и  меня.  Я
тогда    находился    во    Львове.    Украинские     националисты     убили
писателя-интернационалиста Галана(1), и я проводил собрание среди  студентов
Лесотехнического института. Студент, который  убил  Галана,  учился  в  этом
институте, поэтому я и решил поговорить с его однокашниками.
   Вдруг меня вызвал к телефону Маленков: говорит мне, что Сталин  передает,
чтобы я срочно прибыл в Москву. "Как срочно?". "Как только можешь.  Прилетай
завтра". И назавтра я прибыл в Москву. Сталин встретил  меня  очень  хорошо:
"Ну, - говорит, -  что  же  вы  будете  долго  сидеть  на  Украине?  Вы  там
превратились уже в украинского агронома. Пора вам  вернуться  в  Москву".  И
начал рассказывать: мы тут считаем, что вам надо опять занять  пост  первого
секретаря Московского городского и областного  партийных  комитетов.  У  нас
плохо обстоят дела в Москве и очень плохо - в  Ленинграде,  где  мы  провели
аресты заговорщиков. Оказались заговорщики и  в  Москве.  "Мы  хотим,  чтобы
Москва была опорой ЦК  партии,  поэтому  вам  полезнее  работать  здесь.  Вы
станете секретарем сразу МК  и  ЦК  партии".  Я,  конечно,  поблагодарил  за
доверие. Сказал, что с удовольствием приеду в Москву, потому что был доволен
своей прежней работой в столице, 11 лет назад.  Я  считал,  что  такой  срок
работы на Украине вполне приличный и мне будет полезно переместиться.
   Когда я вернулся от Сталина,  Василевская  и  Корнейчук,  находившиеся  в
Москве, зашли ко мне. Я рассказал им о состоявшемся разговоре. Ванда Львовна
расплакалась, буквально разревелась. Я никогда  еще  не  видел  ее  в  таком
состоянии. Она: "Как же вы уедете с Украины? Как же так?". Полька оплакивала
тот факт, что русский уезжает с Украины!  Несколько  курьезно.  Видимо,  это
объяснялось тем, что у меня сложились очень хорошие, дружеские  отношения  с
ней. Я ее очень уважал.  Это  была  замечательная  женщина  и  замечательная
коммунистка. И она платила мне таким же уважением. Я не скрываю этот  штрих,
может быть немного тщеславный, но, безусловно,  приятный  для  меня.  Данное
событие всплыло у меня в памяти, и я решил о нем рассказать.
   Относительно  сталинской  мотивировки  его   решения:   в   подтверждение
неблагополучия  дел  в  Москве  он  вручил   мне   некий   документ:   "Вот,
ознакомьтесь, а потом поговорим". Я не стал читать тут же - это был  большой
документ - и положил его в карман. Назавтра прочел. Это оказалось  анонимное
заявление, хотя и с подписями, но анонимное по своему характеру.  Сейчас  не
помню, чьи там стояли подписи. В тексте говорилось, что в Москве  существует
группа заговорщиков против ЦК  и  Советского  правительства,  а  группу  эту
возглавляет секретарь Московского  комитета  и  ЦК  партии  Попов(2).  Далее
указывалось,  кто  входит  в  группу:  секретари  райкомов   партии,   часть
председателей  райисполкомов,   директора   заводов,   инженеры.   Я   сразу
почувствовал, что готовил бумагу с умыслом либо сумасшедший, либо  мерзавец.
Положил я записку к себе в сейф и решил не говорить Сталину о  ней  какое-то
время, считая, что чем больше пройдет  времени  без  такого  разговора,  тем
будет лучше.
   Когда я уезжал на Украину, чтобы оформить переход в Москву, Сталин сказал
мне: "Вы к  моему  70-летию  вернетесь  в  Москву?"  (то  есть  в  декабре).
"Безусловно. Приеду, сейчас  же  соберу  Пленум  ЦК  КП(б)У,  изберем  новое
руководство,  и  я  вернусь".  Ранее  я  уже  согласовал  с  ним,  что  буду
рекомендовать Первым секретарем ЦК Мельникова(3). Сталин согласился, хотя  и
не знал его: доверился мне. Приехал я в  Москву  перед  самым  празднованием
юбилея, 21 декабря. Отпраздновали мы 70-летие вождя, я был избран секретарем
Московского областного и городского партийных комитетов и приступил к делу.
   А вскоре Сталин спросил меня, сам вспомнив: "Я давал вам заявление. Вы  с
ним ознакомились?". И смотрит внимательно на  меня.  "Ознакомился".  "Ну,  и
как?". А у него была такая привычка: посмотрит на тебя, потом  носом  дернет
вверх:  "Ну,  и  как?".  Отвечаю:  "Это  мерзавцы  какие-то   написали   или
сумасшедшие". "Как так?". Он очень не любил, когда относились с недоверием к
такого рода документам. "Товарищ Сталин, я  абсолютно  убежден,  что  данный
документ не имеет ничего общего с действительностью.  Я  лично  знаю  многих
людей, которые названы заговорщиками. Это честнейшие  люди.  Кроме  того,  я
абсолютно уверен,  что  Попов  тоже  не  заговорщик.  Он  неумно  вел  себя.
Бесспорно, оказался не на должной высоте. Но он  не  заговорщик,  а  честный
человек, в этом я не сомневался и не сомневаюсь. А  если  бы  он  даже  стал
заговорщиком,  то  те  люди,   которые,   как   написано,   входят   в   его
заговорщическую группу, сам не знаю, что сотворили бы с ним".
   Видимо, мой уверенный тон повлиял на Сталина: "Вы считаете, что  документ
не заслуживает внимания?".  "Безусловно,  товарищ  Сталин,  не  заслуживает.
По-моему, тут провокация или  безумие".  Сталин  выругался,  и  на  том  все
кончилось. Можете себе представить: если бы  подстраиваться  под  настроение
Сталина, захотеть отличиться и завоевать его дополнительное доверие, то  это
очень легко было бы сделать. Нужно было только сказать: "Да, товарищ Сталин,
это серьезный документ, надо разобраться и принять меры". Достаточно было бы
такого заявления с моей стороны, и  сейчас  же  он  приказал  бы  арестовать
Попова и "его группу". Они, конечно, на допросах  "сознались"  бы,  вот  вам
заговорщическая группа в Москве, а я стал бы человеком, которому,  возможно,
приписали бы, что, дескать, он пришел, глянул,  сразу  раскрыл  и  разгромил
заговорщиков. Ведь это же низость! А  фактически  именно  так  получилось  у
других людей в Ленинграде.
   Стал я работать в Москве. Но все же знал, что  раз  Сталин  нацелился  на
Попова как  заговорщика,  то  уже  не  успокоится,  пока  не  доконает  его.
Посоветовались мы с Маленковым, и я предложил: "Давай  переведем  Попова  за
пределы Москвы, подберем ему хорошую должность". Так и сделали, послали его,
с временным интервалом, директором крупного завода в Куйбышев. Сталин иногда
вспоминал: "А где Попов?". Когда-то он был любимцем у Сталина.  Отвечаю:  "В
Куйбышеве". И Сталин успокаивался. Видимо, все-таки думал: "А не  ошибся  ли
Хрущев, не остался ли этот заговорщик поблизости и не продолжает ли он  свою
деятельность в столице?". Он бы никогда  не  примирился  с  этим,  но  когда
узнавал, что Попов в отдалении, то успокаивался.
   Мне потом передавали о негодовании Попова против меня. Умер он,  что  его
осуждать? Он же не понимал, что  ему  меня  не  только  не  ругать  надо,  а
наоборот. Если бы не я, он бы погиб, потому что Сталин  уже  подготовился  к
этому. Ведь и меня-то он вызвал потому, что получил документ против Попова и
поверил этому документу. Я спас Попова, но вот бывает так,  что  человек  не
поймет и проявляет недовольство теми, кто подставил свою спину в его защиту.
А ведь я тогда рисковал. Если бы Сталин мне не поверил, то мог бы  подумать,
что и я вхожу в заговор вместе с Поповым.
   Такие  наступали  опять  времена.  После  войны  мы  постепенно  как   бы
возвращались к мясорубке 1937 г., к методам тогдашней "работы".

   ***

   Только что передали по радио трагическую весть о том, что погиб Гагарин*.
При каких обстоятельствах, ничего не сообщили. Очень жаль. Сообщили  только,
что он погиб в результате авиационной катастрофы. Видимо,  еще  не  известны
причины  катастрофы,  еще  требуется  техническая  экспертиза.  Но  это  уже
причина, а сам факт гибели такого замечательного человека  бесспорен.  Очень
жаль. Хороший был, смелый человек, первым полетел в космос.

   ***

   Возвращаюсь к прерванному  столь  печальным  известием  рассказу  о  моей
работе  в  Москве.  Когда  я  стал  секретарем  ЦК   ВКП(б)   и   Московской
парторганизации, Кузнецов-Ленинградский(4), как мы его между собой называли,
был  арестован.   Развернулась   охота   за   ленинградцами.   Ленинградская
парторганизация вовсю громилась. Сталин, сказав, что  мне  нужно  перейти  в
Москву, уже сослался тогда на то,  что  в  Ленинграде  раскрыт  заговор.  Он
вообще считал, что Ленинград - заговорщический город.
   В   то   время   много   людей    было    направлено    в    Москву    из
Горь---------------------------------------* Ю. А. Гагарин  погиб  27  марта
1968 года  (ред.  ).  24  ковской  области.  Председатель  Совета  Министров
Российской Федерации Родионов(5) тоже был из Горького.  Думаю,  что  Жданов,
который много лет работал там и знал тамошние кадры,  выдвигал  их.  Хороший
был  председатель,  нравился  он  мне:  молодой,  энергичный  человек,  имел
собственные мысли, перспективный. Но тоже был арестован.  И  не  только  он,
многие были схвачены. Я много лет не работал в  Москве  и  поэтому  не  знал
людей из числа арестованных. Более или менее знал  Кузнецова.  Очень  хорошо
знал Вознесенского(6). Вознесенский не был еще арестован, когда я  прибыл  в
Москву, но уже был смещен с прежних постов. Он ходил без дела и ожидал,  чем
это кончится, что принесет ему завтрашний день.
   Сталин к Вознесенскому  раньше  относился  очень  хорошо,  питал  к  нему
большое доверие и уважение. Да и к Косыгину, и к  Кузнецову,  ко  всей  этой
тройке. Тогда считалось, что вот тройка молодых - Вознесенский,  Кузнецов  и
Косыгин. Они идут нам на смену. Сталин стал их продвигать.  Кузнецов  должен
был  заменить  Маленкова.  Вознесенского  он  сделал   первым   заместителем
председателя Совета Министров СССР, то есть  своим  первым  заместителем,  и
поручил ему председательствовать на заседаниях  Совмина.  Косыгин  занимался
проблемами легкой промышленности и финансов. Полагаю, что гибель этих  людей
(без Косыгина) определилась именно тем, что Сталин стал их выдвигать, готовя
смену  старым  кадрам.  Прежде  всего,  значит,  замену  Берии,   Маленкову,
Молотову, Микояну. Они у него уже не пользовались тем доверием, как раньше.
   Как конкретно удалось сделать подкоп, подорвать доверие  к  новым  людям,
натравить Сталина на них, его же выдвиженцев,  мне  сейчас  трудно  сказать.
Могу только делать выводы из своих наблюдений и  отдельных  реплик,  которые
слышал при разговорах между Маленковым и Берией. Кроме того,  я  видел,  как
вели себя Маленков и Берия у Сталина, когда заходила речь об этих  людях.  У
меня сложилось впечатление, что как  раз  Маленков  и  Берия  приложили  все
усилия, чтобы утопить их. Главным образом тут действовал Берия, а  Маленкова
он использовал как таран, потому что тот  сидел  в  ЦК  партии  и  ему  были
доступны вся информация  и  документы,  которые  передавались  Сталину.  Ряд
документов преследовал цель направить гнев Сталина против "группы  молодых":
они заранее знали, как будет реагировать Сталин.
   В тюрьме уже сидел тогда Шахурин(7), нарком авиационной промышленности во
время войны. Я очень хорошо знал Шахурина, когда он находился  на  партийной
работе и был, в частности, парторгом
   ЦК  на  30-м  авиационном  заводе.  В  качестве   наркома   его   заменил
Дементьев(8). Я знавал и того, и другого и хорошо относился к  ним,  считая,
что они  очень  толковые  инженеры  и  организаторы  производства.  Шахурина
посадили за то, что во время войны делали "плохие самолеты". Это  случилось,
когда я был еще на Украине, и поэтому я не знал подробностей. Потом Маленков
рассказывал мне,  что  якобы  соответствующую  записку  написал  (или  лично
наговорил отцу) Василий Сталин: делали такие-то самолеты и  такие-то  у  них
имелись недостатки, а виноват в этом нарком Шахурин.
   Косвенно задело это и Маленкова, которому по  линии  Политбюро  во  время
войны было поручено наблюдать за работой авиационной промышленности.  Теперь
ему вменялось в вину покровительство плохой работе  наркомата.  Кое-что  тут
было справедливо, потому что погоня за количеством шла в ущерб качеству.  Но
ведь шла война! Во многих отраслях промышленности приходилось так поступать.
Такого рода  рассуждения  задним  числом  привели  к  аресту  Шахурина  и  к
временному освобождению  Маленкова  от  работы  в  ЦК.  Его  послали  тогда,
кажется, в Ташкент. Но он там  недолго  пробыл  и  быстро  вернулся.  Многие
сейчас и не помнят, что имел место такой факт. Возвратил  же  его  в  Москву
Берия. Когда Маленкова в Москве не стало, Берия, как он сам рассказывал, шаг
за шагом продвигал перед Сталиным идею возврата Маленкова.  В  конце  концов
его вернули, и он опять занял свой пост секретаря ЦК партии.
   Какой существовал повод к аресту Кузнецова и других? Я не могу знать всех
деталей, но что-то знаю и хочу об  этом  рассказать.  Сейчас  многое  звучит
просто неправдоподобно и даже вызывает удивление, что  такие  причины  могли
вызвать гибель людей и целых партийных организаций, которые все брались  под
подозрение. Вот факты. Еще до войны (не помню,  в  какие  годы)  в  ЦК  было
создано Бюро по Российской Федерации. Возглавлял это бюро,  кажется,  Андрей
Андреевич Андреев. Не знаю, при каких  обстоятельствах  это  бюро  перестало
существовать, и снова возникло такое положение, что РСФСР  не  имела  своего
высшего партийного органа, который разбирал бы текущие вопросы  экономики  и
прочего. Все они  были  розданы  по  союзным  наркоматам,  только  некоторые
вопросы третьестепенной важности рассматривались Совнаркомом РСФСР. Частично
из-за этого Российская Федерация и работала  значительно  хуже,  чем  другие
республики.
   Как-то после войны, приехав с Украины,  я  зашел  к  Жданову.  Тот  начал
высказывать мне свои соображения: "Все республики имеют свои  ЦК,  обсуждают
соответствующие вопросы и решают их или ставят перед союзным  ЦК  и  Советом
Министров   СССР.   Они   действуют   смелее,    созывают    совещания    по
внутриреспубликанским  вопросам,  обсуждают  их  и   мобилизуют   людей.   В
результате  жизнь  бьет  ключом,  а  это  способствует  развитию  экономики,
культуры, партийной работы. Российская же  Федерация  не  имеет  практически
выхода к своим областям, каждая область варится в собственном соку.  О  том,
чтобы собраться на какое-то совещание внутри РСФСР, не может быть и речи. Да
и органа  такого  нет,  который  собрал  бы  партийное  совещание  в  рамках
республики". Я с ним согласился: "Верно. Российская Федерация  поставлена  в
неравные условия, и ее интересы от этого страдают".
   "Я, - продолжал Жданов, - думаю  над  этим  вопросом.  Может  быть,  надо
вернуться к старому, создав Бюро по Российской Федерации? Мне  кажется,  это
приведет к налаживанию партийной работы в РСФСР". Говорю: "Считаю,  что  это
было бы полезно. Даже при Ленине внутри СССР не было ЦК партии по РСФСР. Это
и правильно, потому что если  бы  у  Российской  Федерации  имелся  какой-то
выбранный центральный парторган, как у других республик, то могло возникнуть
противопоставление.  Российская  Федерация  слишком  мощная  по   количеству
населения,  промышленности,  сельскому  хозяйству.  К  тому  же   в   Москве
находились бы сразу два центральных  комитета:  один  межреспубликанский,  а
другой - для РСФСР. Ленин на это не  пошел.  Видимо,  он  не  хотел  создать
двоецентрие, не хотел столкнуть такие центры,  а  стремился  к  монолитности
политического и партийного руководства. Так что ЦК для РСФСР не нужен, лучше
иметь Бюро". "Да, - говорит Жданов, - видимо, целесообразнее  создать  такое
Бюро".
   Жданов перед своим отъездом на Валдай, где он отдыхал и лечился, позвонил
мне в Киев: "Вы были в Москве, но я с  вами  не  успел  поговорить.  У  меня
имеется важный вопрос. Теперь я уезжаю, поговорим  тогда,  когда  вернусь  с
Валдая". Я пожелал ему всего хорошего. А в скором времени получил известие о
том, что Жданов умер. Таким образом, то, о чем он хотел поговорить, осталось
для меня загадкой. Он мне в Киев звонил редко, как и я ему из Киева.  У  нас
более  всего  возникало  кадровых  вопросов  или  по  сельскому   хозяйству.
Телефонный перезвон с Москвой у меня существовал, но не  со  Ждановым,  а  с
Маленковым. А теперь обвинили "группу Кузнецова"  в  Ленинграде,  будто  там
проявили "русский национализм"  и  противопоставили  себя  общесоюзному  ЦК.
Что-то в этом духе, точно не помню, а документов я не  видел.  Почему  же  у
меня сложилось такое впечатление? Я слышал соответствующие  разговоры  между
Маленковым и Берией, а иной раз и у Сталина. Сталин задавал какие-то вопросы
Маленкову, и их разговор вертелся вокруг этого.
   У меня  же  как-то  с  Маленковым  возник  следующий  разговор.  Я  тогда
разрабатывал  вопрос  о  том,  чтобы  создать  на  Украине   республиканские
министерства угольной промышленности и металлургической промышленности. А за
отправное брал реалии ленинского периода. Когда Ленин еще был жив, то  после
гражданской  войны  на  Украине  был  создан  Комитет   по   каменноугольной
промышленности. Возглавлял его Семен Шварц(9),  старый  большевик.  Я  в  то
время служил еще в Красной Армии. Видимо, речь идет о 1921-м и  начале  1922
года. Когда я вернулся на рудники и стал работать  на  Рутченковских  копях,
угольную промышленность Донбасса  возглавлял  Георгий  Пятаков(10),  крупный
политический и хозяйственный деятель. Он считался видным экономистом и  слыл
авторитетом. Потом его заменили,  не  знаю  точно,  по  каким  причинам,  но
главной была, конечно, политическая, потому что  Пятаков  являлся  ближайшим
человеком у Троцкого, с которым шла  тогда  острая  борьба.  Видимо,  это  и
сказалось на том, что Пятакова переместили  из  Донбасса.  Его  там  заменил
Чубарь. Тогда на губернских партийных конференциях пели  много  частушек  на
злобу дня. Встречались и такие  слова:  "Шлет  ЦК  нам  Чубаря.  Что  у  нас
изменится?".
   Уголь в те годы главным образом добывали в Донбассе. Наверное,  процентов
80 занимала донбасская доля в общей добыче советского угля. Я считаю, что  и
сейчас надо бы создать на Украине объединенное правление по углю, вернувшись
к тому, что было при Ленине и сразу после Ленина. На  Украине  находилась  и
Югосталь. Ее возглавлял Иванов(11), тоже старый большевик. Довольно  толстый
был человек. Югосталь размещалась в Харькове, а Комитет  по  каменноугольной
промышленности - в Бахмуте (теперь Артемовск).  Потом  он  тоже  переехал  в
Харьков, и там возглавил его Рухимович,  а  Чубарь  уже  стал  председателем
Совета народных комиссаров Украины.
   Рухимовича я очень уважал. Это замечательный человек,  старый  большевик,
очень простой и доступный,  рассудительный  и  умный.  Донбасцы  -  шахтеры,
включая их руководство, которое соприкасалось с лидерами, - с очень  большим
уважением относились к Рухимовичу. Он часто  проводил  совещания  работников
угольной промышленности, и я всегда выезжал  на  эти  совещания,  когда  был
заворгом Сталинского окружного парткомитета. Рухимович  лично  знал  меня  и
хорошо ко мне относился. Видимо, я  был  ему  полезен,  потому  что  активно
работал в своем округе. К  тому  же  я  был  местный  человек,  вырос  среди
шахтеров и знал условия производства как  на  рудниках,  так  и  на  заводах
металлургической промышленности.
   Вот и хотел я в конце 40-х годов  создать  кое-что  украинское  по  углю,
металлу и железнодорожному транспорту. Поехал в Москву и  прежде,  чем  свои
документы подписать и отдать Сталину,  решил  посоветоваться  с  Маленковым.
Вижу, Маленков на меня странно смотрит, и глаза у него на лоб лезут: "Что ты
делаешь? Да ты что?". "А что?". "Спрячь свои документы и никому больше о них
не говори. Ты знаешь, что сейчас в Ленинграде происходит то-то  и  то-то?  А
основным обвинением приписали ленинградцам, что они проявляют самостийность:
самовольно собрали в Ленинграде ярмарку и распродавали залежалые товары". Но
я не увидел в том никакого преступления и  никакого  проявления  российского
национализма. Мы то же самое делали у себя в Киеве. У нас  имелась  ярмарка,
где продавались залежалые  товары,  которые  в  магази