(16).  А  возле  армии
Москаленко расположилась 27-я армия. Ею командовал генерал Трофименко  (17).
Они повернулись лицом на юг, находясь на  одной  стороне  линии,  образующей
дугу. А прямо лицом на запад стояла 38-я армия, которой командовал  Чибисов.
Она была расположена на правом крыле фронта, и ее правый фланг  соприкасался
с левым крылом Центрального фронта.
   Сзади Шумилова, за  его  левым  флангом,  стояли  в  резерве  войска  под
командованием Ивана Степановича Конева. Это  был  Степной  фронт.  Потом  он
приобрел  название  2-го   Украинского.   Войсками   Юго-Западного   фронта,
примыкавшими с юга к войскам Воронежского фронта, командовал Малиновский. Он
нацелен был в то время на Харьков и Днепропетровск.  Вот  как  располагались
войска в районе, имевшем прямое  и  косвенное  отношение  к  моим  тогдашним
функциям. Что касается штаба армии Шумилова, то  он  расположился  восточное
Белгорода, в лесу. Мы много раз приезжали к нему и проверяли, как его  армия
готовилась  к  наступлению,  заслушивали  доклады   командарма,   командиров
корпусов, дивизий и бригад.
   Перед  всеми  войсками  фронта  была  поставлена  задача  учиться  хорошо
воевать, отрабатывать тактику, обучить солдат  отличному  владению  оружием.
Партийная организация и политотделы были нацелены на то, чтобы политически и
морально сцементировать войска, чтобы каждый  воин  понимал  свою  миссию  и
сделал все, что от него зависит, чтобы не отступить ни на шаг и готовиться к
наступлению.  Впрочем,  особой  агитации,  чтобы   убедить   солдат   стойко
обороняться и мужественно наступать, не требовалось. Все рвались в  бой.  Не
помню, чтобы возникали какие-либо эксцессы. О дезертирстве я  и  не  слышал.
Конечно, всегда в массе людей бывают какие-то отклонения от средней нормы  в
поведении того или другого человека. Но в общем войска были в очень  хорошем
состоянии. Готовы были и драться, и  умереть,  если  понадобится,  но  гнать
врага из своей страны. Гнать  его  прочь!  Особенно  отличались  гвардейские
армии. Уже тогда у них  появился  лозунг:  "На  Берлин!  От  Сталинграда  на
Берлин!". Потом много было шуток на эту тему. Бывало, генерал как  бы  шутя,
но полусерьезно говорит: "Ну, берем Берлин! Хочу быть комендантом  Берлина".
Такое желание возникало у каждого. Человек, который выстрадал войну,  видел,
сколько бед она  нам  принесла,  хотел  показать  и  противнику,  что  война
приносит бедствия, что расплачиваться за эту  войну  придется  тем,  кто  ее
начал.
   6-й Гвардейской приказали зарыться в землю, вырыть противотанковые рвы  и
возвести три полосы обороны. Мы создавали  оборону  на  большую  глубину  на
случай,  если  противник,  начав  наступать,  овладеет   нашими   армейскими
позициями. Поэтому за  ними  были  приготовлены  еще  три  фронтовых  рубежа
обороны, хорошо оборудованных, насколько это тогда было возможно. Укрепления
были земляными, главным образом дзоты из бревен и земли. Сооружалось все это
безотказным  "механизмом"  -  солдатской   лопатой.   Сзади   нас   строился
оборонительный рубеж Степного фронта, подпиравшего наш тыл,  а  за  ним,  по
Дону от Лебедяни  к  Павловску,  тянулся  еще  один.  Государственный  рубеж
обороны. Ничего  подобного  у  нас  ранее  не  встречалось.  Работу  солдаты
проделали очень большую. Наших солдат особенно уговаривать  не  приходилось.
Они сами все понимали. Старые уже были "волки", прошедшие  два  года  войны.
Каждый знал, что чем лучше  будет  построена  противотанковая  оборона,  чем
лучше оборудована траншея, чем лучше расположены артиллерия и пулеметы,  тем
меньше прольется советской крови и тем  труднее  будет  противнику  сбить  и
потеснить нас.
   Генерал Чистяков и его начальник штаба  Пеньковский  (18)  отлично  знали
свое дело и тоже провели большую и полезную работу. Пеньковский  еще  жив  и
здоров. Желаю ему жить и бодрствовать 100 лет. Хороший человек и  понимающий
свое дело генерал. Он  прилежно  относился  к  сложным  обязанностям  и  был
хорошим  дополнением  командующего  армией.  Другие  армии  тоже   возводили
оборону, но не на такую глубину, как 6-я  Гвардейская.  Мы  тогда  частенько
ездили в нее, заслушивали доклады командиров и проверяли,  как  используется
каждый  день  для  наращивания  обороны.  Однажды  мы  приехали  к  генералу
Москаленко. Он находился в небольшой крестьянской комнате с довольно скудным
освещением. Его подчиненные, которым нужно было присутствовать, расселись на
лавках, вроде как на царском совете в Грановитой палате московского  Кремля.
Там тоже стояли лавки в былые  времена,  когда  заседали  бояре.  Воцарилась
тишина. Начал докладывать Москаленко. И вдруг раздался звонкий храп. Ватутин
сразу встрепенулся, насторожился и обвел глазами сидевших. Стоял полумрак, и
не было ясно видно, кто где сидит. Ватутин по звуку  определял  направление,
откуда идет храп. Когда он повторился несколько раз, командующий увидел, что
храп исходит от начальника штаба армии Батюни.  Хороший  генерал  и  хороший
товарищ, но просто человек был сверхутомлен. В комнате было тепло, вот его и
разморило. Ватутин тут  как  крикнет:  "Батюня!".  Тот  вскочил,  озирается.
Доклад был продолжен, но Батюня снова задремал. Такие  эпизоды  врывались  в
повседневные будни и вносили юмор и своеобразное оживление.
   В апреле, а может быть, и в мае, мы со штабом фронта выехали из Казачьего
(населенный пункт севернее Обояни) и расположились юго-восточнее  Обояни,  в
каком-то очень большом селе (19). Укрепление обороны  еще  продолжалось,  но
штаб  уже  начал  заниматься  разработкой  наступательной   операции.   Было
определено, что если будем контрнаступать, так  6-й  Гвардейской  армией  на
Белгород с доворотом на Харьков, то есть с севера на юг.  Начальником  штаба
фронта у нас  был  Иванов  (20).  Очень  порядочный  человек,  добросовестно
относившийся к своим обязанностям. Но так как  и  сам  командующий  войсками
фронта Ватутин был раньше больше штабистом, чем командиром,  то  Иванову  не
так-то легко было проявить свои таланты начальника штаба. Ватутин не  только
давал общие установки, как составлять план операции, но и сам часто  садился
за  стол,  брал  линейку,  карандаш,  карты  и  начинал  чертить  стрелы   и
подсчитывать. Одним словом, брал на себя работу начальника  штаба,  а  порою
даже  начальника  оперативного  отдела.  Я   полагал,   что   тут   есть   и
положительная, и отрицательная стороны дела. Конечно, он перегружал  себя  и
брал на себя работу, которую должны были делать  начальник  штаба  и  другие
штабные офицеры.
   Итак,  начала   готовиться   наступательная   операция.   Разрабатывались
варианты.  Лучшим  вариантом  признали  контрудар  на  Белгород.  Хотел   бы
отвлечься. Я упомянул Иванова. Он работал в 1959 - 1962  гг.  в  Генеральном
штабе заместителем начальника. И мы освободили его от этой  должности.  А  я
был тогда Председателем Совета Министров СССР  и  являлся  Главнокомандующим
Вооруженными Силами. Мне было его жалко, но сложилась такая ситуация,  когда
государственный долг требовал пойти на такую жертву, при всем  моем  большом
личном уважении к генералу Иванову. Сейчас уже не  помню,  в  чем  конкретно
заключалось  дело.  Он  допустил  серьезное  упущение  с  документами.   Это
случилось как раз в то время, когда у нас был разоблачен  шпион  Пеньковский
(не вышеупомянутый, а другой, полковник  (21).Так  что  прошу  не  смешивать
честного воина, преданного Родине человека с предателем  Родины).  Что-то  в
Генштабе случилось с документами, и пришлось отстранить от  работы  Иванова.
Мне это было особенно тяжело, потому что я его уважал за прошлое и ценил его
работоспособность и трудолюбие. У меня его честность не вызывала и сейчас не
вызывает  сомнений.  Но  военное  дело  требует  не  одной  честности,  а  и
аккуратности, особенно при секретной работе в штабах. Можно быть честным, но
если не соблюдать должного порядка, то можно  нанести  вред,  даже  того  не
желая. Враг использует и неряшливость, и любое другое наше упущение. Поэтому
мы тогда  наказали  генерала  Иванова,  перевели  его  начальником  штаба  в
Сибирский военный округ.
   Я вспомнил и другой неприятный эпизод. Он  относится  к  раннему  периоду
обороны на Курской дуге. Приехали мы с Ватутиным к командарму Чибисову.  Мне
не понравились ни доклад Чибисова, ни выступление члена его Военного совета.
Вопрос они подняли такой, что вот, дескать, им  дали  в  пополнение  местных
украинцев, которые находились ранее  на  занятой  немцами  территории.  Люди
прибыли, но необученные и даже  хуже  того:  бросили  против  них  нехорошее
обвинение политического характера. "Какой же это порядок в армии, -  говорил
член Военного совета. - Состоялся бой. А после боя пришли  на  поле  матери,
жены и сестры погибших, ходили там и собирали трупы убитых".  Я  возмутился:
"Товарищи, это же от вас зависит. Что же вы обвиняете людей, которых сами  и
мобилизовали? Сразу же, не обучив их, бросили в бой несколоченные части. Они
же умирали, и честно умирали. А то, что пришли их жены, сестры  и  матери  и
находили трупы своих родственников, это естественно. Это ваша обязанность  -
не  допускать  такого,  чтобы  морально  не  разлагать   войска".   Особенно
упорствовал и стоял на своем член Военного совета.
   Когда мы с Ватутиным уехали, то, посоветовавшись,  решили,  что  у  этого
члена Военного  совета  слишком  плохое  настроение,  и  внесли  предложение
освободить его от  должности  и  назначить  нового  члена  Военного  совета,
который  занимался  бы  делами,  ему  положенными,   правильно   понимал   и
организовывал свою работу.  Такие  настроения,  к  сожалению,  возникали  не
только в армии Чибисова. Тогда вообще в войсках, пришедших на Курскую  дугу,
все занимались мобилизацией людей  призывных  возрастов  из  числа  местного
населения,  и  какое-то  время  сквозило  такое  настроение,  что   местные,
оказавшиеся под фашистской оккупацией, - второсортные люди. С этим  взглядом
приходилось бороться. Такие настроения были по  существу  и  неправильны,  и
вредны. Нам предстояло наступать, освобождать всю Украину.  Безусловно,  нам
придется и далее пополняться за счет мобилизованных, которые  оставались  на
оккупированной территории.  Эти  люди  потом  тоже  сыграли  важную  роль  в
разгроме врага. Главным источником пополнения наших  войск  при  наступлении
стали "местные ресурсы". Такой метод господствовал.
   Наступательная операция была разработана. Подсчитано, какие силы и  какая
военная техника  потребуются,  какие  необходимы  материальные  ресурсы  для
прорыва через Белгород на Харьков. Мы с Ватутиным попросились после этого на
доклад к Сталину. Сталин сказал: "Прилетайте". Еще до доклада  Сталину  наши
разработки изучались и корректировались Генеральным штабом, а после  доклада
обычно все приводилось в окончательный вид.  Доложили  мы  Сталину.  Он  уже
чувствовал себя по-другому, источал теперь уверенность. Я бы сказал,  что  в
это время ему было приятно докладывать, не то что годом раньше. Да и сам  он
уже  выражал  более  правильное  понимание  обстановки  и  более  правильное
отношение к поставленным фронтами вопросам. Нам дали срок  -  20  июля  -  и
приказали готовиться к началу наступления. Направление,  которое  нами  было
выбрано, одобрили. Далее основным вопросом стал "торг": какое пополнение  мы
сможем получить для проведения этой операции? Да и всегда так было. Запросы,
которые предъявляли командующие, полностью никогда не  удовлетворялись.  Нам
дали много, но все же нас не удовлетворили. Однако  нам  сказали:  вот  ваша
сила, ею и распоряжайтесь, а  за  вашей  спиной  будут  стоять  еще  резервы
Верховного Главнокомандования.
   К операции на Курской дуге, я считаю, готовились хорошо и штаб фронта,  и
Генеральный  штаб.  Мы  уехали,  очень  довольные  беседой  со  Сталиным   и
результатами доклада. Сейчас уже не  помню,  почему  наше  наступление  было
назначено именно на 20 июля. Это, видимо, определялось  тем,  что  мы  могли
получить все, что нам нужно было, только к названному сроку.  Сталин  сказал
нам,  что  дней  на  шесть  раньше  нас  проведет  наступательную   операцию
Центральный фронт Рокоссовского, а потом и мы начнем свою  операцию.  Я  это
помню   потому,   что   корпус   тяжелой   артиллерии   резерва   Верховного
Главнокомандования направлялся сначала к Рокоссовскому, чтобы обеспечить там
прорыв фашистского фронта, а когда он сделает там свое дело, то  поступит  в
наше распоряжение и будет содействовать  нашему  наступлению.  Впрочем,  это
могла быть артиллерия и не Центрального, а действовавшего севернее Брянского
фронта.  Хорошо  помню  также  генерала  Королькова,  командира  упомянутого
корпуса. Очень он мне нравился. Я потом с ним встречался и под освобожденным
Киевом. Там он тоже командовал тем же артиллерийским корпусом.
   А пока  мы  упорно  готовили  войска  к  обороне  и  строили  укрепления,
согласовали также действия войск  на  стыке  между  фронтами.  Например,  мы
провели совещание с  южным  соседом.  Оно  состоялось  в  дубовом  лесу.  Мы
приехали туда, и Малиновский тоже приехал со своими генералами.  Листьев  на
деревьях не было: дубовый шелкопряд объел все листья. Поэтому с воздуха  все
просматривалось: никакого прикрытия. Командующий армией, в зоне  которой  мы
проводили совещание, говорил: "Окончится  совещание,  и  я  сейчас  же  уйду
отсюда. Ожидаю, что вот-вот могут налететь немцы и разгромить мой штаб".  На
совещании мы обменивались мнениями и  совместно  прорабатывали  действия  на
стыке фронтов, с тем чтобы противник не смог вклиниться в наше расположение.
   Из Ставки перед нашим наступлением приезжали к нам Жуков  и  Василевский.
Мы ездили с ними по армиям. Подвоз снарядов и прибытие воинских соединений в
наше распоряжение  шли  по  плану,  который  был  утвержден  для  проведения
операции и выполнялся более или менее своевременно. Возили мы представителей
Ставки из расположения своего штаба юго-восточнее Обояни. Там штаб находился
на одном месте месяц или чуть больше. Тут  недостаточно  строго  соблюдалась
дисциплина: в расположении штаба появлялись разные машины, когда им вовсе не
следовало появляться, и противник, ведя  воздушную  разведку,  заметил,  что
здесь расположен штаб. Мы чувствовали, что немцы усилили воздушную разведку.
Немецкие самолеты начали зависать над расположением штаба. Поскольку  у  нас
был  подготовлен  резервный  пункт  в  районе  небольшой  станции   севернее
Прохоровки (22), мы решили перевести штаб туда. Предупредили всех штабников,
что утром на рассвете надо перебраться на новое место. Некоторые "хозяйства"
мы перевели раньше, с тем чтобы при переезде  не  возникло  большого  обоза,
который мог бы привлечь внимание авиации противника.  Мы  с  Ватутиным  тоже
переехали в какой-то совхоз, километрах в двух-трех  от  станции.  Постройки
там были временные, дощатые. Клопов в них оказалось -  страх!  Это  довольно
выносливое зверье жило в пустых бараках, голодало, а теперь  набросилось  на
нас, и мы их откармливали своей кровью. Около этого совхоза виднелся лесок -
небольшой  овраг,  заросший  дубняком.  Когда  исполняют  песню  композитора
Соловьева-Седого "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат", я всегда вспоминаю
этот овраг: сколько же там было соловьев! Какое-то  соловьиное  царство.  На
случай авианалета мы  подготовили  себе  землянки  в  этом  лесу  и  там  же
расположили жизненно необходимые звенья штаба, чтобы не потерять  управления
войсками, не нарушить связь. Землянки Ватутина, моя и некоторых  других  лиц
были в, этом лесу.
   Только мы расположились, а у нас даже какое-то хозяйство еще оставалось в
старом пункте, как нам сообщили, что на рассвете налетела авиация противника
и разбомбила старое место штаба. Потерь у нас,  однако,  не  было,  бомбежка
оказалась безрезультатной. Разрушил враг село,  но  не  полностью.  А  через
день-два  сбили  немецкий  разведывательный  самолет  и  захватили  в   плен
летчиков. Мыс Ватутиным их допрашивали. Я спросил летчика: "Вы участвовали в
бомбежке такого-то населенного пункта?" (а мы сбили его самолет как раз  над
населенным пунктом, где раньше располагался  наш  штаб).  "Да,  участвовал".
"Какая задача была  поставлена  перед  вами?".  "Нам  сказали,  что  в  этом
населенном пункте расположен крупный  русский  штаб".  Вот  как  получилось.
Потом мы часто вспоминали, как "предчувствие" спасло нас.
   У военных вообще принято:  как  только  штаб  расположится  в  каком-либо
пункте, сразу же готовить запасной командный  пункт.  На  этот  раз  мы  его
выбрали несколько севернее штаба. Тоже облюбовали себе лесок и послали  туда
саперов. К началу немецкого наступления 5 июля 1943 г. этот командный  пункт
был готов. По  собственному  плану  мы  имели  в  виду  выехать  туда  перед
проведением операции, которую наметили на 20 июля: хотели лишь  перед  самым
наступлением  перебраться  туда,  чтобы  противник   не   обнаружил   нового
расположения штаба. Оттуда мы могли бы уверенно,  имея  обеспеченную  связь,
управлять войсками.
   Не помню, по нашей инициативе в этот  раз  или  же  это  была  инициатива
Ставки, вновь приехали мы в Москву, встретились со Сталиным.  Для  одной  из
наших армий я попросил дать членом Военного совета генерала Попеля. С ним  я
познакомился в первые дни войны, когда он был комиссаром в корпусе,  которым
командовал  генерал  Рябышев  (23).  Попель  очень  понравился  мне   своими
спокойствием, распорядительностью и мужеством. В  1941  г.  штаб  мехкорпуса
оказался разорванным на две части. Одна часть оказалась с Рябышевым,  другая
- с  Попелем.  Они  переговаривались  по  рации:  Рябышев  задавал  вопросы,
сомневаясь, отвечает ли именно Попель, а не подставное  лицо  от  врага.  Он
спрашивал, как зовут его дочерей и что случилось  с  его  кобелем.  Занятный
такой был разговор. Рассказ об этом долго гулял среди командного  состава  и
много раз  повторялся  при  встречах  со  Сталиным.  Мы  шутили,  но  способ
опознавания по существу был правильным. Теперь же я попросил Попеля опять  к
нам. Сталин согласился.
   Когда мы были в Москве,  нам  сказали  также,  что  мы  получаем  в  свое
распоряжение 1-ю танковую армию, которой командует генерал Катуков (24).  Мы
были очень рады этому. С Катуковым я лично ранее не встречался, но знал  его
по его делам. Он считался хорошим танкистом, упорным воином, знающим технику
и распорядительным командиром. Когда Катуков докладывал Сталину о  состоянии
своей армии, он обратился с просьбой:  "Товарищ  Сталин,  прошу,  дайте  мне
членом Военного совета Попеля". Сталин сразу глянул на меня. Катуков: "Я его
знаю, и он меня знает. Мы верим друг другу, друг друга понимаем. Прошу  Вас,
дайте мне его". Сталин: "Что ж, мы к вам его пошлем". И  мне:  "А  вы  ищите
другого". И мы нашли  другого:  Крайнюкова  (25),  хорошего  члена  Военного
совета, уже находившегося в другой армии нашего фронта.
   Прибыла 1-я танковая армия. В ее состав входили около 1 тыс. танков и еще
мотопехота. Правда, мотопехоты было немного. Ее мы направили в  расположение
6-й Гвардейской армии, чтобы создать  глубину  обороны  не  только  отрытием
противотанковых рвов и сооружением  другого  полевого  оборудования.  Решили
расположить танковую армию на определенной глубине и закопали танки Катукова
в землю на случай, если противник прорвется и нам придется перейти к  глухой
обороне. То есть решили использовать танки  как  казематную  и  одновременно
подвижную артиллерию. Вырыли для танков капониры  без  верхних  сводов.  Это
хорошо оправдало себя. Катуков толково использовал свои силы и сыграл  очень
большую роль при разгроме фашистского наступления на Курской дуге.
   Мы получили  также  танковое  подкрепление  в  виде  отдельных  корпусов.
Припоминаю сейчас, что когда мы подсчитывали свои силы к моменту наступления
противника, то у нас было около двух  с  половиной  тысяч  танко