ие, появилось вино.
   Выпили, и Малиновский стал вспоминать былые времена и сам  расспрашивать.
"А вот, - говорит, -  тут  имелся  кабачок,  и  в  нем,  бывало,  собирались
крестьяне". Французы: "Вы помните?". "Да,  хорошо  помню".  "Ну,  тогда  вы,
наверное, помните и такую-то", - и называют по имени какую-то девушку.  "Да,
- говорит Малиновский, - помню". "Ха-ха-ха, ведь помнит.  Это  была  местная
красавица. Но ее уже давно нет в живых,  она  умерла".  Подходили  и  другие
французы. Узнавали, что министр обороны СССР -  солдат  той  русской  части,
которая стояла в этом селе 50 лет назад. "Как же, как же!  И  мы  помним.  С
вами еще Медведь был". "Да, - отвечает, - был с нами  Медведь".  Малиновский
рассказывал, что когда они ехали во Францию,  то  где-то  взяли  медвежонка.
Медвежонок привязался к солдатам, потом был с  ними  и  на  фронте.  Поэтому
крестьяне и запомнили такую примету.
   Малиновский рассказывал мне и о других событиях своей биографии.  "Очень,
- говорит, - тяготело надо мной, что я находился в  составе  экспедиционного
корпуса". Сейчас я не могу точно припомнить, что он мне рассказывал, но знаю
из истории, что этот корпус с большими  трудностями  возвращался  в  Россию.
Кажется, его послали оттуда так, чтобы его  солдаты  попали  на  территорию,
которую занимали белые. Малиновский прошел длинный путь, прежде чем очутился
в Красной Армии. Данный эпизод важен для понимания духа сталинского времени.
Над Малиновским висело как дамоклов меч обвинение,  что  он  был  в  составе
экспедиционного корпуса во Франции и на территории, занятой белыми до  того,
как вступил в Красную Армию.
   Как-то я, беседуя с ним, рассказал, как мы с генералом  Поповым  блуждали
под Калачом, вертясь около трупов немецких солдат и серой лошади.  Рассказал
также, что мы встретились ночью с генералом-связистом, и назвал его фамилию.
Он сразу отреагировал. Говорю: "Вы его знаете?". "Как же, очень хорошо знаю,
я  с  ним  вместе  служил".  И  потом  поведал  мне  некоторые  подробности:
"Произошел такой случай. Я, когда приехал в Москву,  должен  был  явиться  в
отдел кадров Наркомата обороны.  Офицер,  который  встретил  меня  в  отделе
кадров, по своей неосторожности или  плохой  исполнительности  дал  мне  мое
личное дело. Я его полистал, и у меня мурашки по коже пошли: как  же  я  еще
живым хожу по земле? Столько там ложных гадостей было собрано  против  меня.
Можно было только удивляться, почему я не арестован  и  не  расстрелян,  как
многие другие. А среди всей этой гадости лежало и донесение  того  генерала.
Он, видимо, был секретным агентом. Он там понаписал обо мне жуткие  гадости.
После этого мне не только руку было противно ему  подавать,  но  и  противно
слышать его фамилию. Это - гнусный человек. Он осмелился  выдумать  обо  мне
такую клевету, что я не знаю, что же удержало  Сталина  от  моего  ареста  и
расстрела, равно как ряда других честных людей,  но  более  видных  и  более
достойных по отличиям, которые они заслужили в  Красной  Армии.  Я,  видимо,
вытащил счастливый билет в лотерее жизни. Только этим и объясняю  факт,  что
остался жив".
   Уже после смерти Сталина, когда мы как-то встретились  с  Малиновским  на
охоте, я ему рассказал в непринужденной обстановке, как Сталин реагировал на
самоубийство Ларина и как мне было поручено  не  отходить  от  Малиновского,
приглядывать, когда он ложился спать, закрыл ли глаза, спит ли он  настоящим
сном или притворяется.  Одним  словом,  неотступно  следить  за  ним.  Такое
наблюдение было мне неприятно, потому что я знал, что он все это чувствует и
понимает, почему член Военного совета, член Политбюро ЦК  партии  неотступно
ходит по его следам и  при  всяком  передвижении  обязательно  располагается
рядом с ним. А если я не  требовал,  чтобы  обо  всех  его  распоряжениях  и
приказах докладывали мне, то только потому, что он сам соблюдал определенный
такт и сам сообщал мне. Он не вынуждал меня требовать этого от него  и  себя
тоже ставил тем самым в более выгодное положение.
   Малиновский ответил мне: "Я это видел и искренне говорю,  что  был  очень
доволен, что вы все время рядом со мной. Я ведь честный человек, делал  все,
что, с моей точки зрения, нужно было делать. Поэтому  был  доволен,  что  вы
будете видеть все это и правильно поймете". И я  согласен  с  ним,  ибо  это
означало, что будет сделан соответствующий доклад Сталину. Действительно,  я
так Сталину и докладывал. Сталина же, видимо,  во  время  войны  сама  жизнь
вынуждала сдерживать свой гнев, нацеленный на аресты и уничтожение людей.
   Впрочем, не знаю. Или же это мне приписать себе в заслугу мое  влияние  в
Политбюро (а, видимо, оно было немалым) и ту характеристику, которую  я  дал
Малиновскому еще в 1941 г., когда встретился с ним и когда  мы  с  Тимошенко
его назначили командующим 6-й армией? Он тогда воевал с врагом в направлении
Днепропетровска.  Одним  словом,  так  сложилась  моя  совместная  работа  с
Малиновским. Сейчас он умер, и что же я могу  еще  сказать  о  нем?  Ничего,
кроме того хорошего, что  уже  сказал.  В  принципе  же  все  люди  -  живые
существа. Смотря какой взял крен, рассматривая человека. В  каждом  человеке
можно открыть очень много разных качеств. Это зависит от характера того, кто
дает характеристику. Надо отбросить  второстепенное,  всякую  там  мишуру  и
посмотреть на человека, каков он в  главном.  Посмотреть  на  его  действия,
основную направленность  ума  и  энергии,  на  приложение  этой  энергии.  У
Малиновского она была положительной, на пользу Советскому  государству.  Его
энергия была нацелена на строительство нашей Красной Армии, а во время войны
- на разгром врага. Не всегда получается так, как хотелось бы любому из нас.
Нам с Малиновским пришлось хлебнуть и горячего,  и  немало  тошнотворного  в
первый и второй годы войны. Но потом  и  нам  с  ним  довелось  наслаждаться
результатами побед, успехами Красной Армии, радоваться изгнанию противника с
территории, захваченной Гитлером.
   А что еще хорошего можно сказать о  Малиновском?  Я  к  этому  потом  еще
вернусь. Вернусь в рассказе о том, как мы с Малиновским в 50-е -  60-е  годы
направляли свои усилия на перевооружение Советской Армии. Я считаю, что  это
был очень интересный этап нашей жизни, принесший нам большое удовлетворение.
Я и сейчас еще живу воспоминаниями об  этом  творческом  периоде  -  времени
перевооружения Советской Армии и горжусь тем, что на мою долю  выпала  честь
быть в то время Председателем Совета Министров СССР и Первым  секретарем  ЦК
партии.
   Итак, я отвлекся, характеризуя личность Малиновского,  а  остановился  на
том, что меня вызвали в Москву. Когда я  прилетел  из  хутора  Советского  в
Москву, то уже по-другому себя чувствовал в  столице  и  ко  мне  иное  было
отношение со стороны Сталина, чем несколько раньше. Ведь мы уже были "не  те
люди", которые сдавали Украину врагу. Сталин в ту пору все готов был на меня
свалить. На любого готов был свалить вину,  только  не  на  себя.  В  период
отступления Красной Армии нигде и никогда никаких документов и  приказов  он
не публиковал за своей подписью. Ставка или Генштаб - безликая была подпись,
но не Сталин! Совершенно другим  стало  положение  потом,  когда  мы  начали
наступать. На каждом документе красовалась подпись Сталина.  За  отступление
он, как говорится, не нес ответственности, а вот успехи, разгром врага - это
его заслуга. Сейчас некоторые горе-историки, когда Сталина уже нет, идут  по
его стопам, характеризуя тот период. Об этом я еще выскажу  свое  мнение.  Я
слышал хорошую, острую шутку. Говорят,  что  города  оставляют  солдаты,  но
берут их генералы. Сталин действовал по этой  схеме.  Отступали  солдаты,  и
Сталина там не было, а когда стали брать назад наши города, то уже и  солдат
вроде бы не оказалось, а брал их Сталин, потому что тут  были  его  приказы,
ему принадлежала инициатива, и тому подобное.
   (1) Эти фронты в период отступления Красной Армии неоднократно включали в
свой состав разные соединения, меняя названия. В  описываемое  время  войска
Воронежского фронта наступали по р. Оскол от Касторной до  Купянска,  войска
Юго-Западного   фронта   -   по   р.   Северский   Донец   от   Сватово   до
Каменска-Шахтинского, войска Южного фронта -  на  Нижнем  Дону  (участок  от
железной дороги из Донбасса в Сталинград до г. Азов).
   (2) МАЛИНОВСКИЙ Р.Я. вновь вступил в командование войсками Южного  фронта
в феврале 1943 года.
   (3) Генерал-лейтенант БОДИН П.И. до февраля 1943 г.  являлся  начальником
штаба Закавказского фронта.
   (4) Генерал-майор СТРОКАМ Т.А., член партии с 1927  г.,  был  начальником
Украинского штаба партизанского движения в 1942-1945 гг.
   (5) Генерал-лейтенант КОРНИЕЦ Л.Р., член партии с 1926 г.,  являвшийся  в
1939-1944 гг. председателем Совнаркома УССР, был переведен в 1943 г.  вторым
членом Военного совета  с  Северо-Кавказского  фронта  на  Воронежский,  где
оказался вместе с Хрущевым первым членом Военного совета.
   (6) РОТМИСТРОВ, будучи Главным маршалом бронетанковых  войск,  возглавлял
эту академию в 1958-1964 гг., после чего занял должность помощника  министра
обороны СССР.
   (7) Вероятно, Нижне-Чирская, так как  у  Верхне-Чирской  стоял  небольшой
мост местного значения.
   (8) Это была  5-я  ударная  армия  под  командованием  генерал-лейтенанта
ЦВЕТАЕВА В.Д.
   (9) БОГДАНОВ С.И., генерал-лейтенант танковых войск, тогда был командиром
механизированного корпуса.
   (10) Генерал-лейтенант ГЕРАСИМЕНКО В.Ф. командовал 28-й армией с сентября
1942-го по ноябрь 1943 года.
   (11) БУДЕННЫЙ С.М. - уроженец хутора Козюрин, ГОРОДОВИКОВ О.И.  -  хутора
Мокрая Ельмута.
   (12) КОРНИЛОВ Л.Г. - уроженец станицы Каркаралинской в Казахстане.
   (13) Новочеркасск был освобожден  12  февраля  1943  г.  2-й  Гвардейской
армией (командующий КРЕЙЗЕР Я.Г.).
   (14) Город Шахты освободили 13 февраля 1943 года.
   (15)    Генерал-лейтенант    КИРИЧЕНКО    Н.Я.    командовал    подвижной
конно-механизированной группой в составе 4-го Гвардейского Кубанского,  5-го
Гвардейского Донского кавалерийских корпусов  и  танкового  соединения.  Эта
группа ранее входила в войска Северо-Кавказского фронта.
   (16) Это произошло 7 февраля 1943 года.
   (17) Генерал-лейтенант ХОМЕНКО В.А. командовал 44-й армией с ноября  1942
года. Погиб под Никополем  9  ноября  1943  года.  До  войны  он  командовал
пограничниками Молдавии и прилегающего участка Украины.
   (18) Это произошло 14 февраля 1943 года.
   (19) С севера наступали в обход Ростова 2-я Гвардейская и 51-я армии.
   (20) Генерал-майор ЦЫГАНОВ В.В. командовал 56-й армией с декабря 1941  по
июль 1942 года.
   (21) КИРИЧЕНКО А.И. Первым членом Военного совета  был  генерал-лейтенант
Гуров К.А.
   (22) Эта встреча состоялась в мае 1960 года.



   ПЕРЕД КУРСКОЙ БИТВОЙ И В ЕЕ НАЧАЛЕ

   Итак, прибыл я в Москву и рассказал Сталину  о  положении  дел  на  Южном
фронте. Тогда у нас было хорошее настроение,  мы  радостно  переживали  свой
успех. Северный Кавказ тоже быстро  освобождался.  Но  это  был  участок  не
нашего фронта, а вообще другой фронт, докладывал же я о делах нашего фронта.
Сталин: "Мы утвердили вас членом Военного совета Воронежского фронта. Нашими
войсками занят Харьков (1).  Вы  об  этом  знаете?".  "Знаю.  Красная  Армия
продвинулась на довольно значительное расстояние  западнее  Харькова".  "Вот
вам и надо лететь сейчас в штаб Воронежского  фронта.  Вы  будете  выполнять
функции не только члена  его  Военного  совета,  но  и  секретаря  ЦК  КП(б)
Украины, как и прежде". Потом, как и в предыдущий мой приезд,  Сталин  начал
высмеивать  руководителей,  которым  поручил  дела  Украины,  когда  в   дни
Сталинграда сказал мне, что я не  украинец  и  поэтому  ее  делами  займется
Корниец, который тогда  являлся  председателем  Совета  Народных  Комиссаров
УССР.
   Я уже рассказывал, как тогда согласился с тем, что я  не  украинец:  всем
известно, что и по паспорту, и по месту рождения я курянин,  а  мое  село  -
русское, хотя буквально впритирку граничит с Украиной. Граница есть граница.
Я-то  не  придавал  значения  тому,   украинец   ли   я   или   русский.   Я
интернационалист и с уважением относился  и  отношусь  к  каждой  нации.  Но
наиболее близки мне те, среди кого я  провел  свои  детство  и  юность.  Это
русские и украинские рабочие и крестьяне, а также украинская  интеллигенция,
с которой я работал, когда являлся  заворгом  Киевского  окружного  комитета
партии в 1928 - 1929 гг. и особенно будучи Первым секретарем ЦК КП(б)  У.  Я
13 лет проработал на Украине, и не  просто  с  удовольствием,  а  с  большим
наслаждением, и очень доволен отношением ко мне всех  ее  людей  -  рабочих,
крестьян и украинской интеллигенции.
   Отвечаю: "Хорошо, товарищ Сталин, я охотно поеду на Воронежский фронт.  А
кто командует войсками Воронежского фронта?". "Генерал Голиков" (2).  Тут  я
сразу вспомнил, как Сталин критиковал меня  за  то,  что  я  не  поддерживал
Голикова, когда он был заместителем  командующего  войсками  в  Сталинграде.
Тогда (я  уже  рассказывал)  он  написал  какую-то  гадость  Сталину  против
Еременко, и Сталин меня критиковал за то, что я слишком поддерживаю Еременко
и не поддержал Голикова. Может быть, тот  и  обо  мне  написал  какую-нибудь
гадость? Это возможно. Я в жизни, к сожалению, много видел гадкого.  Правда,
и хорошее видел, но и гадкое. Иной  раз  гадости  делались  людьми,  с  виду
довольно приличными и приятными. Я мог бы сказать, что  человек  я  довольно
незлопамятный. А как поступили бы, к примеру,  другие,  имея  такой  факт  с
Голиковым? Ведь действовал недобропорядочно, какой-то гадкий  донос  написал
на Еременко и, прямо  или  косвенно,  на  меня  как  члена  Военного  совета
Сталинградского фронта. От меня многое зависело, когда Голиков,  уже  в  мое
время, утверждался начальником Главного политуправления  РККА  и  когда  ему
присваивали  маршальское  звание  -  высшее  военное  звание   в   Советских
Вооруженных Силах.
   Говорю Сталину: "А как он командует? Каково Ваше впечатление?".  Более  я
ничего не сказал, но Сталин понял сразу, что я обращаюсь  с  таким  вопросом
потому, что у нас имелись разные оценки поведения Голикова как представителя
фронта при армии Чуйкова, когда Голиков не выполнил приказа  об  организации
переправы боеприпасов и пополнения в Сталинград. Я  считал  тогда  и  считаю
сейчас, что мы с командующим войсками Сталинградского  фронта  отреагировали
правильно. Однако теперь возникла уже другая ситуация.  Вражеские  войска  в
Сталинграде пленены, всех обуревала радость  победы.  Это  была  радость  не
только нашего  народа,  но  и  всего  прогрессивного  человечества,  которое
понимало значение нашей борьбы с фашистской чумой.
   Сталин опять взглянул  на  меня:  "А  помните,  что  вы  говорили  мне  о
Голикове?". "Да, помню". "Как же вы говорили?". "Но тогда для чего  Вы  меня
посылаете членом Военного совета к Голикову?". "Мы в скором  времени  примем
новое решение и переставим его". Не  знаю,  почему  он  мне  это  сказал.  В
терзаниях, что ли, находился? "Мы думаем назначить туда Ватутина командующим
войсками фронта. Вы знаете генерала Ватутина?". "Я генерала Ватутина знаю, и
даже очень хорошо знаю. Я высокого о нем мнения".
   Этот генерал был как бы особым. Особенность его заключалась в том, что он
почти непьющий. Я вообще не видел, чтобы он пил вино. Кроме того,  он  очень
трудоспособен и очень хорошо подготовлен в военном отношении.  Он  был  одно
время  начальником  штаба  в  Киевском  Особом  военном  округе,   а   потом
заместителем начальника  Генерального  штаба  (3).  Хорошая  аттестация  его
военных знаний. Я сказал: "Как к начальнику штаба, как к человеку,  знающему
военное дело, и как к члену партии отношусь к нему с большим  уважением.  Но
не знаю, как он себя  проявит  в  качестве  командующего.  Здесь  требуются,
помимо знаний, распорядительность и умение пользоваться правом командующего,
умение приказать и потребовать выполнения приказа. Разработать  операцию  он
может, тут я не сомневаюсь в нем, а вот другие его качества  мне  совершенно
неизвестны. В этом отношении он для меня новый человек, тут я нигде с ним не
соприкасался". Не помню, что сказал в ответ Сталин, но я был  доволен  новым
назначением.
   Через день или два я улетел. Когда уже собрался лететь, мне доложили, что
в направлении Харькова противник сгруппировал  эсэсовские  войска,  танковые
дивизии и прижимает наши войска к Харькову. Наши войска отступили на  восток
уже на довольно большое расстояние, и противник  опять  вплотную  подошел  к
Харькову. Вылетел  вечером,  перед  сумерками.  Мы  с  моим  личным  пилотом
Николаем Ивановичем Цыбиным (4) выбрали именно такое время. Я  всегда,  пока
жив, буду поминать добрым словом  этого  замечательного  летчика,  генерала,
честнейшего  человека  трезвого  ума  и  с  такой,  я  бы  сказал,  девичьей
деликатностью. В данном  случае  как  раз  он  спланировал  так,  чтобы  нам
прилететь в Харьков под вечер, потому что в это  время  меньше  возможностей
встретиться с  истребителями  противника.  Так  мы  и  поступили.  Когда  мы
приземлились, уже зажигались огни.
   Поехали с аэродрома в Харьков. Мне сообщили там тревожное  известие:  над
Харьковом нависла угроза нового захвата его врагом. Я приехал в штаб фронта,
встретился там с командующим войсками. Он сообщил  о  положении  на  фронте.
Действительно, положение было очень неустойчивым. Противник превосходил  нас
и в количестве войск, и в качестве боевой техники. У  него  там  и  танковые
войска,  и  пехота  были  отборными.  Уже  теперь,  из   книги   "Совершенно
секретно!", я узнал, что  враг  взял  их  из  Италии.  Лучшие  эсэсовские  и
танковые  дивизии  он  бросил  именно  сюда,  против  нас   на   Харьковском
направлении.
   Нам пришлось сейчас же выехать в Мерефу, в 25 км от Харькова. В Мерефе  я
бывал еще до революции. Когда ехал, случалось, из своей Курской  губернии  в
Донбасс, в Юзовку, то обязательно через Мерефу. Теперь я ехал  туда  в  ином
качестве. Группой войск там руководил генерал Козлов (5). Козлова я до  того
не знал. Он  командовал  раньше  Керченской  группировкой  наших  войск.  Мы
высадили в  захваченном  врагом  Крыму  десанты,  но  данная  операция  была
неудачной и много наших  войск  там  погибло.  Туда,  по-моему,  одно  время
посылали командовать и Ворошилова. Потом его, кажется,  отозвали  и  послали
комиссарствовать  Мехлиса.  Фактически  Мехлис  как   представитель   Ставки
командовал этой группировкой. Он подмял под себя Козлова, и наши войска были
загублены. Помню,  как  тогда  Мехлис  метал  громы  и  молнии  против  всех
кавказских народов. Он говорил, что и главное пополнение,  и  вообще  войска
того фронта состояли из кавказцев,  а  они  совершенно  ненадежны.  С  точки
зрения нашей национальной политики он занял  абсолютно  неправильную  линию.
Сам он человек  неуравновешенный,  но  был  весьма  доверенным  человеком  у
Сталина.
   Взяв на себя реальное командование, Мехлис фактически  лишил  возможности
командовать  Козлова.  Подробно  я  не  мог  тогда   по   своему   положению
рассматривать эту операцию, это не  входило  в  мои  функции.  Но  я  слышал
военных специалистов, которые обсуждали и разбирали происшедшее на  Крымском
фронте. Правда, тоже лишь вот так, на ходу. Они возлагали вину за провал  на
Мехлиса и в какой-то степени на Ворошилова. Но больше все же на Мехлиса и на
то, что Козлов не проявил своего  характера  как  командующий  войсками.  Он
сразу же подпал под влияние Мехлиса, вместо того чтобы выставить  свою  волю
командующего и использовать военные познания для должной организации  войск.
Он стал покорно слушать и выполнять приказы и  предложения,  которые  вносил
Мехлис. Одним словом, репутация Козлова  была  подмочена.  Он  как  командир
проявил там в какой-то степени и б