ого надо точно
знать, что делалось прежде и чем были вызваны решения  Сталина  по  тем  или
иным вопросам. Особенно это касалось людей, которые были арестованы. Вставал
вопрос, за что они сидели? И что с  ними  делать  дальше?  Тогда  в  лагерях
находилось несколько миллионов человек. Уже прошло  три  года  после  смерти
Сталина. За эти годы мы не смогли порвать с  прошлым,  не  смогли  набраться
мужества, обрести внутреннюю потребность приоткрыть полог и  заглянуть,  что
же там на деле за этой ширмой? Что кроется за всем тем, что происходило  при
Сталине? Что означают бесконечные аресты, суды, произвол, расстрелы? Мы сами
были  скованы  своей  деятельностью  под  руководством  Сталина  и  еще   не
освободились от посмертного давления, хотя и не могли представить себе,  что
все  эти  расстрелы  могли  оказаться  необоснованными,  что   это,   говоря
юридическим языком, сплошное преступление. А ведь это так!
   Сталиным были совершены  уголовные  преступления,  которые  наказуются  в
любом государстве, за  исключением  тех,  где  не  руководствуются  никакими
законами. Получалась двойственная ситуация: Сталин умер, его мы  похоронили,
а безвинные люди  находились  в  ссылке...  Следовательно,  все  в  порядке?
Продолжается  старая  политика  и  все,  что  было  сделано   при   Сталине,
одобряется? Даже  несправедливые  аресты  и  казни?  Людей,  которые  умерли
заклейменными как "враги народа", никто и не думал реабилитировать.
   Наиболее информированными об  истинных  размерах  и  причинах  сталинских
репрессий были, как я считаю. Молотов, Ворошилов и Каганович.  Полагаю,  что
Сталин обменивался с ними мнением на этот счет.  Хотя  Каганович,  вероятно,
всех тонкостей не знал. Вряд ли  Сталин  с  ним  откровенно  делился.  Такой
подхалим, как Каганович, да он отца родного зарезал бы, если бы Сталин  лишь
моргнул и сказал бы,  что  это  необходимо  сделать  в  интересах  какого-то
сталинского дела. Сталину и не требовалось  втягивать  Кагановича:  тот  сам
больше всех кричал, где надо и где не надо, из кожи вон лез  в  угодничестве
перед Сталиным, арестовывая направо и налево и разоблачая "врагов". Когда он
пришел в Наркомпуть(6), то развернулся там в полную силу.
   Итак, мы подошли вплотную к очередному съезду партии.  Я  отказывался  от
отчетного  доклада  и  считал,  что  раз   мы   провозгласили   коллективное
руководство, то отчетный доклад должен делать не обязательно  секретарь  ЦК.
Поэтому на очередном заседании Президиума ЦК я предложил решить,  кто  будет
делать отчетный доклад. Все, в том числе Молотов (а он как  старейший  среди
нас имел более всего оснований претендовать на роль докладчика), единогласно
высказались за то, чтобы доклад сделал я. Видимо, тут сыграло свою  роль  то
обстоятельство, что  по  формальным  соображениям  именно  первый  секретарь
Центрального Комитета обязан выступить  с  отчетом.  Если  же  обратиться  к
другому докладчику, то  могло  оказаться  много  претендентов,  что  вызовет
сложности. После смерти Сталина среди нас не было человека, который считался
бы признанным руководителем. Претенденты были, но признанного  всеми  лидера
не имелось. Поэтому и поручили сделать доклад мне.
   Я подготовил доклад, его обсудили на пленуме ЦК и одобрили. Доклад явился
плодом коллективного творчества, к его составлению были  привлечены  большие
силы в самом  ЦК,  из  научно-исследовательских  институтов  и  ряда  других
органов, а также те лица, которые обычно привлекались к составлению отчетных
докладов. Начался съезд(7). Состоялся доклад. Развернулись прения. Съезд шел
хорошо. Для нас это было,  конечно,  испытанием.  Каким  будет  съезд  после
смерти Сталина? Но все  выступавшие  одобряли  линию  ЦК,  не  чувствовалось
никакой оппозиции, ходом событий не предвещалось  никакой  бури.  Я  же  все
время волновался, несмотря на то, что съезд шел хорошо, а  доклад  одобрялся
выступавшими. Однако я не был удовлетворен. Меня мучила мысль: "Вот кончится
съезд, будет принята резолюция, и все это формально. А что дальше? На  нашей
совести останутся сотни тысяч  безвинно  расстрелянных  людей,  включая  две
трети состава Центрального Комитета, избранного на  XVII  съезде.  Мало  кто
уцелел, почти весь партийный актив был расстрелян или  репрессирован.  Редко
кому повезло так, что он остался живым. Что же теперь?".
   Записка комиссии Поспелова сверлила мне мозг. Наконец я собрался с силами
и во время одного из перерывов, когда в  комнате  Президиума  ЦК  находились
только его  члены,  поставил  вопрос:  "Товарищи,  а  как  быть  с  запиской
Поспелова? Как быть с прошлыми расстрелами и арестами? Кончится съезд, и  мы
разъедемся,  не  сказав  своего  слова?  Ведь  мы  уже  знаем,   что   люди,
подвергавшиеся репрессиям, были невиновны и не  являлись  "врагами  народа".
Это честные люди, преданные партии, революции, ленинскому делу строительства
социализма в СССР. Они будут возвращаться из ссылки. Мы же держать их теперь
там не станем. Надо подумать, как их возвратить". Мы к тому времени  еще  не
приняли решения о пересмотре дел и возврате невинно заключенных домой.
   Как только я кончил говорить, сразу все  на  меня  набросились.  Особенно
Ворошилов: "Что ты? Как это можно? Разве возможно все это рассказать съезду?
Как это отразится на авторитете нашей  партии,  нашей  страны?  Этого  же  в
секрете не удержишь. И нам тогда предъявят претензии. Что  же  мы  скажем  о
нашей личной роли?". Очень горячо возражал и Каганович,  и  тоже  с  тех  же
позиций. Это были позиции не глубокой партийности, а шкурные.
   Это было желание уйти от ответственности, и если состоялось преступление,
то замять его и прикрыть.
   Я им: "Это невозможно, если даже рассуждать с ваших  позиций.  Невозможно
скрыть.  Люди  будут  выходить  из  тюрем,  приезжать  к  родным,  расскажут
родственникам,  знакомым,  друзьям,  товарищам,  как  все  было,  и   станет
достоянием всей страны и всей партии, что те,  кто  остался  в  живых,  были
репрессированы невинно. Люди отсидели по 15 лет, а кое-кто и гораздо больше,
и совершенно ни за что. Все обвинения были  выдумкой.  Умолчать  невозможно.
Потом прошу подумать и вот над чем: мы проводим первый  съезд  после  смерти
Сталина.  Считаю,  что  именно  на  таком  съезде  мы  должны  чистосердечно
рассказать всю правду о жизни и деятельности  нашей  партии  и  Центрального
Комитета за отчетный период. Мы отчитываемся сейчас за период  после  смерти
Сталина, но как члены ЦК обязаны сказать и о сталинском периоде. Мы же  были
в руководстве страны вместе со Сталиным. Когда от бывших заключенных  партия
узнает правду, нам скажут: позвольте, как же это так? Состоялся XX съезд,  и
там нам ни о чем не рассказали. И мы ничего не сумеем ответить. Сказать, что
мы ничего не знали, будет ложь: ведь мы теперь знаем обо всем  правду,  и  о
репрессиях, ничем не обоснованных, и о произволе Сталина".
   В ответ опять очень бурная реакция. Ворошилов и Каганович  повторяли  без
конца: "Нас притянут к ответственности. Партия обретет право притянуть нас к
ответственности. Мы входили в состав руководства, и если мы  не  знали  всей
правды, так это  наша  беда,  но  ответственны  мы  за  все".  Я  им:  "Если
рассматривать  нашу  партию  как  партию,  основанную   на   демократическом
централизме, то мы, ее руководители, не имели права не знать. Я, да и многие
другие, находились в таком положении, что, конечно, не знали многого, потому
что был установлен такой режим, когда ты должен знать только  то,  что  тебе
поручено, а остального тебе не говорят, и не суй носа дальше этого. Мы и  не
совали нос. Но не все были в таком положении.  Некоторые  из  нас  знали,  а
некоторые даже принимали участие в  решении  этих  вопросов.  Поэтому  здесь
степень ответственности разная. Я лично готов как член ЦК партии с  ее  XVII
съезда  и  как  член  Политбюро  с  ее  XVIII   съезда   нести   свою   долю
ответственности, если партия найдет нужным привлечь к  ответственности  тех,
кто был в руководстве во времена Сталина, когда допускался произвол".
   Со  мной  опять  не  соглашались.  Возражали:  "Да  ты   понимаешь,   что
произойдет?". Особенно крикливо реагировали Ворошилов и  Молотов.  Ворошилов
доказывал, что вообще не надо делать этого.  "Ну,  кто  нас  спрашивает?"  -
повторял он. Снова я: "Преступления-то были? Нам самим, не дожидаясь других,
следует сказать, что они были. Когда о нас начнут спрашивать, то  уже  будет
суд, а мы - на нем подсудимыми. Я не хочу этого и  не  буду  брать  на  себя
такую ответственность".
   Но согласия никакого не  было,  и  я  увидел,  что  добиться  правильного
решения от членов Президиума ЦК не удастся. В Президиуме же съезда  мы  пока
этот вопрос не ставили, пока не договорились внутри Президиума ЦК.  Тогда  я
выдвинул такое предложение: "Идет съезд партии. Во время  съезда  внутренняя
дисциплина,  требующая  единства  руководства  среди  членов  ЦК  и   членов
Президиума ЦК, уже не действует, ибо съезд по значению выше. Отчетный доклад
сделан, теперь каждый член Президиума ЦК и член ЦК имеет право выступить  на
съезде и изложить свою точку зрения, даже если она  не  совпадает  с  точкой
зрения отчетного доклада". Я не сказал, что выступлю с сообщением о  записке
комиссии. Но, видимо, те, кто возражал,  поняли,  что  я  могу  выступить  и
изложить свою точку зрения касательно арестов и расстрелов. Сейчас не помню,
кто после этого персонально поддержал меня. Думаю, что  это  были  Булганин,
Первухин и Сабуров. Не  уверен,  но  думаю,  что,  возможно,  Маленков  тоже
поддержал меня. Он был секретарем ЦК по кадрам, его роль в  этом  деле  была
довольно активной. Он, собственно, и  помогал  Сталину  выдвигать  кадры,  а
потом уничтожать их. Я не утверждаю, что он  проявлял  личную  инициативу  в
репрессиях. Вряд ли.  Но  в  тех  краях  и  областях,  куда  Сталин  посылал
Маленкова для наведения порядка, тысячи людей были репрессированы  и  многие
из них казнены. Тем не менее, Маленков мог теперь поддержать меня.
   Кто-то проявил  инициативу:  "Раз  вопрос  ставится  так,  видимо,  лучше
сделать еще один доклад". Тут все неохотно согласились, что придется делать.
Я сказал им: "Даже у людей, которые  совершили  преступления,  раз  в  жизни
наступает такой момент, когда они могут сознаться, и это принесет им если не
оправдание, то снисхождение. Если даже с этой позиции рассматривать вопрос о
докладе насчет злоупотреблений, совершенных Сталиным, то такой доклад  можно
сделать только сейчас, на XX съезде. На XXI съезде уже будет поздно, если мы
вообще сумеем дожить до того времени и с нас  не  потребуют  ответа  раньше.
Поэтому лучше всего сделать второй доклад теперь".
   Тогда возник вопрос, кто же должен делать доклад. Я предложил, чтобы  это
был Поспелов, и аргументировал свое предложение  тем,  что  он  изучил  этот
вопрос как председатель комиссии и составил записку, которой мы, собственно,
и пользуемся. Поэтому ему не нужно готовиться: он может переделать записку в
доклад и прочтет его  съезду.  Другие  (не  помню,  кто  персонально)  стали
возражать и предложили, чтобы этот доклад сделал тоже я. Мне было  неудобно:
ведь в отчетном докладе я ни слова об этом не сказал, а потом  делаю  еще  и
второй доклад? И я отказался. Но мне возразили: "Если  сейчас  выступишь  не
ты, а Поспелов, тоже как один из секретарей ЦК, то возникнет вопрос:  почему
это Хрущев в своем отчетном докладе ничего не сказал, а Поспелов выступил по
такому важному вопросу в прениях? Не мог же Хрущев не знать его записки  или
не  считаться  с  важностью  вопроса.  Значит,  по  этому  вопросу   имеются
разногласия  в  руководстве?  А  Поспелов  выступил  только  с   собственным
мнением?". Этот аргумент пересилил, и  я  согласился.  Было  решено,  что  я
выступлю с докладом по теме записки. Мы устроили закрытое заседание,  там  я
сделал второй доклад.
   Съезд выслушал меня молча. Как говорится,  слышен  был  полет  мухи.  Все
оказалось настолько неожиданным. Нужно было, конечно, понимать, как делегаты
были поражены рассказом о зверствах, которые были совершены по  отношению  к
заслуженным людям, старым большевикам и молодежи.  Сколько  погибло  честных
людей, которые были выдвинуты на разные участки работы!  Это  была  трагедия
для партии и для делегатов съезда. Вот как родился доклад на XX съезде  КПСС
о злоупотреблениях со стороны Сталина*.
   Считаю, что вопрос был поставлен абсолютно правильно и  своевременно.  Не
только не раскаиваюсь, как кое-кто может думать, но доволен,  что  правильно
уловил момент и настоял, чтобы такой  доклад  был  сделан.  Ведь  все  могло
произойти иначе. Мы все еще находились в шоке, а людей держали по-прежнему в
тюрьмах и лагерях. Мы создали в 1953 г., грубо говоря, версию о роли  Берии:
что,  дескать,  Берия  полностью  отвечает   за   злоупотребления,   которые
совершились при Сталине. Это тоже было результатом шока. Мы тогда никак  еще
не могли освободиться от идеи, что
   -------------------------------------------* По всей  вероятности,  имело
место два бурных обсуждения. Одно  -  перед  пленумом  ЦК,  на  котором  был
одобрен текст секретного доклада по  записке  Поспелова.  Решался  вопрос  в
принципе. Второе обсуждение могло  иметь  место  перед  самим  выступлением,
когда  члены  Президиума  ЦК  ознакомились  с  новым,  расширенным  текстом,
подготовленным во время съезда и болезненно затрагивавшим интересы части  из
них, в первую очередь - Ворошилова и Кагановича.
   Сталин - отец народа, гений и прочее. Невозможно было  сразу  представить
себе, что Сталин - убийца и изверг. Поэтому после  процесса  над  Берией  мы
находились в плену этой версии, нами же созданной в  интересах  реабилитации
Сталина: не бог виноват, а  угодники,  которые  плохо  докладывали  богу,  а
потому бог насылал град, гром и другие бедствия. Народ  страдал  не  потому,
что бог того хотел, а потому, что  плох  был  Николай-угодник,  Илья-пророк,
Берия и прочие. Мы старались обелить Сталина, отмыть, действовали вразрез  с
русской поговоркой, что черного кобеля не отмоешь добела. Нет сомнения,  что
это был черный кобель, а мы его все-таки хотели отмыть.
   Здесь не было логики, потому что Берия пришел уже после того, как главная
мясорубка сделала свое дело, то есть Сталин все сделал руками Ягоды и Ежова.
Берия продолжал эту же "работу" по уничтожению людей, если можно назвать это
работой. О большой  внутренней  борьбе  в  связи  с  докладом  на  съезде  я
рассказал.  Главными  оппонентами  были   Молотов,   Каганович,   Ворошилов.
Ворошилов с почестями похоронен,  и  городу  Ворошиловграду  возвращено  его
имя(8). Сколько людей погибло в результате деятельности  этого  человека,  а
сколько миллионов загублено во время войны при соучастии и по  вине  наркома
Ворошилова. Теперь он возвратил себе титул "первого  маршала".  Бывает  так.
Это тоже я считают результатом того, что мы еще не освободились  от  трепета
перед  Сталиным,  не  набрались  мужества  называть  вещи  своими   именами.
Преступления вообще, а особенно преступления,  совершенные  Сталиным  и  его
сподручными - Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым, нельзя прощать. Прощение
-  это  как  бы  благословение:  одних  преступников  прощаешь,  а   других,
потенциальных преступников благословляешь на новые преступления.
   Еще и сейчас иной раз встречаются люди, которые ставят вопрос:  "А  может
быть, не надо было  рассказывать  о  Сталине?".  Это  вовсе  не  соучастники
Сталина в злодеяниях, а простые люди: они привыкли к тому, что  молились  на
Сталина, и сейчас им трудно. Обычно такие вопросы задают  старые  люди.  Они
сжились с былым, им трудно отрешиться  от  прежних  понятий  и  аргументации
сталинских времен. Это тоже один из недостатков  воспитания  членов  партии.
Все методы воспитания  в  партии  Сталин  приспосабливал  к  себе,  к  своей
деятельности: подчинение без рассуждений, абсолютное доверие. Идти на смерть
без  сомнений,  конечно,  во  время  войны  хорошо,  но  это  потом   всегда
поворачивается обратной стороной,  потому  что  человек,  верящий  тебе  без
рассуждений, когда узнает, что его доверие  обмануто,  становится  твоим  же
врагом. Это очень опасно. Я  всегда  стоял,  а  сейчас  тем  более  стою  за
правдивость,  абсолютную  правдивость  перед  партией,  комсомолом  и   всем
народом. Только в  этом  заключается  неисчерпаемый  источник  силы  партии,
только так можно завоевать доверие народа.
   После  долгой  истерии  охоты  на  "врагов  народа"   не   сразу   смогли
психологически сбросить груз прежнего до 1956 г., долго еще верили в версии,
которые создавал Сталин,  верили,  что  в  собственной  стране  мы  окружены
"врагами народа" и надо с ними бороться, защищать революцию. Мы  по-прежнему
находились на позиции обострения классовой борьбы, как это было теоретически
обосновано и практически осуществлено Сталиным. А когда наконец-то пришли  к
решению  создать  проверочную  комиссию  и  она  дала  свои  материалы,  эти
материалы сделали секретными. Потом, на XX съезде партии, по  ее  материалам
был сделан мною доклад. Копию доклада разослали по партийным организациям  и
приняли  меры,  чтобы  разосланные  документы  не  могли  где-то  на  местах
остаться, их требовалось вернуть в ЦК КПСС.
   Мы дали их также  для  ознакомления  братским  компартиям.  В  том  числе
получила их ПОРП. В Польше как раз тогда умер ее руководитель  Берут.  После
его смерти там вспыхнули волнения, и названный документ  попал  в  руки  тех
поляков, которые стояли на позиции  недружелюбия  к  Советскому  Союзу.  Они
использовали этот документ в своих целях  и  размножили  его.  Мне  говорили
даже, что поляки  его  продавали  задешево.  Доклад  Хрущева,  сделанный  на
закрытом заседании XX съезда КПСС, ценился  недорого.  Его  просто,  образно
говоря, покупали на базаре все, кто  хотел,  включая  разведчиков  со  всего
мира. Таким образом, польские товарищи  "помогли"  нам:  этот  документ  был
обнародован. Но официально мы его существование не подтверждали. Помню,  как
меня спросили тогда журналисты, что, мол. Вы можете сказать по этому поводу?
Я ответил им, что такого документа не знаю и пусть на этот  вопрос  отвечает
разведка США, господин Аллен Даллес.
   Сейчас я часто слушаю радио. Радио - это мой спутник во  время  прогулок.
От него я получаю и информацию, и удовольствие.  Я  люблю  народную  музыку,
народные песни. Кое-что нравится мне и из  современной  музыки.  Но,  каюсь,
видимо, человек в моем возрасте больше склоняется к  тому,  на  чем  он  был
воспитан в молодости. Особенно в хорошее настроение прихожу от пения Людмилы
Зыкиной, это моя любимая певица. Слушаю и  другие  передачи.  Передач  очень
много,  большинство  хороших,  но  встречается  и  дребедень,  которая  лишь
засоряет эфир.
   Однажды я услышал чтение одной из последних  глав  романа  Шолохова  "Они
сражались за Родину". Михаил Александрович верен своим  творческим  приемам:
историю периода злоупотреблений Сталина, его расправ над верными и  честными
кадрами, воспитанными Лениным, он передает  в  форме  беседы  двух  рыбаков.
Сидят они  и  разговаривают.  Один  задает  другому  вопрос:  "Как  понимать
товарища Сталина? Говорят, что он проглядел. А сколько людей было  наказано,
сколько казнено! Как мог Сталин допустить  это?".  "Да,  трудно  понять",  -
отвечает другой. Тогда первый опять спрашивает: "А не Берия ли  тут  главный
виновник? Ведь он все Сталину докладывал?". И ответ: "Да, все дело в Берии".
   Михаил Александрович - умный человек и хороший писатель. Но тот факт, что
он навязывает подобное понимание трагедии партии  и  народа,  когда  столько
людей погибло от руки Сталина, конечно, не является украшением этого автора.
Тут ведь элементарная вещь: не Берия создал Сталина, а Сталин создал  Берию,
Сталин выдумал Берию, как раньше создал Ежова, а еще раньше Ягоду.  Все  они
последовательно  сходили  со  сцен