставленных вопросов. Среди других  проблем  обсудили  и
доклад о пятой пятилетке(4). То была самая плохая из всех пятилеток, которые
когда-либо у нас принимались. На мой взгляд,  очень  неквалифицированно  она
была подготовлена и так же доложена съезду. Тотчас после смерти  Сталина  мы
вынуждены были взять на себя  ответственность  за  процесс  выполнения  этой
пятилетки, внеся серьезные коррективы в  план(5).  Это  невероятное  дело  -
корректировать решение, утвержденное съездом партии. Но  мы  вынуждены  были
так поступить, потому что ни в какие  ворота  эта  пятилетка  не  лезла.  Мы
рассылали предложения о корректировке делегатам прошедшего ранее XIX  съезда
партии, ища демократическую форму внесения изменений в план пятилетки. И  мы
их внесли, потому что этого требовала жизнь,  так  что  мы  не  должны  были
противиться здравому смыслу, опираясь лишь  на  то,  что  съездом  план  уже
утвержден. То есть мы пошли по пути, которым  должен  был  следовать  каждый
разумный человек.
   XIX съезд завершался. Нужно было  проводить  выборы  руководящих  органов
партии. Вся подготовительная работа уже была  проделана  аппаратом  ЦК.  Так
делалось всегда. Все члены будущих руководящих органов еще до начала  съезда
подбирались  аппаратом.  Так  же   подбирались   делегаты   самого   съезда.
Определяли,  сколько  надо  выбрать  в  ЦК  партии   рабочих,   колхозников,
представителей интеллигенции, кого избрать персонально.  Одним  словом,  вся
структура и состав ЦК разрабатывались заранее. А потом, когда шли выборы  на
съезде, сразу рекомендовалось, кого именно избрать. То есть  практически  не
выбирали людей, как это было когда-то, в первые  годы  советской  власти,  а
сообщали на места, что вот такого-то следует провести на съезд,  потому  что
имеется в виду выбрать его в состав ЦК или  членом  Центральной  ревизионной
комиссии, и т. д. Вся работа за съезд уже была проделана. К сожалению, такая
практика сохранилась доныне.
   Так же проходили выборы на XX съезд  КПСС.  Еще  осталась  эта  уродливая
"демократия". Подобные методы в принципе неправильны, а  сейчас  они  просто
нетерпимы. Надо искать новые формы работы.  Я  старался  найти  такие  новые
формы и на XXII съезде партии пытался внести  соответствующие  коррективы  в
устав КПСС. Тогда тоже обсуждался новый текст устава, и доклад по нему делал
Козлов(6). Но производили мы все это  очень  робко.  Хочу,  чтобы  правильно
поняли, почему - робко. Мы сами, руководители страны, являлись продуктом той
же революции, а потом были воспитаны в эпоху Сталина.  Сталин  был  для  нас
величиной неимоверного значения. И мы считали,  что  не  следует  выдумывать
что-то, а нужно учиться у него и подражать ему. Уже потом мы воочию  увидели
его недостатки и все-таки психологически не могли освободиться  от  прежнего
состояния, не решались искать что-то кардинально новое, с тем чтобы  вернуть
партию на ленинские рельсы и восстановить партийную демократию. Это было нам
очень трудно, мы шли тут как бы ощупью.
   А на XIX съезде партии  такая  практика  была  вообще  в  порядке  вещей.
Выбрали новый ЦК. Закончился съезд. Спели "Интернационал". Сталин  выступил,
держал речь под конец несколько минут. Тогда все восхищались им, радовались,
как гениально им все сказано, и тому подобное. Закончил он свою речь,  сошел
с трибуны, съезд был закрыт, и члены Политбюро пошли  в  комнату  Президиума
ЦК.  Сталин  говорит  нам:  "Вот,  смотрите-ка,  я  еще  смог!"  Минут  семь
продержался на трибуне и счел это своей победой. И  мы  все  сделали  вывод,
насколько уже  он  слаб  физически,  есл