ется членом Военного  совета
Юго-Западного фронта. А Вы немедленно снимайтесь и  выезжайте  к  Буденному.
Будете там командовать вместе с Буденным".
   Я вызвал Бурмистенко. Штаб находился в Броварах, в 27 километрах от Киева
на восток за Днепром. Бурмистенко же был в ЦК партии в Киеве.  Он  тогда  по
решению  ЦК  занимался  закладкой  боеприпасов,  продовольствия  и  подбирал
подпольных партийных руководителей. Одним словом, закладывал  технические  и
материальные средства будущего подполья в лесах, там,  где  считалось  более
надежным. Были созданы школы, в которых обучались подрывники - люди, которые
умели бы минировать железные дороги,  шоссейные  дороги  и  здания.  Приехал
Бурмистенко. Я ему сказал: "Звонил Сталин. Вы будете членом Военного  совета
фронта. Сталин сказал, чтобы Вы сейчас же вступали в эту  должность,  приказ
будет  отдан  позже.  Мне  он  приказал  немедленно  выехать  в  Полтаву,  к
Буденному.  Я  буду  там  членом  Военного  совета   Главного   командования
Юго-Западного направления". И в тот же день, раз  Сталин  сказал,  что  дело
срочное, я передал командующему, что Сталин дал  указание  назначить  вместо
меня членом Военного совета Бурмистенко, и теперь Кирпоносу нужно будет  все
вопросы решать с ним.
   Кирпонос был очень  покладистым  человеком,  поэтому  с  ним  было  легко
работать. Он проявлял себя не так, как,  к  сожалению,  некоторые  генералы,
которые очень болезненно относились к  замечаниям  членов  Военных  советов,
если те стремились  участвовать  в  решении  вопросов  не  формально,  а  по
существу. Официально командующие без них ничего не  могли  поделать,  потому
что имелся приказ, что член Военного совета отвечает наравне  с  командующим
за  принятые  решения.  Без  подписи  члена  Военного  совета  любой  приказ
командующего был недействителен и  не  подлежал  к  исполнению  нижестоящими
войсками, которым был отдан этот  приказ.  Это  уже  такая  форма  дела,  от
которой никуда не уйдешь, если же член Военного совета проявлял инициативу и
хотел участвовать в  решении  вопроса,  а  не  только  скреплять  его  своей
подписью, то некоторые командующие встречали это в штыки.
   Особенно болезненно относился к этому Конев. Один из его членов  Военного
совета (10)  жаловался:  "Невозможно  работать,  третирует".  Толковый  член
Военного совета, военный по профессии, так что он знал  свое  дело,  хороший
человек. Сейчас мне неизвестно, жив ли он.  К  сожалению,  и  многие  другие
генералы (я сейчас не называю их) были "тяжелы". Нелегок был и Жуков. Однако
я считаю, что вместе с Жуковым можно было действовать  более  свободно.  Это
был очень властный человек, но когда мне приходилось с Жуковым (а так  часто
случалось) рассматривать  те  или  другие  вопросы,  то  мне  нравились  его
взгляды, его решения и его товарищеское отношение. Я уважал его, и  уважение
это сохранилось доныне, несмотря на то, что мы разошлись с ним в  конкретных
вопросах. Я сожалею, что он это допустил.
   Сдав дела Бурмистенко, я сейчас же отправился в Полтаву. Прибыл в Полтаву
и нашел штаб направления. Он располагался западнее Полтавы (километрах в  15
или 20 в каком-то совхозе или загородном  хозяйстве).  Удобное  было  место.
Можно было выезжать в войска, минуя Полтаву,  за  исключением  Харькова.  Но
Харьков у нас тогда был в тылу, и не Харьков нас  интересовал.  Интересовали
нас тогда Киев, Днепропетровск и другие города на юго-западе.
   Когда я подъехал к штабу Буденного, меня удивил стоявший у крыльца  танк.
Заметив мое недоумение, Буденный пояснил: "Сейчас не то, что в  Гражданскую.
У немцев техника, самолеты, вот я от них в танке и укрываюсь,  езжу  на  нем
вместо автомашины".
   Я  приступил  к  обязанностям   члена   Военного   совета   Юго-Западного
направления. Что же это был за штаб, что за организация - штаб  направления?
Чем она конкретно занималась, я  и  сейчас  сказать  не  могу.  Командование
направления  никакими  вопросами  обеспечения,  боеприпасами,   материальным
снабжением, боевым обеспечением не занималось.  Этими  вопросами  занимались
сами штабы фронтов, у них имелась непосредственная связь со Ставкой,  и  они
решали все со Ставкой, минуя нас. Командование направления взаимодействовало
с  фронтами  только  в  вопросах  оперативного  характера.  Нам  докладывали
обстановку, перед нами отчитывались командующие, но отчитывались как  бы  на
равных: мы могли давать им советы, те или другие. Командующие  принимали  от
нас эти советы, указания и, если они им нравились, то выполняли. А  если  не
нравились, то по своим каналам (а таких каналов у них было  сколько  угодно)
апеллировали в Генеральный штаб.
   С Буденным у меня сложились очень хорошие отношения. Характер у  него,  с
одной стороны, положительный, а с другой - очень задиристый.  Однажды  мы  с
ним возвращались поздно вечером из Днепропетровска. Обстановка была тяжелая:
наши войска оставляли Днепропетровск (11). Часовой,  охранявший  подъезды  к
нашему штабу, задержал нас. Буденный начал с ним говорить и оскорблять  его.
Солдат стал отвечать ему согласно  уставу.  Тут  Буденный  начал  ему  более
настойчиво "разъяснять", и разъяснение это  кончилось  тем,  что  он  ударил
солдата по лицу. Я был просто поражен.  Как  так?  Маршал  Советского  Союза
ударил человека, совершенно  невиновного,  действовавшего  согласно  уставу,
ударил в нарушение всех уставных норм. Мы там ехали, и он нас задержал,  это
была его обязанность, он ведь для этого  и  поставлен.  Чистый  произвол!  Я
объясняю этот случай вспыльчивостью маршала. Потому что в принципе  Буденный
не таков, но он сохранил, видимо, прежнюю привычку как старший унтер-офицер,
которым он был в царской армии. Вот и проявилась  такая  несдержанность.  Мы
потом разговаривали с Семеном Михайловичем по этому поводу, и я  чувствовал,
что он сам переживал случившееся. К сожалению, Буденный не однажды  позволял
себе такие выходки.
   Начальником  штаба  был  у  нас  генерал   Покровский   (12).   По-моему,
генерал-майор. Потом (не знаю, правда, в какой  должности  он  служил  после
войны) он сидел над материалами по истории этой войны. Считаю, что  эта  его
деятельность была полезной, потому что он профессиональный военный  и  знает
свое дело. Очень кропотливый, на редкость пунктуальный человек. Я бы сказал,
до тошноты въедливый человек. Сначала я рассматривал  это  как  его  большую
работоспособность, а потом увидел, что это идет в тех условиях во вред делу.
С ним ничего нельзя было поделать,  потому  что  он,  пройдя  школу  штабной
работы,  в  интересах  штабной  работы  и  организации  проверки  исполнения
приказов просто парализовал штабы фронтов и армий. Он не  давал  возможности
работать начальникам  штабов  и  даже  командующим  войсками,  держал  их  у
телефонов и требовал, чтобы они непрерывно докладывали  о  состоянии  войск,
положении на том или другом участке  фронта,  положении  в  том  или  другом
соединении. Это совершенно невыносимо, но люди ничего не могли поделать.
   В подтверждение сошлюсь на такой случай. На Днепропетровском  направлении
сложилась очень тяжелая обстановка. Немцы вплотную подошли к Днепропетровску
и обстреливали город. Днепропетровск  защищала  армия  (или  группа  войск),
которой командовал генерал Чибисов (13). Это был солидный,  толстый,  уже  в
летах человек, бывший офицер царской  армии.  Он  прошел  школу  гражданской
войны в Красной Армии. Сталин знал  его  лично,  знал  еще  по  Царицыну,  и
доверял ему.  Я  сказал  Семену  Михайловичу,  что  поеду  в  Днепропетровск
послушать Чибисова и секретаря  обкома  партии.  Там  был  тогда  секретарем
обкома Задионченко. Я уважал его, он заслуживал этого: дельный и  энергичный
человек.
   Поехал я. Приехал уже поздновато: смеркалось или  даже  было  уже  темно.
Меня провели в расположение штаба, и я поднялся по лестнице. Штаб  находился
на втором или третьем этаже. Когда я зашел, командующий был на ногах,  ходил
по комнате. Тут же, у стола, стоял буквально на коленях и держал  телефонную
трубку, прижимая ее плечом, начальник штаба. Он что-то записывал в блокнот и
давал ответы по телефону. Я спросил Чибисова о положении дел. "Положение? Да
вы сами видите, какое". В это время раздавались  взрывы  немецких  снарядов.
Немецкая артиллерия обстреливала район расположения штаба. Не знаю, случайно
ли, но артиллерийский огонь был  особенно  интенсивным.  Может  быть,  немцы
знали, что тут находится штаб? В плен к ним попадали и такие  наши  офицеры,
которые знали место расположения штаба. Может быть,  у  кого-то  не  хватило
выдержки,  и  он  проговорился?  А  Чибисов  мне  сдержанно  отвечал,  но  я
чувствовал, что он раздражен. Он говорил, что  организует  оборону,  но  это
было лишь заявление общего характера.
   Я много раз уже слышал от разных командиров: как приедешь к ним, говорят,
что организуем оборону, а потом, как уехал, смотришь, а командир  следом  за
тобой убыл, да и бросил оборонять этот участок. К сожалению, так  бывало.  Я
далек от того, чтобы обвинять этих людей в умышленно неправильных  докладах.
Нет, просто складывалась такая обстановка, что командир не мог сказать,  что
сдаст обороняемый пункт. Это было исключено, потому что он  мог  поплатиться
за это. А выразить какую-то надежду или, может быть, даже уверенность в том,
что  немцы  тут  не  пройдут,  а  уже  потом  сказать,  что   под   натиском
превосходящих  сил  противника  наши  войска  оставили   данный   район,   -
стандартная формулировка, и я к ней в ту пору  привык.  Спрашиваю  Чибисова:
"Как обстановка?". А обстановка была такая, что  немцы  вплотную  подошли  к
Днепропетровску. "Вот, - отвечает, - видите картину?". Я не понял: "Какую?".
"А вот сидит полковник, начальник штаба. Он уже сидит так час или  больше  и
отвечает вашему начальнику штаба генералу Покровскому про обстановку  у  нас
на фронте. Он совершенно  парализован,  потому  что  не  работает.  Если  он
перестанет разговаривать по телефону, то его  через  10  -  15  минут  опять
вызовут и будут держать час или два. Он даже не сидит, а стоит  на  коленях,
потому что у него места, на которых сидит человек,  заболели".  Да  так  зло
говорит это!
   К сожалению, все это отвечало действительности. Но нужно сказать,  что  в
то время опыт в военном деле у меня был очень небогатый. Поэтому я не  знал,
насколько Чибисов прав. Казалось, что он  прав,  но,  с  другой  стороны,  я
относился к Покровскому с уважением, он ведь тоже руководствовался хорошими,
честными побуждениями, хотел знать истинное положение дел в войсках.  Позже,
когда много месяцев находясь в войсках, я уже привык  к  военной  жизни,  то
понял, что, хотя бы и из хороших побуждений, Покровский  объективно  наносил
вред. Действительно,  из-за  таких  непрерывных  вопросов  парализуется  вся
работа.
   Взаимоотношения военных людей вообще весьма своеобразны и часто непонятны
штатскому человеку. В этой  связи  мне  запал  в  душу  один  более  поздний
разговор с Малиновским. Мы уже, кажется, освободили Ростов, наш штаб  фронта
стоял на хуторе Советском. Я  этот  хутор  знал  еще  по  1941  году.  После
освобождения Ростова проводилась  операция  с  целью  выбить  противника  из
Таганрога. Штаб армии находился тоже в хуторе Советском. Я хотел  поехать  в
Ростов  и  узнать,  что  же  делается  в  городе,  как  идет  восстановление
хозяйства, налаживается жизнь,  организуется  партийная  работа.  Секретарем
обкома партии тогда был Двинский (14). Хотел я и послушать Двинского, что он
скажет  о  настроениях  ростовчан?  Поехал  я,  провел  совещание  партийных
работников Ростова, проверил, как восстанавливается жизнь, как функционируют
партийные комитеты и органы Советов.  Оттуда  вернулся  уже  ночью.  У  меня
возник какой-то вопрос к командующему войсками фронта Малиновскому, я  решил
поговорить с ним по телефону. Звоню: "Родион Яковлевич, у меня к вам вопрос.
Вы сейчас на ногах или в постели?". Он замялся: "Я,  знаете  ли,  в  постели
сейчас. Если что нужно срочно, могу сейчас же  одеться  и  прийти".  Говорю:
"Нет, что вы, отдыхайте,  раз  легли.  У  меня  не  срочный  вопрос,  завтра
обменяемся мнениями".
   Какой был вопрос, теперь уже не помню. Видимо,  текущего  порядка.  Может
быть, возникли  какие-то  просьбы  со  стороны  Двинского  -  помочь  городу
чем-нибудь из  трофейного  имущества.  Были  тогда  такие  нужды  у  местных
партийных и советских органов. Ответ Малиновского мне понравился.  Некоторые
другие военные, с которыми приходилось  совместно  работать  и  быть  у  них
членом Военного совета, всегда изображали, что они не спят,  что  всегда  на
ногах и все время обдумывают военные проблемы, как им разгромить противника.
Бывало, иной раз зайдешь неожиданно к командующему, он сидит, а глаза у него
заспанные. Он спал, адъютанты же, увидев меня, тотчас его разбудили. Вот  он
и "в бодром состоянии", а на самом деле спал. Мне это очень не нравилось, но
сказать об этом и обидеть человека, занимавшего  высокий  пост,  я  не  мог.
Поэтому мне был известен такой недостаток у командующих. Нет же вообще людей
не спящих, потому что человек имеет органическую потребность в отдыхе.  Если
он не будет спать, это просто больной человек. А  если  он  лишился  сна  по
болезни, то лишился и трудоспособности, тем  более  такой  трудоспособности,
которая требуется от командующего по руководству войсками, ведению операций,
боев с врагом.
   Малиновский был не таким человеком, и это мне  очень  нравилось.  Он  мог
даже прямо сказать, вроде как бы  наговаривая  на  себя,  что  он  "не  так"
относится к делу, как надо, поскольку позволяет себе спать во  время  войны.
Мы с ним много раз беседовали по всяким вопросам, и однажды он в  беседе  со
мной  высказался  по  поводу  отдачи  приказов.  Его  слова  мне  тем  более
интересны, что это говорил именно Малиновский, командующий войсками  фронта,
очень опытный военный человек, который всю жизнь проходил в мундире и  много
раз  бывал  в  боях:   и   в   Первую   мировую   войну,   и   в   Испанскую
народно-революционную, и во Вторую  мировую.  Он  сказал:  "Товарищ  Хрущев,
порядок дела такой. Когда мы принимаем решения и отдаем приказы  по  фронту,
то надо заранее рассчитать время. Чтобы эти приказы были переданы  в  армии,
требуется столько-то времени; чтобы приказы, полученные армиями, передали бы
в корпуса, - столько-то времени;  чтобы  корпусные  командиры  передали  эти
приказы в дивизии - столько-то времени и т.д. В  целом  довольно  длительное
время. Если мы сейчас же, как только издали  приказ,  начнем  проверять  его
выполнение, то вместо того, чтобы содействовать скорейшему  доведению  этого
приказа войскам, будем отрывать людей от дела, и  они,  докладывая  нам,  не
скажут, что приказ не выполняется, а скажут что-нибудь другое. Так иной  раз
мы заставляем людей выдумывать и парализуем их работу. Поэтому,  если  отдал
приказ, надо дать расчетное  время,  чтобы  приказ  был  доведен  до  боевых
единиц. Тогда офицеры начнут, каждый по своей  линии,  проверять  правильное
разъяснение приказа и соблюдать уставной порядок, которому  обучают  каждого
офицера".
   Вот почему  я  теперь  полагаю,  что  Чибисов  был  прав,  когда  выражал
недовольство тем, что Покровский сидел на беспрерывном  контроле  выполнения
приказов, отданных  командованием,  и  тем  самым  лишал  людей  возможности
ведения работы по организации войск на основе полученных приказов.
   В ту пору события в районе Днепропетровска развивались очень бурно, но не
в нашу пользу. Мне несколько раз приходилось выезжать к Днепру,  знакомиться
с тем, как организована оборона по предотвращению его  форсирования  врагом.
Когда я поездил и посмотрел, то понял, что эта оборона очень неустойчива. То
была не сплошная оборона по берегу, а просто курсировали вооруженные  речные
катера Днепровской военной флотилии. Отдельные подразделения были  размещены
в определенных местах, наблюдали за берегом и в случае попытки  форсирования
должны были дать отпор. Такая оборона  не  внушала  надежд.  Если  противник
сосредоточит усилия на определенном направлении, то без особого труда сможет
форсировать Днепр.
   В те дни немцы не предпринимали каких-либо  особых  попыток  ворваться  в
Киев. Мы успокоились и считали, что противник потерял охоту ворваться в Киев
в лоб. Зато очень активные действия развивались севернее  Киева,  в  сторону
Гомеля. Недавно я слушал  передачу,  связанную  с  подготовкой  празднования
50-летия Советских Вооруженных Сил. Выступал по радио  маршал  Еременко.  Он
рассказывал, как вел бои на Гомельском направлении. Отсюда я  сделал  вывод,
что там  тогда  командовал  войсками  Еременко.  Какой  же  это  был  фронт?
Западный? Или к  тому  времени  уже  был  создан  Брянский  фронт?  Мне  это
неизвестно. Знаю только, что Гомель  для  нас,  то  есть  для  Юго-Западного
фронта, послужил тем каналом, через который  к  нам  прорвался  противник  и
создал угрозу окружения наших войск под Киевом.
   На  участке  фронта  у  Днепропетровска  завязались  упорные  бои.   Враг
форсировал Днепр. Нами был наведен понтонный мост, по которому отходили наши
войска, но саперы, видимо, недостаточно хорошо затем разрушили его,  и  враг
им воспользовался. Трудно было толком разобраться, как это случилось, потому
что командование докладывало, что мост взорван, а быстрота, с  которой  враг
оказался на левом берегу реки, свидетельствовала, что мост  цел.  Беженцы  с
левого берега сообщали, что мост взорван, но сохранил способность  держаться
на воде. Использовать его под тяжелые грузы  было  нельзя,  а  пехота  могла
пройти. Видимо, враг этим  и  воспользовался:  перебросил  пехоту,  а  потом
восстановил мост и перебросил технику. Вновь завязались очень тяжелые бои.
   Мы с Буденным выехали к Малиновскому. Вместо погибшей в окружении прежней
6-й армии была создана новая, и ей был присвоен тот  же  номер.  Командующим
этой-то армией и  был  назначен  Малиновский.  Прежде  Малиновский  мне  был
неизвестен. Раньше он командовал корпусом  (15).  Штаб  армии  располагался,
по-моему, в школе города Новомосковска.  Приехали  мы.  Была  очень  тяжелая
обстановка, противник все время  держал  дорогу  под  бомбежкой,  чтобы  нам
нельзя было подбрасывать подкрепления. Но у нас нечего было и  подбрасывать.
Вошли мы с Буденным в школу и  увидели  такую  картину:  кругом  все  гудит,
гремит; докладывает обстановку командующий 6-й армией Малиновский, и  в  это
же время принесли на носилках командующего войсками Южного фронта  Тюленева.
Рана у него была несерьезная, но ходить он не мог, так как был ранен в  ногу
(повреждена мякоть). Тюленев для вдохновления бойцов сам пошел в  их  рядах,
повел их в атаку на противника и при разрыве мины был ранен. С ним же пришел
секретарь обкома партии Задионченко.
   После ранения Тюленева командующим войсками Южного  фронта  был  назначен
казак, который до того командовал танковым  корпусом,  по  фамилии  Рябышев.
Было сделано все, что  в  наших  силах,  чтобы  отбросить  противника  и  не
позволить ему создать опорный плацдарм  на  левом  берегу  Днепра.  Но  наши
усилия не увенчались успехом. Реальных сил, реальных возможностей у  нас  не
имелось. В это же время мы обнаружили, что противник,  концентрируя  войска,
пытается форсировать Днепр севернее Днепропетровска,  в  районе  Кременчуга.
Опять было предпринято все, что  в  наших  силах:  направили  туда  авиацию,
бомбили на подходах к реке танковые войска и  пехоту  противника,  чтобы  не
позволить ему форсировать Днепр. Но противник  все-таки  форсировал  реку  и
создал плацдарм, помимо района Днепропетровска, еще и в районе Кременчуга  и
занял левобережную часть этого города.
   Когда  мы  стали  разгадывать,  какие  же  дальнейшие   намерения   имеет
противник,  то  вырисовалась  достаточно  ясная  картина.  Его  замысел  нам
представлялся таким: ударом с юга, с плацдарма  у  Кременчуга,  и