де их меньше всего ожидали. Главные силы Франции  были сосредоточены
на  линии  Мажино. Я  не изучал  специальную литературу и не  могу  сказать,
насколько эта линия была неприступной. Но печать твердила об этом и во время
ее строительства, и после. Поэтому в  ответ на постройку линии Мажино Гитлер
построил линию Зигфрида. Таким образом, и с той и с другой стороны вроде  бы
были  неприступные  валы,  как их  называли. Это  успокаивало,  обнадеживало
французов и  ослабляло  их  волю  к  должной  организации  войск,  мешало им
предусмотрительно   относиться   к   другим   возможностям,   которые  могут
использовать немцы против Франции и Англии.
     Немцы ударили через Голландию  и Бельгию.  Сопротивление этими странами
было  оказано  слабое,  и немцы вышли на  территорию  Франции.  Там они  без
больших  затруднений  разгромили французско-английские войска  и двинулись в
глубь  страны.  В  районе  Дюнкерка   они  устроили  большой  разгром  войск
противника,  и англичане  сразу  же приступили  к  эвакуации своих войск  на
Британские  острова,  они успели  вывезти много своих  войск. Все говорило о
том, что Великобритания  отказалась от  борьбы  против немцев на  территории
Франции. Тогда  в  печати очень  много  писали о  применении немцами  нового
метода ведения войны: выброска воздушного десанта  в тылу противника. Десант
наводил буквально панический страх на французов  и  обращал  их  в  бегство.
Немцам был открыт путь на Париж.
     В это время я случайно (не  помню,  у меня ли имелись  какие-то вопросы
или Сталин меня  вызвал)  был в  Москве. Я  видел, что Сталин очень озабочен
развитием  военных  событий на  Западе.  Но он не  распространялся  по этому
поводу и не высказывал своей точки зрения. В ходе обмена мнениями он говорил
только, что французы  и англичане оказались очень слабыми, не сопротивляются
немцам, и те наступают, реализуя свои замыслы...  Было  получено известие по
радио, что немцы вступили в Париж, французская армия капитулировала. Вот тут
Сталин  нарушил  свою  замкнутость  и   очень   нервно  выругался  в   адрес
правительств Англии и Франции за то, что они допустили разгром своих войск.
     Сталин тогда очень горячился, очень нервничал. Я его редко видел таким.
Он вообще на заседаниях  редко сидел на своем стуле,  а всегда ходил. Тут он
буквально бегал  по комнате и ругался,  как  извозчик.  Он  ругал французов,
ругал англичан,  как они  могли  допустить, чтобы их Гитлер разгромил. В это
время у него был как раз я и еще присутствовал, наверное. Молотов. Он всегда
бывал у Сталина. Редко, когда я был у него, не было там Молотова  или Берии.
Жданов бывал  тоже часто, но реже.  Почему Сталин так реагировал на  падение
Парижа? Теперь  немцы  выполнили  свои  цели  на  Западе,  вынудили  Францию
капитулировать, создали там прогерманское правительство во главе с Петэном3.
Для них это  был  конец войны во  Франции. У немцев оставалась одна  цель --
принудить капитулировать  Англию  и  организовать  вторжение  на  Британские
острова. Победа  немцев во Франции -- это уже был сигнал,  что  угроза войны
против  Советского  Союза  возросла.  На  Западе  силы,  враждебные  немцам,
разбиты; следовательно, у них остается главная задача -- сокрушить Советский
Союз,  который  привлекал  немцев  с давних  времен и  богатствами, и  своей
территорией. Но главным  было  столкновение  идей. Ведь Гитлер взял на  себя
священное  обязательство быть  освободителем  Европы и  мира  от  марксизма.
Поэтому главный враг, враг No 1 -- это марксистско-ленинские идеи, а главный
носитель этих  идей  и претворитель их в жизнь --  народы  Советского Союза.
Война против  нас была неизбежна.  Она  уже  была объявлена в  книге Гитлера
"Майн кампф". Этот момент приближался, и Сталин тревожился.
     Он  тревожился  еще и потому, что  уже понимал,  что наша армия  не так
сильна, как об этом писали в газетах и говорили на митингах.
     Свою слабость  Красная Армия показала  в  войне  с  финнами,  где  были
большие  потери  и  с  трудом решались  поставленные  задачи.  В  результате
Финляндской   войны  произошла  смена   в  руководстве  Наркомата   обороны:
Ворошилова заменил Тимошенко.
     Легкий, без особых  усилий  со стороны  немцев разгром англофранцузских
войск  еще больше пугал Сталина. Правда, во Франции нашлись люди, которые не
признали  капитуляции,  бежали  из  страны  и  организовали  свое  движение.
Возглавил его де Голль4. Мы были уверены, что Французская компартия тоже все
сделает для того, чтобы организовать борьбу против оккупантов. Но  для этого
требуется  время,  а  немцы,  конечно,  используют  все  возможности,  чтобы
поскорее  достичь своей конечной  цели на Западе --  разгрома  Англии  то ли
путем  вторжения,   то  ли   путем  дипломатических  переговоров.  Все   это
развязывало немцам руки на  Западе, обеспечивало их тыл и давало возможность
двинуть свои войска против Советского Союза.
     С  приходом  маршала  Тимошенко  работа в Наркомате  обороны,  по  моим
наблюдениям,   зашевелилась.   Это   были  довольно   слабые,   разрозненные
наблюдения.  Я только  что  слышал другой  раз,  как  докладывает  Тимошенко
Сталину или  Сталин  звонит  Тимошенко по военным  вопросам. В то  время все
искали  возможности  создания лучшего стрелкового  оружия. После Финляндской
войны  встал вопрос о  создании автоматического  скорострельного  оружия для
вооружения пехоты.  В  это  же  время  началось внедрение  в  войска  новой,
облегченной  и скорострельной  винтовки  с  большим  количеством патронов  в
обойме.  По этим вопросам много спорили. Часть военных  резко  высказывалась
против внедрения в  войска  автоматического оружия, аргументируя свою  точку
зрения тем, что уменьшится кучность стрельбы и, следовательно, эффективность
огня.  Понадобилась  Финляндская  война, в  которой  финны успешно применяли
немецкие автоматы, чтобы решить этот спор.
     Всеми этими вопросами Сталин занимался сам, и  больше  никто к этому не
был  допущен. Так же и с  танками. Помню, мне Сталин  сказал  в 1940 г.: "Вы
обратите  внимание,   в  Харькове   на  бывшем  паровозостроительном  заводе
создается дизель большой мощности. Это очень интересный, впервые создаваемый
в Советском Союзе дизель. Я имею в виду, что, может быть, его возможно будет
использовать на тяжелых  бомбардировщиках".  Сталин  считал, что если дизель
поставить на самолет, то будет меньше расход  горючего, увеличится дальность
полета.  Это  тоже характерно:  он сказал мне,  что  на этом заводе делается
дизель, который необходим для военных целей, а я, секретарь Центрального
     Комитета  КП(б)У,  этого  не знал.  И  неудивительно:  надо было  знать
порядок, который тогда  сложился. К военным заводам  у нас допуска совсем не
было.  Туда  партийных работников  не  пускали.  Хотя  там,  на заводе, была
партийная организация, я и не  знал о разработке дизеля, мне не докладывали.
Что там производили паровозы, мне было известно;  а что там делали дизель, я
не знал.  На  заводе  был отгорожен цех,  он  охранялся,  проход  туда был с
особыми пропусками, и никто не имел права совать нос  в эти дела. Знали лишь
Сталин и те, кто имел прямое отношение к организации этого производства.
     И  только  когда  мне  позвонил  Сталин,  я  поехал  на  этот  завод  и
познакомился  с  конструктором  дизеля тов.  Чупахиным5.  Дизель  был  очень
интересный. Я  не мог сделать заключение,  может ли  он  быть пригодным  для
установки на бомбардировщике. Но для танка  (а Чупахин его строил для танка)
это  был хороший дизель. Парторгом ЦК на этом  заводе  тогда был  Епишев. Он
только что, по-моему, закончил Военную академию и был назначен парторгом ЦК,
то есть  не выбирался  партийной организацией, а  был утвержден  Центральным
Комитетом ВКП(б) и не был подотчетен местным партийным организациям.
     Я установил связь с заводом и стал наблюдать за  ходом работ. Не помню,
в каком  месяце,  но это было летом, мне  позвонили, что такого-то числа под
Харьковом, на  Северском Донце будет  испытываться танк Т-34. Это был новый,
многообещающий танк.  Я  сейчас же  выехал в Харьков:  хотел посмотреть, как
работает дизель и что это за танк. Прибыл я в Харьков и в тот же день выехал
на полигон на поле, восточное Харькова. Место для испытания танка было очень
хорошо выбрано: там  сыпучие пески и  там же сильно заболоченные места около
озера.  Я наблюдал,  стоя  на  возвышенности,  как  буквально  бегает  танк,
преодолевая препятствия и в песках, и в болотах.
     Помню, еще  произошел тогда такой инцидент. Я  его много раз вспоминал,
когда позднее  встречался с  этими товарищами.  Рядом со  мной на испытаниях
стояли люди, которых я не знал лично.  Один из них, красивый мужчина лет 38,
может  быть  40, в синем, ладно  сшитом, чистеньком  комбинезоне, спрашивает
меня:  "Товарищ  Хрущев, как вы оцениваете  танк?  Хороший  танк?" Я говорю:
"Видимо,  танк очень хороший, действительно, грозой будет для наших  врагов.
Но  танк-то  танком, танк --  это вроде телеги, а сердце танка -- двигатель.
Раз двигатель хорош, поэтому он  и бегает".  Он, человек умный  и с  юмором,
глянул  на  меня  и  говорит:  "Вы,  видимо,  товарищ Хрущев,  ошиблись.  Вы
считаете, что я конструктор дизельного двигателя, то  есть  Чупахин, а я  не
Чупахин, я Кучеренко6, один из группы  инженеров, которые создают этот танк.
Танк --  это  вам  не  телега!",  и  улыбнулся. Я  извинился и  говорю:  "Вы
правильно определили, я действительно  принял вас за Чупахина. У меня  такое
вот  мнение, не  знаю, насколько  оно правильно, но я  все-таки оцениваю  по
двигателю силу и  маневренность  танка". Он как инженер-конструктор стал мне
объяснять достоинства конструкции этого танка. Потом я на практике убедился,
что он  был  прав.  Эти  танки действительно оказались очень грозным оружием
Красной Армии; но, к сожалению, к началу войны их было еще очень мало.
     После  разговора со Сталиным я часто приезжал  на этот завод и довольно
подробно  знакомился с производством, с организацией  завода.  Тогда  Сталин
поставил  задачу  расширения  завода, запуска дизеля в серию  и  организации
широкого производства танков Т-34.
     Война  неумолимо надвигалась. Хотя  при  встречах Сталин  беседовал  по
этому  вопросу  очень  редко,  даже избегал  этой  темы,  замыкался, но было
заметно, что он очень волнуется и его это  очень беспокоит. Это было заметно
и по тому, что он к тому времени стал пить, и довольно много пить, причем не
только сам, но и стал спаивать других. Обязательно, если он вызывает, у него
бывает очень много народа. Он собирал как можно больший круг людей. Я думал,
что  он  так волнуется  потому,  что начинает,  оставаясь  один, плохо  себя
чувствовать, поэтому ему нужна большая компания с тем, чтобы в этой компании
как-то отвлечься от мыслей, которые его беспокоят. А мысли эти: неизбежность
войны, а  главное  (о чем он, видимо, думал), что в этой войне  мы  потерпим
поражение.  Войны-то в  былые времена  он не боялся.  Наоборот, считал,  что
война принесет нам победу и, следовательно, расширение территории, где будут
установлены новые, социалистические порядки, будет  развеваться победоносное
революционное  марксистско-ленинское знамя.  Но  в тот период он так уже  не
думал,  а, наоборот, видимо, беспокоился о том,  что если начнется война, то
мы можем потерять то, что завоевали под руководством Ленина.
     После капитуляции французов немцы обнаглели. Наглость эта проявлялась в
бесцеремонности  перелетов разведчиками их воздушных сил границы  Советского
Союза. Они углублялись до  Чернигова,  а однажды мы засекли, как  они летали
над  Шосткой.  Видимо, разведывали  пути  бомбежки  Шосткинского  порохового
завода. Бывали случаи, когда  немцы совершали  вынужденную посадку. Помню, в
районе  Тернополя  сел  самолет,  и  крестьяне буквально  захватили  в  плен
немецких летчиков. Кончилось это тем, что этих летчиков отпустили, исправили
самолет, и все это прошло тихо,  даже, по-моему, протеста  не было.  Это еще
больше вызывало уверенность фашистов в их безнаказанности.
     На  границе мы  видели,  что немцами уже  стягиваются войска,  что  они
готовятся  и что война  неизбежна.  Естественно,  мы беспокоились  не меньше
Сталина. Помню,  мы  с  командующим  войсками  КОВО  обратились  с письмом к
Сталину.  Я как секретарь ЦК КП(б)У предложил написать Сталину,  рассказать,
что делается у нас на границе со стороны немцев. Чтобы мы не были застигнуты
врасплох,  нам надо произвести кое-какие работы  по укреплению границы.  Там
велись  работы  по  созданию  долговременных   железобетонных  укреплений  с
артиллерийскими  и   пулеметными   установками.  Это  дело  двигалось  очень
медленно, и  было видно,  что  мы не успеем закончить эти  работы. Поэтому я
предложил командующему написать такое письмо. Он согласился.
     Мы обратились к Сталину с просьбой разрешить нам  временно мобилизовать
150   тыс.   или   больше  колхозников,  вывести  их  на   границу,  сделать
противотанковые  рвы и другие  земляные  работы  по  укреплению  границы. Мы
считали, что это нужно  сделать. Мы понимали, что немцы будут видеть все, да
немецкая агентура в западных областях Украины была довольно широкой. Поэтому
скрытно ничего  сделать  было  нельзя.  Но  и немцы открыто  вели  работы по
укреплению своей границы. Поэтому нам нужно было чем-то ответить. Но  Сталин
запретил это  делать,  сказав,  что это может послужить причиной провокаций.
Очень нервно он нам ответил. Немцы продолжали свои работы, а  мы  ничего  не
делали.  Следовательно,  наша  граница   осталась  совершенно  открытой  для
противника, чем он потом и воспользовался.
     Чем я объясняю такое поведение Сталина? Думаю, что он тоже  все видел и
понимал. Когда был подписан договор с Риббентропом, Сталин сказал: "Ну,  кто
кого  обманет?  Мы обманем  Гитлера!".  Он все брал  на  себя. Это  была его
инициатива,  он  решил, что обманет Гитлера. А когда мы уже получили урок  в
войне  с финнами, и  не в  нашу пользу,  когда немцы легко разгромили войска
французов  и англичан  и  довольно успешно  вели  воздушные операции  против
англичан, бомбили города  и  промышленность  Англии, тут он  уже  по-другому
рассматривал возможный исход войны и боялся ее. В результате этой боязни  он
и  не хотел ничего  делать,  что могло  бы обеспокоить  Гитлера.  Поэтому он
нажимал,  чтобы аккуратно  вывозили  в Германию  все,  что по  договору было
положено: нефть, хлеб и я не знаю, какие еще товары.
     Возможно, он думал, что Гитлер оценит, как аккуратно выполняем  мы свои
обязательства, вытекающие  из этого  договора.  Может  быть,  он  думал, что
Гитлер   откажется  от  войны  против  нас?  Но   это  нелепость.  Она  была
продиктована  неуверенностью,  а может  быть,  даже  и  трусостью.  Трусость
вытекала, как я уже говорил, из того, что мы показали свою  слабость в войне
с финнами, а немцы показали  свою силу в войне с англичанами  и  французами.
Эти события  и породили вот такое состояние Сталина, когда он как-то потерял
уверенность, потерял оперативность в руководстве страной.
     К 1940 г,  у нас  накопилось  много спорных вопросов с Гитлером.  После
длительных  переговоров договорились  о том, что Молотов должен  съездить  в
Берлин. Он  выехал  туда поездом7. Я приехал в Москву уже после его поездки.
Это  было, кажется,  в  октябре  или ноябре 1940  года.  Я  услышал тогда  в
руководстве разговор, который мне  не понравился. Видимо, у Сталина возникла
потребность  спросить  о  чем-то  Молотова.  Из вопросов Сталина  и  ответов
Молотова можно было сделать вывод, что поездка Молотова еще больше  укрепила
понимание  неизбежности  войны.  Видимо, война  должна  была  разразиться  в
ближайшем будущем. На лице Сталина и в его поведении чувствовалось волнение,
я бы  сказал,  даже страх.  Молотов,  сам по  характеру  человек молчаливый,
характеризовал   Гитлера  как   человека  малоразговорчивого   и   абсолютно
непьющего.  В  Берлине во  время официального обеда подавали  в  узком кругу
вино. Но Гитлер не  брал даже бокала, ему ставили чай, и он поддерживал чаем
компанию пьющих. Я не знаю конкретно тем деловых  разговоров, которые велись
в Берлине, по каким вопросам и  какие у  нас были с немцами расхождения. Это
было очень трудно понять.
     У  нас сложилась такая практика: если тебе не говорят, то не спрашивай.
Считалось, что эти вопросы знать  не обязательно. Это, конечно, неправильный
подход.  Это   верно  в  отношении  чиновников.   Но   в   отношении  членов
правительства и членов Политбюро -- руководящего  органа  партии и страны --
это нарушение всех правил, которые должны  быть в партии, если  она является
действительно  демократической. А наша партия, ленинская, имела именно такой
характер.  Но  ограничение  и  отбор  информации,  которая  давалась  членам
Политбюро, определялись Сталиным. Если говорить об уставном праве, то такого
уставного права не  существовало и существовать не может. Это  уже результат
сложившегося произвола, который приобрел какую-то "законность" при Сталине.
     Молотов  говорил, что во время поездки  были приняты очень строгие меры
по безопасности продвижения поезда  от границы до  Берлина: буквально в зоне
видимости  стояли солдаты. Он рассказывал, что  во время  деловых разговоров
вдруг  пришли  и сказали, что  англичане  делают  налет  и  сейчас  самолеты
появятся  над  Берлином. Предложили  пойти  в  убежище.  Пошли в убежище,  и
Молотов  понял, что уже сложилась частая практика пользоваться убежищем. Это
говорило о  том,  что англичане  довольно  основательно беспокоили  Берлин и
Гитлеру со своей компанией приходилось прибегать к использованию убежища.
     Спустя несколько  месяцев после  поездки Молотова  в  Берлин  произошел
такой  инцидент:  Гесс8  улетел  в  Англию,  выбросился  там  с парашютом  и
приземлился. Гесс --  бывший  летчик, поэтому он легко  мог  воспользоваться
этим способом. Немцы пустили "утку", что он бежал. Но было  видно, что здесь
что-то кроется,  не  вяжутся  концы  с  концами в версии  о  бегстве  Гесса.
Возникало сомнение, что это было бегство. Когда Молотов во время войны был в
Лондоне, то ему предложили встретиться с Гессом, но Молотов  отказался. А  я
тогда  спросил  Сталина:  "Не является  ли бегство Гесса выполнением  особой
миссии по поручению Гитлера? Он взял все на себя с  тем, чтобы ничем его  не
связывать,  а  на самом  деле является  посыльным  Гитлера.  Он  не бежал, а
фактически полетел туда  по поручению Гитлера  с  тем, чтобы  договориться с
Лондоном о прекращении войны и развязать Гитлеру руки для похода на Восток".
Сталин выслушал меня и сказал: "Да, это так  и  было. Вы правильно понимаете
этот вопрос". Он не стал развивать дальше  эту тему, а только  согласился со
мною.  Сталин  очень сильно  переживал начало  войны.  В первые ее  дни, как
известно,  был  совершенно парализован  в  своих действиях  и  мыслях и даже
заявил об отказе от руководства страной и партией.
     После  поездки Молотова в Берлин не было никакого сомнения  в том,  что
будет война.  Но полагали, что  эта война  может  быть оттянута во  времени.
Гитлер готовится, война будет  развязана в  ближайшее время,  а в какое, мы,
конечно, не знали. Думаю, что и Сталин не знал. Это невозможно знать, потому
что каждая страна скрывает от своего противника начало войны, даже если  она
приняла решение начать войну.
     Однажды я приехал в Москву зимой  в  конце 1940 или в начале 1941 года.
Как только  приехал, сейчас же  раздался звонок. Передали, что Сталин просит
заехать к  нему на "ближнюю" дачу,  а  сам  он нездоров.  Я приехал  к нему.
Сталин лежал  одетый,  на  кушетке, и  читал.  Мы обменялись  приветствиями.
Сталин  сказал, что чувствует себя плохо.  Тут  же стал  рассказывать мне  о
военных делах. Это был единственный раз, когда он заговорил со мной об этом.
Видимо, он  нуждался в собеседнике. Его очень  тяготило, что он о