Однако правительство было не однородным, а коалиционным с
социал-демократами. Социал-демократы занимали в парламенте меньше  мест,  но
тоже были солидной силой. Заместителем премьер-министра был  социал-демократ
Бруно Крайский(7). Я встречался с ним не раз. Он приезжал в Москву, когда мы
завершали переговоры о мире. Подписывался же мирный договор в Москве Раабом.
Здесь, когда  мы  встретились  уже  на  высшем  уровне  с  правительственной
делегацией Австрии, "дожимался" окончательно  вопрос  о  нейтралитете.  Рааб
согласился, а социал-демократы через его заместителя  и  ранее  поддерживали
такую линию.
   Социал-демократы вообще с пониманием относились к нашей позиции. Никакого
их сопротивления или даже негативного оттенка, который отложился бы  в  моей
памяти, не припомню. Видимо, еще раньше они между  собой  все  обговорили  и
выступали теперь единым фронтом, разногласий между ними не ощущалось. И  при
личных беседах, которые я и другие руководители советского государства  вели
в отдельности с Раабом и  с  его  заместителем,  тоже  ощущалось  полное  их
единство по вопросу заключения мирного договора. Беседы  наши  проходили  на
дружеской основе. Я с уважением  относился  к  Раабу.  Это  был  буржуа,  но
обладавший  гибким  умом.  Он  не  только  понимал   необходимость   терпеть
существование Советского Союза как социалистического  государства  (от  него
сие не зависело), а и вообще не проявлял такой нетерпимости, как Черчилль  и
другие тузы капиталистического мира. Конечно, он  оставался  капиталистом  и
был настроен против коммунистов, против марксистско-ленинской теории, однако
мирился с существованием различных общественных  укладов  и  довольно  гибко
подходил  в  переговорах  к  решению  вопроса,   который   интересовал   оба
государства. Когда мы окончательно  договорились,  Рааб  и  его  заместитель
буквально сияли. Наконец-то они получают полную  независимость,  из  Австрии
выводятся все иностранные войска.
   Прежде чем  встретиться  с  делегацией  Австрии,  нам  пришлось  провести
переговоры с США, Францией и Англией об их присоединении к мирному договору.
Они тоже должны были взять на себя обязательства вывести войска и,  главное,
признать обязательство Австрии о нейтралитете. Это  было  наше  существенное
требование. Пошли переговоры. В памяти у  меня  отложилось,  что  на  первых
порах  не  все  шло  гладко.  США  занимали,  по-моему,  ту   позицию,   что
обязательство,  принятия  которого  мы  требуем,  навязывается  австрийскому
правительству:   вроде   бы   лишаем   Австрию   самостоятельности   в    ее
государственных решениях. Однако мы  доказали,  что  запись  о  нейтралитете
полезна,  потому  что  Австрия  -  маленькая  страна,  а  географическое  ее
положение таково, что ей самой выгоднее держать  нейтралитет  и  именно  тем
самым сохранять свою независимость.  Нейтральная  Австрия  сможет  создавать
равные условия для контактов со всеми странами, которые захотят иметь с  ней
и дипломатические отношения(8),  и  экономические  на  коммерческой  основе.
Далее,  запись  о  нейтралитете  обезопасит  Австрию  от  каких-либо  других
соглашений, которые  действительно  бы  нарушали  суверенность  австрийского
государства, превращая его в плацдарм чужих вооруженных сил. Рааб  и  другие
члены австрийского правительства быстро поняли  это.  Так  как  они  с  нами
согласились, это облегчило защиту нашей позиции в переговорах с США, Англией
и Францией. В конце концов былые союзники тоже согласились.
   Я тогда считал и сейчас считаю, что  это  была  большая  наша  победа  на
международной арене. Мы, руководители  советского  государства,  были  очень
довольны, что именно по нашей инициативе достигнута  договоренность  великих
держав по столь сложному и важному вопросу. Чтобы те, кто читает этот текст,
лучше поняли мои личные чувства, им надо иметь в виду, что Сталин при первой
возможности   и   при   любых   разговорах   о   взаимоотношениях   СССР   и
капиталистического мира все время внушал нам, что мы котята, телята,  ничего
не смыслим, нас иностранцы обведут вокруг пальца, и мы поддадимся их нажиму.
Ни разу он не высказал никакой уверенности в том,  что  мы  сможем  достойно
представлять свое социалистическое государство,  защищать  его  интересы  на
международной арене,  отстаивать  их,  не  нанося  нам  ущерба,  строить  на
равноправной основе отношения между государствами так, чтобы укреплялся мир.
   Австрия оказалась для меня и всех нас пробным шаром, демонстрацией  того,
что мы можем вести сложные переговоры и  провести  их  хорошо.  Мы  отстояли
интересы социалистических стран, вынудили капиталистические страны,  которые
проводили агрессивную политику,  согласиться  с  нашей  позицией,  подписать
мирный договор с Австрией, вывести оттуда  свои  войска.  В  результате  она
стала нейтральным государством и официально провозгласила  нейтралитет.  Это
обязательство  было  не  только  правительственной  декларацией,  декларацию
одобрил и австрийский парламент.  Я  и  мои  коллеги  внутренне  праздновали
победу. Выезд Дуньки в Европу оказался успешным, с демонстрацией  того,  что
мы ориентируемся в международных  делах  и  без  сталинских  указаний.  Если
образно говорить, то мы  в  своей  международной  политике  сменили  детские
штанишки на брюки взрослых людей. Наш успешный дебют был признан не только в
СССР, но и за рубежом, что тоже имело  большое  значение.  Мы  ощутили  свою
силу.
   Но дело заключалось не только в  этом.  Ведь  и  злоупотребления  Сталина
властью, и загубленные жизни стольких честных людей, и неподготовленность  к
войне - все это при жизни Сталина, да и вначале после его смерти, подавалось
как  проявление  мудрости.  Даже  в  убийстве  людей   -   тоже   проявление
"гениальности": вот, он видел врагов народа, а другие, какие-то сосунки,  не
видели. Мы сами при Сталине себя так же оценивали. Потом уже узнали в полной
мере, что тут была не мудрость, а тщательно рассчитанные  поступки  деспота,
который сумел внушить многим и многим, что Ленин не разбирался в  людях,  не
умел подбирать людей, а почти все, кто после его смерти  возглавлял  страну,
оказались врагами народа. К сожалению, в эту чушь верили. Да  и  сейчас  еще
остались твердолобые, которые стоят на той же позиции, молятся идолу, убийце
всего цвета  советского  народа.  Наиболее  рельефно  отражал  точку  зрения
сталинского времени Молотов. Если все  это  учесть,  то  заключение  мирного
договора с Австрией(9) явилось одновременно шагом к пересмотру наших позиций
и в вопросе о роли Сталина. И мы его, как известно, пересмотрели.
   Вот  я  сейчас  диктую  свои  воспоминания  и   мысленно   пробегаю   все
происходившие тогда события. Многое  с  позиций  сегодняшнего  дня  выглядит
просто невероятным. Если бы я не был участником этих событий  и  часто  даже
инициатором, то мне трудно было бы представить их течение. Но я ни на  каплю
ничего не увеличиваю, а рассказываю  лишь  о  том,  что  видел  портретно  и
буквально. Хочу,  чтобы  наши  потомки  понимали  бы,  как  мы  жили,  какие
встречались трудности и как мы их преодолевали, и я  хочу  это  показать  на
конкретных лицах и конкретных фактах.
   Конечно,  наряду  с  принципиальными  в  памяти  сохранились  и   мелкие,
незначительные факты. Помню, например, такой  эпизод.  После  переговоров  с
австрийцами сидели мы за обедом. Рядом со мною - Рааб. После обеда объявили,
что подают кофе. По европейской  традиции,  к  кофе  обязательно  полагается
ликер или коньяк. Рааб был человеком  тучным,  с  большим  лицом  и  круглой
головой. Мы с ним  разговаривали  за  кофе  о  пустяках,  о  главном-то  уже
договорились. Я ему: "Первый раз  в  жизни,  господин  Рааб,  мне  доводится
сидеть  рядом  с  капиталистом.  Мне  приходилось  встречаться  со   слугами
капитала, когда я был рабочим. Случались у нас забастовки  на  предприятиях,
на которых я трудился. А я пользовался  доверием  своих  товарищей,  и  меня
включали в состав комитета, который руководил забастовкой и вел переговоры с
администрацией. Там  я  встречался  нос  к  носу  со  слугами  капиталистов.
Владельцы предприятий были слишком крупными фигурами и жили в Петербурге или
еще где-то там, мы их никогда и не видели. А вот  сейчас  я  сижу  за  одним
столом с живым капиталистом и, как говорится, могу его даже пощупать".  Рааб
смеялся (и он, и другие участники стола понимали шутки) и отвечал: "Господин
Хрущев,  вы  правильно  говорите:  конечно,  я  капиталист,   но   маленький
капиталист, даже очень маленький". "Да, вы "кляйн", маленький капиталист, но
все-таки капиталист. На  вас  трудятся  рабочие,  а  я-то  рабочий.  Будь  я
австрийцем, я бы, возможно, работал у вас". "Но, видите, - говорит  Рааб,  -
даже мы можем прийти к  соглашению.  Капиталист  и  рабочий  договорились  и
вместе сделали хорошее дело". Все кончилось добрым тостом.
   Разговор с заместителем Рааба Крайским мне тоже понравился. С  ним  можно
было беседовать запросто. Сам он, по-моему, вышел из рабочих,  но  уже  был,
так сказать, тренированным человеком.  Вспоминаются  и  его  шутки.  Я  ему:
"Поддерживаю  идею  вашего  начальника,  маленького  капиталиста   господина
Рааба!". Он мне: "Товарищ Хрущев (ведь ко мне обращался товарищ по  рабочему
движению), да знаете ли вы, что такое -  Рааб?".  "Нет,  не  знаю".  "А  вам
нравится Рааб?". "Да, мы с ним  делаем  хорошее  дело,  полезное  для  наших
народов и всего мира". "Рааб по-русски - "ворона". А Рааб смотрит на него  и
улыбается. Я продолжаю: "Ну и что? Вот мы делаем хорошее дело с вороной,  вы
присоединяетесь?". "Конечно, я целиком поддерживаю  вас  обоих".  Эти  шутки
демонстрировали  взаимную   симпатию   и   непринужденность   складывавшихся
отношений. Да и в целом Рааб оставил по себе хорошее впечатление как буржуа,
который понимал положение Австрии, значение Советского  Союза,  его  роль  в
международной политике и верно ее оценивал. Это тоже имело для нас значение.
Ведь всегда приятнее иметь дело с человеком, который тебя понимает.
   После подписания мирного договора с Австрией мы еще больше  почувствовали
необходимость ликвидировать там свою собственность, что было сложно для  нас
еще и потому, что мы должны были учитывать интересы Коммунистической  партии
Австрии.  Некоторые  ее  активисты  работали  на   наших   предприятиях   и,
естественно, пользовались там влиянием и поддержкой с нашей стороны.  Мы  не
знали, как отнесутся к нашему намерению австрийские товарищи,  правильно  ли
поймут  нас,  не  будут  ли  настаивать,  чтобы  мы   сохранили   там   свою
собственность как базу, на которой они могут развертывать  свою  работу.  Мы
рассказали руководству КПА о своих намерениях, о том, что  нас  побуждает  к
такому решению: дальнейшее сохранение  на  существующем  техническом  уровне
этих предприятий не дает возможности обеспечить  соответствующую  заработную
плату. Если же  на  наших  заводах  заработная  плата  будет  ниже,  чем  на
предприятиях, работающих на условиях ведения  капиталистического  хозяйства,
то это окажется  дискредитацией  социалистической  системы  и  нанесет  вред
политической деятельности КПА. Или же мы должны  будем  вести  дела  себе  в
убыток,  что  тоже  неприемлемо.  Мы  просили,  чтобы  австрийские  товарищи
правильно нас поняли. Представители КПА  согласились  с  нашими  доводами  и
поддержали наше решение.
   Потом мы  установили  контакт  с  правительственными  органами  и  повели
переговоры на предмет продажи предприятий. Как же австрийское  правительство
отнеслось к этому? По-моему, у  него  сложилось  двойственное  отношение.  С
одной стороны, оно было  заинтересовано,  чтобы  мы  продали  предприятия  и
вообще испарились с австрийской земли,  включая  наши  штаты  по  управлению
заводами.  Это  я  говорю  о  позиции  представителей   буржуазных   партий.
Социал-демократы тоже были заинтересованы в приобретении  наших  предприятий
Австрией. Но у них имелись и собственные  интересы.  Как  мы  узнали  потом,
социал-демократы хотели, чтобы эти предприятия не стали частными, а остались
государственными. Затрудняюсь сделать  вывод,  какую  пользу  для  себя  они
извлекли  бы.  Возможно,  они  рассчитывали,  что  там   будут   расставлены
социал-демократические кадры и заняты их люди. Возможно, считали, что смогут
извлекать из этих предприятий какие-то материальные выгоды для своей партии.
Все это только мои предположения. Во всяком  случае,  социал-демократы  тоже
проявили интерес к покупке предприятий у Советского Союза.
   Сейчас не помню, на какой сумме мы сошлись, но она не была  большой.  Так
мы продали тамошние предприятия и ликвидировали собственность, которую имели
в Австрии. Теперь у нас не оставалось в  Вене  никакой  собственности  кроме
помещения, где размещалось посольство, в хорошем, добротном здании.  Имелась
еще и дача  у  нашего  посла.  Тоже  хорошая.  Позже,  когда  я  был  гостем
австрийского правительства, то в выходной день гостил  там  у  посла,  очень
вежливого человека, который к тому же  был  толковым  дипломатом  и  твердым
коммунистом. После того как мы в Австрии развязали себе руки, это еще больше
привлекло  на  нашу  сторону  симпатии  общественности,  даже  стоявшей   на
буржуазных позициях. Они считали это знаком того, что русские ушли всерьез и
не  хотят  вмешиваться  в  их  внутренние  дела.  Хотя  мы   и   раньше   ни
организационно, ни пропагандистски не занимались  в  Австрии  антибуржуазной
деятельностью. Ведь форма правления и порядки в стране есть внутреннее  дело
каждого  народа.  А  компартия  там  сохранялась.  Мы  уходили  из  Австрии,
уверенные, что марксистская пропаганда не будет прекращена, но вести ее  там
будем не мы, а коммунистическая партия, вышедшая из народа.
   Информацию от КПА мы получали через наше посольство. Руководители  партии
не жалели, что мы продали предприятия. Они обрели  теперь  возможность  шире
разворачивать пропаганду на этих предприятиях с чисто классовых позиций.  До
того же у них было двойственное положение. Например, в  случае  недовольства
рабочих. Поднимать ли  их  на  стачку?  Или  если  валяют  дурака  заводские
бюрократы.  Бюрократические  извращения  на  предприятиях  бывают  во   всех
странах. Помню, когда в 1931 г. я работал в  Москве  секретарем  Бауманского
райпарткома, у нас происходили настоящие забастовки. Да  и  позже  возникали
"волынки" на ряде  предприятий,  даже  после  Великой  Отечественной  войны,
причем довольно  неприятные.  Они  вызывались  или  низким  заработком,  или
бюрократическими извращениями, а чаще всего -  когда  устанавливались  новые
расценки и нормы выработки. Такие кампании проводятся у  нас  каждый  год  и
всегда они обостряют отношения рабочих с администрацией. Думаю,  что  доныне
они проходят не везде гладко. Все  зависит  от  разумности  руководителей  и
влияния партийной организации.
   Конечно, сейчас уже не 1931 год! А когда только  вводили  нэп,  случалось
много  забастовок.  Установили  новые  расценки,  ликвидировали   вроде   бы
уравниловку, а в результате большесемейные практически ничего  не  получали.
Трудное было время, особенно для многодетных. Был такой случай:  забастовали
рабочие Трехгорной мануфактуры, пошел туда Михаил Иванович Калинин. Они  его
сами требовали, кричали: "Калиныча!". Я сам знаю, как это  бывало.  Когда  я
после гражданской войны вернулся на рудники, на которых раньше  работал,  то
тоже ходил с Абакумовым на шахту, где забастовали шахтеры. Они разделали нас
"под орех",, несмотря на то, что знали как облупленных и Абакумова, и  меня.
Ведь мы с ним работали  еще  до  революции  на  той  же  шахте.  А  Калинина
встретили галдежом: "Не знаешь ты, как мы живем. Теперь ты  староста  Союза,
тебе-то что, а нам каково? Ты бы в  нашей  шкуре  побыл!".  "Да  что  с  ним
говорить? Посмотри на него: сапоги целые рубаха новая, имеет все, что  надо,
наверное, и пообедал, и выпил".
   Михаил Иванович не растерялся: "Да, пообедал, и рюмочку выпил,  и  сапоги
на мне новые. А вы бы как хотели, чтобы  я,  человек,  который  представляет
Советский Союз, союзный староста, ходил в штанах с дырками на заду и  светил
задом? Ходил не в сапогах, а в лаптях? Тогда вы были  бы  довольны?  Вам  не
стало бы стыдно? Одного старосту прокормить и одеть и то не можете? Что  это
за государство?". Тут другие голоса стали  одергивать  крикунов:  "Правильно
говорит Михаил Иванович". Но те не унимаются: "Как же,  Михаил,  семьи-то  у
нас неравные. Одно дело холостому, другое - семейным.  Вот  у  меня  сколько
ртов, а работник я один!". Да, в то время это был очень острый вопрос.  Я  с
ним тоже сталкивался, особенно часто в 1922 г., когда  вернулся  из  Красной
Армии.
   Калинин ответил: "Да ведь это дело твое, и дети твои: ты их настругал, ты
и корми!". Тут одни  стали  смеяться,  другие  возмущаться.  Рабочий  же  не
сдается: "Ты говоришь - настругал. Все люди этим делом занимаются.  Керосину
нет, темно, вот и занимаемся этим, в темноте  не  почитаешь.  А  потом  дети
рождаются. Их кормить надо, а заработки низкие". Опять все  хохочут.  Михаил
Иванович продолжает перепалку, отбивается от нападающих. Другой ему  кричит:
"Да что ты  ему  втолковываешь,  он  старый,  что  понимает  теперь  в  этих
вопросах? Это мы молодые, а ему уже все равно!". Калинин: "Как  это  старый?
Кто сказал, что я уже ничего не понимаю? Я еще разбираюсь в этих  вопросах".
Снова  общий  хохот.  В  конце  концов  Калинин  уговорил  рабочих,  и   они
согласились, что надо работать; что пока не  хватает  товаров  и  продуктов,
чтобы удовлетворить всех рабочих и служащих. Поэтому  надо  больше  и  лучше
трудиться, тогда будет больше товаров, а там и зарплата поднимется.
   Когда подобные проблемы возникали у австрийских рабочих на  предприятиях,
где мы были собственниками, то КПА попадала в затруднение: с одной  стороны,
она  поддерживала  советскую  администрацию,  нос  другой  -  такая  позиция
оборачивалась против австрийских  рабочих.  Когда  же  мы  все  продали(10),
компартия во весь голос заговорила в защиту  рабочего  класса.  Тогда  встал
вопрос и о продаже предприятий частным лицам.  Естественно  на  рентабельные
предприятия капиталисты  зарились  больше.  Возникли  дебаты  в  австрийском
правительстве, и голоса разделились: социал-демократы стояли  за  сохранение
государственной собственности,  коммунисты  их  поддерживали,  а  буржуазные
партии занимали иную позицию. Не помню, как решился спор. Но  руки  себе  мы
развязали.
   Вывели также свои войска из Австрии. Это  стало  большим  торжеством  для
австрийского народа. Австрийцы,  включая  рабочих,  были  довольны,  что  мы
вывели войска. Ведь ушли не только  наши,  но  и  американские,  английские,
французские войска(11). В результате вывода иностранных оккупационных  войск
Австрия получила на деле  полный  суверенитет  и  сама  теперь  отвечала  за
состояние своих дел. А коммунисты обрели возможность возвысить свой голос  и
ставить в пример миролюбивую политику Советского  Союза  и  пропагандировать
коммунистические идеи. Одним словом, мы все были довольны.  Я  уже  говорил,
что Молотов возражал против договора с Австрией. Так  как  же  он  вел  себя
потом? И он был доволен.  Увидел,  что  ошибался,  стал  принимать  активное
участие в переговорах с Австрией и в выработке условий мирного договора.
   Через какое-то время Вена начала прощупывать  нас,  как  мы  отнесемся  к
приглашению  посетить  советской  правительственной  делегацией  Австрию   с
визитом дружбы. Мы пришли к  единодушному  мнению,  что  такой  визит  будет
полезен, и дали согласие.  Возглавлять  делегацию  должен  был  председатель
Совета Министров СССР. Когда велись переговоры,  им  стал  уже  я(12).  А  в
состав  делегации  входили  министр  иностранных  дел   Громыко   и   другие
ответственные работники. Кажется,  сопровождал  меня  и  мой  заместитель  в
правительстве Косыгин(13).