дебной  работе,  в
1925-1928  гг. ректор 1-го  Московского  университета,  затем член  коллегии
Наркомпроса РСФСР, с  1931  г. в органах юстиции, с 1935 г. прокурор СССР, в
1939-1944  гг.  заместитель Председателя  Совнаркома  СССР, в  1940-1949 гг.
заместитель министра  и в  1949-1953  гг.  министр  иностранных  дел,  далее
постоянный  представитель СССР в ООН; член  ЦК ВКП(б) с 1939 г., автор работ
по юстиции.
     30 ТОРЕЗ М. (1900-1964) --  член Французской компартии с 1920  г., член
ее ЦК с 1924 г. и член Политбюро с 1925 г., генеральный секретарь ФКП
     в  1930-1964  гг.,  член  Исполкома  Коминтерна  в 1928-1943 гг. и  его
Президиума в 1935-1943 гг.
     ТОЛЬЯТТИ П. (1893-1964)  -- член Итальянской компартии с ее основания в
1921 г., член ее ЦК с  1922  г. и ее руководства с 1923  г.,  ее генеральный
секретарь  в  1926-1964  гг.,  член  Исполкома Коминтерна  с  1924  г.,  его
Президиума с 1928 г., его Секретариата -- с 1935 г.
     31 "Азбука коммунизма" -- популярная  работа социологического характера
(М.,  1920),  широко  использовалась в  системе  политического  просвещения.
Соавторы -- Н.И.Бухарин и Е.А. Преображенский.
     32 ЗАДИОНЧЕНКО С.Б.  -- член  РКП(б)  с  1919 г.,  потом  на партийной,
советской и хозяйственной работе. Член ЦК ВКП(б) с 1941 г.
     33  БОГОМОЛЕЦ  А.А.  (1881-1946)--  патофизиолог, с 1911  г.  профессор
Саратовского   университета,   с   1925   г.   профессор   2-го  Московского
университета, в 1928-1931  гг. директор Института  гематологии и переливания
крови, в 1930-1946 гг. президент АН УССР, академик АН УССР (с 1929 г.), БССР
(с 1939 г.) и  СССР (с 1942 г.), заслуженный деятель науки РСФСР с  1935 г.,
член ЦИК УССР  и СССР, автор крупных трудов по эндокринологии, физиологии  и
геронтологии.
     34 БЕНЕДИКТОВ И.А. (1902-1983) -- сын служащего, член ВКП(б) с 1930 г.,
аграрник, с  1931  г. директор  треста  овощеводческих  совхозов  Московской
области, с 1937 г. нарком совхозов РСФСР, 1-й заместитель наркома земледелия
СССР  (1938, 1943-1946 гг.)., нарком земледелия  СССР (1938-1943,  1946-1947
гг.),  министр сельского  хозяйства  СССР  в 1947-1955  гг.,  далее  министр
совхозов  СССР, заместитель  председателя  Госэкономкомиссии  СССР,  министр
сельского хозяйства  РСФСР, заместитель председателя Госплана РСФСР, посол в
Индии  (1953, 1959-1967 гг.) и  Югославии (1967-1970 гг.), член ЦК  партии в
1939-1941, 1952-1971 годах.
     35 УСЕНКО С.И.


УКРАИНА -- МОСКВА (ПЕРЕКРЕСТКИ 30-х ГОДОВ)

     Теперь  хочу рассказать  о  том,  как  Берия  был  выдвинут  в Наркомат
внутренних  дел  СССР первым заместителем  Ежова. Берия  работал в  то время
секретарем  ЦК  Компартии  Грузии.  Когда  я  работал в  Москве, то  у  меня
сложились с  Берией  хорошие,  дружеские отношения.  Это был  умный человек,
очень сообразительный. Он быстро на все  реагировал, и этим мне нравился. На
пленумах ЦК партии мы сидели всегда рядом и перекидывались репликами по ходу
обсуждения  вопросов или  о  тех или других ораторах, как это  всегда бывает
между близкими товарищами. Я уже упоминал об этом раньше.
     В 1934 году я отдыхал в Сочи. По истечении срока отдыха Берия пригласил
меня  возвратиться  в  Москву  через  Тифлис1.  Тогда  Тбилиси еще  называли
Тифлисом. Я поехал пароходом в  Батуми,  а из Батуми --  железной  дорогой в
Тифлис  и пробыл  там  целый день. Потом купил  билет  в Тифлисе  на Москву.
Поезда  тогда  ходили  из  Грузии  в  Россию  только  через  Баку. Я  сказал
проводнику,  что  займу  свое  купе  на  Северном  Кавказе, в  Беслане (так,
кажется,  называлась станция). Поехал Военно-грузинской дорогой и в  Беслане
встретил поезд.
     В Тифлисе я  познакомился с грузинскими товарищами. Грузия произвела на
меня  хорошее  впечатление.  Я  вспомнил былое, когда в  1921 году, во время
Гражданской войны был в Грузии вместе с воинскими частями. Наша часть стояла
тогда на станции Аджамети под Кутаисом, а в Кутаисе находился штаб. Иной раз
по долгу службы я ездил туда верхом, чаще всего от Аджамети до Кутаиса вброд
через  Риони. У меня сохранились хорошие впечатления от той поры, и мне было
приятно вновь взглянуть на Грузию, вспомнить былое, 1921 год. Сталин называл
меня в шутку  "оккупантом", когда  я рассказывал ему  о  своих  впечатлениях
насчет  того,  как   грузины,   особенно  грузинская   интеллигенция,  плохо
относились к Красной Армии.  Мне приходилось иной раз  выезжать в политотдел
11-й армии,  штаб которой  стоял в Тифлисе. Бывало, сидишь в вагоне вместе с
грузинами  моего же  возраста, еще  молодыми, обратишься к ним на русском, а
они мне не отвечают, делают вид, что не понимают русского, хотя я видел, что
это  бывшие  офицеры  царской   армии  и  хорошо  владеют  русским.  Простой
грузинский народ  вел  себя  иначе.  Крестьяне встречали  нас  всегда  очень
гостеприимно,  обязательно  угощали.   Если  случались  какие-либо  семейные
торжества, устраивались  обеды,  по-грузински  пышно. Наших  красноармейцев,
которые попадались им в такие часы, буквально затаскивали в дом, напаивали и
потом  провожали в воинскую часть. Никогда не  было ни одного случая насилия
над  красноармейцами, хотя  возможности  имелись:  вокруг  заросли кукурузы,
кустарники, лес.
     Когда  я  рассказывал  об этом  Сталину, он как  бы  возражал:  "Что вы
обижаетесь  на  грузин?  Поймите  же,  вы оккупант,  вы  свергли  грузинское
меньшевистское правительство". "Это, --  отвечаю,  -- верно, я  понимаю и не
обижаюсь, а просто говорю, какая была тогда обстановка".
     Теперь, во второй раз, познакомился я с Берией и другими руководителями
Грузии. Кадры мне понравились, вообще люди очень понравились. Единственно то
лишнее,  рассказывал я  Сталину,  что  чересчур  гостеприимны. Очень  трудно
устоять, чтобы
     тебя не споили, нехорошо это. "Да, это они умеют, -- отвечал Сталин, --
это они умеют, я их знаю". В те годы сам Сталин выпивал еще весьма умеренно,
и мне его умеренность нравилась.
     Однажды,  когда я был  в  Москве, приехав  из  Киева, Берию  вызвали из
Тбилиси. Все собрались у Сталина, Ежов тоже был там. Сталин предложил: "Надо
бы подкрепить НКВД, помочь товарищу Ежову, выделить  ему  заместителя". Он и
раньше ставил этот  вопрос,  при мне  спрашивал  Ежова:  "Кого вы  хотите  в
замы?".  Тот  отвечал:  "Если нужно,  то дайте  мне Маленкова". Сталин  умел
сделать в  разговоре паузу, вроде бы  обдумывая ответ, хотя у него уже давно
каждый  вопрос был обдуман. Просто он ожидал ответа  Ежова. "Да, -- говорит,
-- конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова  мы дать  не можем. Маленков
сидит на кадрах в  ЦК, и  сейчас же  возникнет новый вопрос, кого  назначить
туда? Не так-то легко подобрать  человека, который  заведовал бы кадрами, да
еще в  Центральном Комитете. Много пройдет времени,  пока он изучит и узнает
кадры".  Одним словом,  отказал ему. А  через какое-то время  опять поставил
прежний вопрос: "Кого в замы?". На этот раз Ежов никого не назвал.  Сталин и
говорит:  "А как  вы  посмотрите,  если  дать вам заместителем Берию?". Ежов
резко встрепенулся, но сдержался  и  отвечает: "Это  -- хорошая кандидатура.
Конечно, товарищ Берия может работать,  и  не только  заместителем. Он может
быть и наркомом".
     Следует  заметить,  что  тогда  Берия  и  Ежов  находились в  дружеских
отношениях.  Как-то в воскресенье Ежов пригласил меня и  Маленкова к себе на
дачу, там был и Берия. Это случалось не раз. Когда  Берия приезжал в Москву,
то всегда гостил у Ежова... Сталин ответил: "Нет, в наркомы он не годится, а
заместителем у вас  он  будет хорошим". И тут же продиктовал Молотову проект
постановления. Молотов  всегда  сам писал проекты  под диктовку Сталина. Как
правило,  такие заседания затем кончались  обедами  у  Сталина.  Я подошел к
Берии,  по-дружески  пожал  ему  руку  и  поздравил  его.  Он  незлобно,  но
демонстративно, хотя и тихо, послал меня к черту: "Ты что поздравляешь меня?
Сам  же не  хочешь  идти  на  работу в Москву".  Это он намекнул на то,  что
Молотов  просил, чтобы меня  утвердили заместителем Председателя  Совнаркома
СССР. Сталин согласился с этим и уже сказал мне об этом. Но я очень не хотел
такого назначения и начал просить Сталина не делать  этого. Сталин  вроде бы
прислушался к  моим словам. А  я  уговаривал: "Товарищ Сталин,  дело  идет к
войне. Сейчас меня  более или менее узнали  на  Украине,  да  и я  узнал эту
республику, узнал ее кадры. Придет  новый  человек, ему  будет сложнее.  Мне
полезнее  находиться  сейчас на Украине, чем идти  к товарищу Молотову, хотя
товарищ Молотов много раз меня уговаривал идти к нему".
     Молотов хорошо относился ко мне, высоко оценивая  мою  деятельность и в
Москве,  и  на Украине.  Он часто  звонил  в Киев  и советовался по тому или
другому вопросу. Например,  когда назначали наркомом земледелия Бенедиктова,
позвонил  ко  мне  и  спросил:  "Как  вы  смотрите  на  это,  вы  же  знаете
Бенедиктова?".  Отвечаю:  "Знаю. Наркомом  будет хорошим.  Высокое, конечно,
выдвижение сразу из директоров треста в наркомы, но это будет все же хороший
нарком,  знающий,  умеющий  работать  и   организовать  дело".  Или  вот   с
Малышевым2. Он был тогда главным  инженером Коломенского паровозного завода.
Я съездил в Коломну и после возвращения в Москву  многое рассказал Сталину о
Малышеве,  поскольку  он произвел  на меня очень хорошее впечатление.  Потом
позвонил мне Молотов и поинтересовался: "Как вы посмотрите, если мы выдвинем
Малышева наркомом машиностроения?". Отвечаю: "Очень хороший инженер. Считаю,
что  он  будет  также  очень хороший  нарком".  Так случалось  и  по  другим
вопросам, связанным с людьми, которых я знал.  Это свидетельствует о доверии
и  хорошем отношении Молотова  ко мне. Я так это  и расценивал. Да и Молотов
тогда мне нравился, но идти в Совнарком СССР я не хотел.
     Сталин  согласился  с моим аргументом насчет  близости  войны и сказал:
"Ладно,  пусть Хрущев остается на Украине".  Когда я стал поздравлять Берию,
именно  это он мне  и припомнил:  "Как  ты сам отбивался? Не  хотел?  А меня
сейчас  поздравляешь? Я тоже  не хочу идти в Москву,  мне  в Грузии  лучше".
"Постановление уже есть и вопрос решен, -- ответил я.  -- Ты теперь москвич,
прощайся со своей Грузией".
     Так был назначен Берия. Сталин при  этом  что-то надумал. Просто так он
ничего  не  делал. Он, видимо,  Ежову уже не доверял  или же не то чтобы  не
доверял, а  просто считал,  что  Ежов сделал свое  дело и ему пора на покой,
теперь нужно использовать  другого. Тогда я думал, что Сталин хочет  иметь в
НКВД  грузина.  Он доверял Берии,  а  через Берию  хотел  проверить все дела
Ежова. После  назначения Берии в Наркомат внутренних дел я встречался с ним,
приезжая в Москву. У  меня  опять сложились с ним хорошие отношения. Он  мне
рассказывал, что арестовывают много  людей, и сетовал: где же будет край? На
чем-то ведь надо  остановиться, что-то предпринять, арестовывают невинных. Я
соглашался с  ним. У  меня не имелось таких данных, но Берия  -- заместитель
наркома внутренних дел, и я доверял ему и уважал его: вот
     честный  коммунист,  он  видит,  что  допускались  неправильные аресты,
возмущается этим. Он и со Сталиным об этом говорил. Я знаю  точно, хотя меня
он убеждал, что у них об этом разговоров не возникало. Потом-то я понял, что
это был хитрый ход: он рассказывал об этом  Сталину,  чтобы подставить ножку
Ежову и самому занять место наркома.
     Ежовым Сталин был  уже недоволен. Тот сыграл свою роль, и Сталин  хотел
поменять на  ходу  лошадей, но продолжать ехать тем же курсом и осуществлять
те  же  дела. Для этого ему  нужны были другие люди.  Раньше  Ежов,  заменяя
Ягоду, уничтожил многие кадры, в том числе и чекистские,  которые работали с
Ягодой.  Теперь  Сталину (как я понял  это  после его  смерти)  понадобилось
покончить с  кадрами, которые выдвинулись при Ежове.  Берия и предназначался
для  этого. А  мы тогда  считали: все дело в  том, что он  кавказец, грузин,
ближе  к Сталину не только как член партии, но  и  как человек  одной с  ним
нации. Но у Сталина, как я потом  сделал вывод уже после его смерти, имелись
иные  цели.  А Ежов к  тому  времени буквально  потерял человеческий  облик,
попросту  спился.  Он  так  пил,  что  и  на  себя  не был  похож.  С ним  я
познакомился в 1929 году, во время обучения в Промышленной академии, и часто
встречался с ним по делам  академии. Она находилась в ведении ЦК партии, а в
ЦК кадрами занимался  как раз  Ежов. Академия  -- кузница  кадров, как тогда
говорили, поэтому  меня часто вызывали в ЦК к Ежову, и я  всегда  находил  у
него понимание. Он был простой человек, питерский рабочий, а тогда это имело
большое  значение,  --  рабочий,  да  еще  питерский.  Но  под  конец  своей
деятельности, в  конце своей  жизни, это был уже совершенно другой  Ежов.  Я
думаю, так повлияло на него то, что он знал, что происходит. Он понимал, что
Сталин  им  пользуется  как дубинкой для  уничтожения  кадров, прежде  всего
старых большевистских кадров, и заливал свою совесть водкой.
     Позднее  мне рассказывали следующее.  На последнем  этапе  его жизни  и
деятельности у него заболела жена.  Она легла в Кремлевскую больницу, но уже
было решено, что, как  только  она выздоровеет, ее арестуют.  Сталин  широко
применял такой способ ареста. Через жен ответственных работников он старался
раскрыть  "заговоры",  раскрыть  "предательство" их  мужей  -- ответственных
работников. Жены ведь  должны знать их секреты  и сумеют помочь государству,
разоблачить  врагов  народа.  Так  были арестованы  жены  Михаила  Ивановича
Калинина, Кулика3, Буденного,  позже и жена Молотова Жемчужина  4. Я даже не
знаю, сколько их было, таких; наверное, огромное количество невинных женщин,
которые пострадали за невиновность своих мужей. Все они были расстреляны или
сосланы.
     Жена  Ежова  стала выздоравливать и  вскоре должна была  выписаться, но
вдруг умерла.  Потом говорили, что она отравилась. Видимо,  так это и  было.
Сталин и Берия рассказывали, что перед тем,  как она отравилась,  в больницу
заходил Ежов, принес ей букет  цветов. Это был условный знак--  сигнал,  что
она будет арестована.  Вероятно,  Ежов  догадывался и  хотел устранить следы
возможного разоблачения его деятельности.  До  чего  дошло!  Нарком --  враг
народа! Мы считали: раз она отравилась, то  спрятала концы в воду и отрезала
возможность  разоблачить  своего  друга.  Впрочем,   независимо   от   того,
отравилась она  или  нет, Сталин  уже давно решил, еще  когда выдвигал Берию
заместителем Ежова,  что Ежов -- конченый человек. Ежов ему стал  не  нужен.
Продолжение  деятельности Ежова было не на пользу Сталину,  и он хотел с ним
рассчитаться.
     Ежова арестовали.  Я  случайно в  то время  находился в  Москве. Сталин
пригласил  меня  на ужин в Кремль, на свою  квартиру. Я пошел. По-моему, там
был Молотов и еще кто-то. Как только мы вошли и сели за стол, Сталин сказал,
что решено арестовать Ежова, этого опасного человека,  и это  должны сделать
как  раз сейчас. Он явно  нервничал, что случалось со Сталиным редко, но тут
он проявлял  несдержанность,  как  бы выдавал  себя. Прошло  какое-то время,
позвонил телефон, Сталин подошел к телефону, поговорил  и сказал, что звонил
Берия:  все в порядке,  Ежова арестовали, сейчас начнут  допрос.  Тогда же я
узнал, что арестовали не только  Ежова, но  и его заместителей. Одним из них
был Фриновский5.  Фриновского я знал  мало.  Говорят,  что это был  человек,
известный  по  Гражданской  войне,  из  военных,  здоровенный такой силач со
шрамом  на лице,  физически могучий. Рассказывали так:  "Когда навалились на
Фриновского,  то Кобулов6,  огромный  толстый человек, схватил  его сзади  и
повалил, после  чего  его  связали".  Об  этом рассказывали  как  о каком-то
подвиге Кобулова. И все это тогда принималось нами как должное.
     Считалось, что у нас есть  внутренние враги, а  начало их  разоблачению
было  положено  при  аресте  видных  военных  в  1937 году.  Они  сознались.
Говорили,  что командующий войсками Московского военного  округа7, когда его
вывели  на расстрел  и  спросили, кому же он служил,  -- заявил,  что служил
немецкой  армии  и  германскому  государству,  демонстративно  сделал  такое
заявление перед смертью.  Правда, казненный по тому же делу Якир в последние
секунды  жизни   выкрикнул:  "Да   здравствует   Сталин!",  после  чего  был
расстрелян. Когда об этом передали Сталину, он
     его  обругал: "Вот какой подлец, какой иуда. Умирая, все-таки отводит в
сторону наше следствие,  демонстрируя, что  предан  Сталину,  предан  нашему
государству".
     Началась деятельность Берии. Мясорубка работала так же,  хотя отводящих
от сути разговоров стало больше, именно со стороны Берии. При нас он Сталину
ничего не говорил об осуждении репрессий, а по закоулкам часто рассуждал  об
этом.  Он плохо говорил по-русски. Обычно так: "Очень, слюшай,  очень  много
уничтожили кадров,  что это  будет, что это будет? Люди же боятся работать".
Это он говорил правильно. Сталин совершенно изолировал себя от народа и ни с
кем  не общался, кроме  своего окружения.  А  Берия  знал настроения  людей,
агентура у него была очень большая, такая, что  даже трудно сказать, сколько
было агентов. Наконец и Сталин сказал, что были допущены перегибы.
     Однажды, не помню,  по какой  причине, Сталин заговорил со мной  на эту
тему. Видимо, потому что, и на меня  имелись показания. Когда  я  приехал на
Украину, там не  было  наркома торговли. Я с большим уважением  относился  к
Лукашову8. Лукашов работал начальником Управления  торговли в  Москве. Когда
Бадаев9  заправлял  кооперацией,  Лукашов  руководил отделом  овощей.  Очень
деятельный  и  хорошо  знающий свое дело человек. Торговля была  тогда плохо
поставлена,  продуктов не  хватало, требовалась  большая  изворотливость.  Я
спросил Сталина: "Товарищ  Сталин,  могу ли я пригласить из  Москвы на  пост
наркома торговли УССР Лукашова?". Он  лично его не знал, но  слышал о нем от
меня. "Хорошо, --  говорит, -- пригласите".  Спросил же я  потому, что когда
переходил на Украину, то поставил перед собой задачу: никого из москвичей не
брать, кроме тех, которых мне отобрал ЦК партии.
     Поработал  у нас Лукашов  недолго  и  был  арестован.  Меня  это  очень
смутило, потому что я  просил его кандидатуру у Сталина. Раньше познакомился
с ним  в Москве и очень уважал  его. И  вдруг --Лукашов враг народа! Это для
меня  был моральный удар. Как же так?  Я видел этого  человека, доверял ему,
уважал...  Ну, что делать? Не помню, сколько времени Лукашов  сидел, а потом
мне  вдруг  сообщили,  что  Лукашова  освободили. Приехал  он  в Киев, я его
принял, поговорил с ним. "Да, -- рассказывает, -- освободили, не  виновен я,
честный человек. Прошу верить мне так же, как верили и до моего ареста. Хочу
рассказать вам, что когда меня арестовали, то били нещадно и пытали. Ставили
скамейки,  на которых, расставив  ноги,  я  должен  был стоять,  до  предела
раздвинув их. При малейшем шевелении меня избивали так, что я терял сознание
с падал. И бессонницей томили, и другие методы пыток
     применяли. А знаете, чего от  меня требовали?  Чтобы я показал на  вас,
будто вы заговорщик, а я по вашему заданию ездил за границу для установления
связи".
     Действительно, был такой случай, когда я работал еще в Москве. У нас не
хватало  лука и других  овощных  культур,  в стране  не было семян, особенно
лука. Не помню, кто  тогда сказал, что эти семена можно купить в Польше  и в
других странах Запада, но  нужна  валюта. Я  попросил Сталина  дать валюту и
разрешить послать Лукашова. Лукашов закупил семена, привез, и мы их посылали
в  те республики и тем хозяйствам,  которые выращивали овощи  для  Москвы по
договорам. Тут сработал такой же метод,  как арест жен: арестовывали близких
к ответственным людям сотрудников, вот и  решили арестовать  Лукашова, чтобы
он сказал что-