азы, в которой заявлялось, что мы отменяем свое приглашение, если не будут
принесены извинения со стороны США, и президент не сможет стать нашим гостем
после того, что он допустил в отношении нашей  страны.  Эйзенхауэр  встал  с
места, его делегация - тоже, и мы разошлись. Не помню,  было  ли  объявлено,
что мы соберемся еще раз, или не было. Одним словом, наша декларация сыграла
роль бомбы, которая разметала всех по своим комнатам. Круглый стол,  который
должен был нас объединить, развалился на части.
   Инициативу в продолжении  совещания  проявил  де  Голль.  Через  министра
иностранных дел он передал нам, что три  западные  делегации  соберутся  без
нашего участия, обсудят нашу декларацию и определят свое отношение к ней. Мы
понимали, что президент США с сопровождающими лицами и со своими  союзниками
Францией и Англией должен посовещаться, чтобы  определить  их  общую  линию.
Отчасти  мы  надеялись,  что  де  Голль  с  пониманием  отнесется  к  нашему
заявлению, которое должно было бы импонировать его характеру. Он тоже  очень
строго вел себя при защите чести Франции и французов, так что наше заявление
не противоречило его пониманию вещей. Мы ожидали, что он  что-либо  выскажет
публично в поддержку нашей позиции, хотя понимали, что в  принципе  это  для
него было  почти  невозможно.  Но  думаю,  что  внутренне  он  с  пониманием
относился к нашей позиции.
   Настроение у меня было боевое, наступательное и приподнятое, хотя я знал,
что США не согласятся на горькую пилюлю, которую мы приготовили и заставляем
их проглотить. Поэтому и не думал, что они признают публично свою неправоту.
Так у нас появился незапланированный свободный день. К какой-то работе иного
плана мы не были подготовлены, а в Париже есть, что посмотреть,  нашлись  бы
время и желание. Малиновский много рассказывал мне ранее о своей  солдатской
службе во Франции в первую мировую войну(9). И я обратился к  нему:  "Родион
Яковлевич, далеко ли та деревня, в которой стоял ваш полк на отдыхе во время
первой мировой войны?". "Нет, недалеко", - ответил он. "А вы хорошо  помните
те места, чтобы попасть туда без сопровождающих?". "Да, хорошо помню.  Помню
даже людей, а не только деревню. Я и сам хотел  бы  побывать  там,  повидать
знакомых, переброситься словечком". Да и мне захотелось поехать туда  именно
вместе с Малиновским, который  солдатом  сражался  против  немцев  вместе  с
французами. Собственно говоря, мы приехали сейчас на совещание  по  тому  же
германскому вопросу. Последствия агрессии, которую совершила Германия в 1941
г., еще не ликвидированы, с  ней  нет  мирного  договора.  Мы  надеялись  на
сочувствие со стороны французского народа.
   Я и Родион Яковлевич, сопровождающие  лица  и  охрана  сели  в  машины  и
поехали. Громыко остался в Париже держать связь с делегациями  и  дожидаться
телеграмм из Москвы.  Выехали  из  Парижа  по  хорошему  шоссе,  обсаженному
липами. Погода стояла ясная, солнечная. В пути наткнулись на  липу,  которая
упала на дорогу, и объехать ее не могли. Чтобы убрать ее, пришли дорожники с
топорами и пилами. Мы тоже вышли из машины и стали работать вместе с ними. Я
попросил топор у француза, он охотно дал, остальные  смотрели  и  улыбались:
сможет ли русский премьер-министр владеть топором? Я  никогда  лесорубом  не
был, но привык к физическому труду еще с детства и умел  в  своем  хозяйстве
орудовать топором. Происходившее фиксировалось журналистами,  фотографами  и
кинооператорами, но это не противоречило нашим  желаниям  и  шло  на  пользу
советской делегации. Я считал, что народ первым поймет:  вот  правительство,
которое состоит  из  трудовых  людей,  а  глава  правительства,  сам  бывший
рабочий, знает, что такое физический труд, и в таком  возрасте  еще  владеет
топором.  Разрубили  мы  это  дерево,  растащили  куски,  сели  в  машину  и
отправились дальше.
   Гидом нам служил Малиновский.  Мы,  никого  действительно  не  спрашивая,
прибыли в нужную деревню. Приехали туда прямо к дому, в котором  квартировал
Малиновский со своим другом. Никакой толпы не собралось, так как мы  прибыли
без предупреждения. Вышли из машины, а из дома навстречу -  хозяин,  человек
лет 45. Мы с Малиновским представились ему, и Родион Яковлевич спросил, жива
ли его мать, которая, видимо, помнит, как два русских солдата спали на  сене
у них в сарае? Хозяин очень любезно принял нас, пригласил в дом, появилась и
его мать -  хозяйка  в  былые  времена.  Мы  поприветствовали  ее,  всемерно
проявляя внимание. Малиновский напомнил ей, кто  он,  назвал  и  имя  своего
друга, поинтересовался, жив ли ее супруг. Она ответила, что умер.
   Малиновский еще раньше говорил мне, что тот был стар, а хозяйка молода  и
очень красива. Друг Малиновского ухаживал за хозяйкой, она была  влюблена  в
него. Солдатам это было выгодно, потому  что  хозяйка  угощала  их  молоком,
сметаной, вкусными изделиями французской кухни. Когда он назвал  имя  своего
друга, ее постное  лицо  переменилось  и  оживилось.  Она  теперь  выглядела
старухой, хотя, с его слов, была моложе Родиона Яковлевича. Сейчас же ее сын
убежал и вернулся с бутылками  вина,  накрыл  стол,  появились  традиционные
французские закуски, проявились душевная любезность и  теплота  хозяев.  Сын
ухаживал за нами, угощал  вином.  Старуха  тоже  выпила.  Малиновский  начал
вспоминать былое. Хозяйка же, видимо, не хотела предаваться воспоминаниям  и
вела себя с нами довольно сдержанно. На  ее  лице  было  написано  некоторое
равнодушие, сын же проявлял типичное крестьянское радушие, но  без  телячьих
восторгов.
   Потом все вышли на улицу. Здесь уже собрались жители  деревни.  Многие  у
меня сохранились  в  памяти.  Это  были  люди  среднего  возраста.  Детишки,
конечно, тоже  присутствовали,  как  во  всякой  деревне  в  таких  случаях.
Малиновский стал  расспрашивать  о  некоторых  своих  знакомых  и  обратился
по-французски к немолодому уже человеку: "А сохранился ли  ваш  кабачок?  Вы
его посещаете?". Француз улыбнулся: "Да, кабачок есть, и мы его посещаем так
же, как и раньше, но той красавицы, о которой вы, видимо,  вспоминаете,  уже
давно нет  на  свете".  Малиновский  тоже  заулыбался  и  сказал:  "Я  и  не
отказываюсь, что вспомнил ее".  Тут  все  загалдели,  вспоминая  девушку  из
кабачка,  писаную  красавицу.  Видимо,  владелец  кабака  держал   ее   ради
привлечения молодежи, чтобы побольше  выпили  его  вина.  На  этом  он  имел
заработок. О каких-либо своих вольностях в  отношении  красавицы  или  с  ее
стороны Малиновский никогда не говорил. Видимо,  там  были  чистые,  хорошие
отношения. Он-то любил женщин, особенно красивых, о  чем  много  раз  честно
рассказывал, вспоминая и  о  своем  пребывании  в  Испании  во  время  войны
республиканцев против Франко.
   К вечеру мы вернулись в Париж. Громыко сообщил, что заседания  не  будет.
Главы трех держав обменялись мнениями. Эйзенхауэр решил, что  извиняться  не
станет. Французы и англичане не возражали бы против извинений. И,  я  думаю,
со своей стороны, попытались уговорить  американцев  пойти  на  уступки.  Но
тщетно.
   Еще когда я зачитывал декларацию,  Эйзенхауэр  обратился  к  госсекретарю
Гертеру за советом. "Я думаю, можно  извиниться?"  -  сказал  президент.  Но
Гертер ответил: "Нет!" и скорчил такую гримасу, которая не вызывала сомнений
в его позиции. Так Эйзенхауэр  и  не  дал  заверений,  что  разведывательные
полеты больше не будут повторяться. Таким образом,  он  опять  показал,  что
находится под сильным влиянием госсекретаря. Во время совещания в Женеве  он
добросовестно зачитывал записки Даллеса, которые тот ему подкладывал. Теперь
диктовал Гертер, а Эйзенхауэр опять  согласился.  Президент  был  наделен  и
умом, и здравым смыслом, но шел  на  поводу  у  других,  хотя  понимал,  что
занимает   неправильную   позицию.   Однако   противостоять   им   не   мог.
Следовательно, не он формировал международную политику США.
   Уже после того, как было решено, что совещание не состоится, я  по  долгу
вежливости съездил к Макмиллану. Тот не мог  ни  защищать  позицию  США,  ни
осуждать  своего  союзника  и  только  доказывал,  что  мы  слишком  многого
потребовали: надо было принять во внимание положение президента, который  не
в состоянии извиняться публично. Макмиллан считал, что нам надо  было  найти
более гибкую позицию для ликвидации напряженности, и выражал сожаление,  что
мы публично отказались от приглашения Эйзенхауэра в СССР. Я  доказывал  нашу
правоту и думаю, что Макмиллан с пониманием отнесся к моим словам, что можно
было увидеть по выражению его лица.  Он  сказал:  "Господин  Хрущев,  сейчас
Англия не занимает той позиции, которую она  занимала  когда-то  в  вопросах
международной политики. Раньше  Британия  являлась  владычицей  морей  и  во
многом определяла политику Европы и даже мира,  а  теперь  мы  стали  иными.
Сейчас самые мощные государства  в  мире  -  это  Соединенные  Штаты  и  вы.
Следовательно, именно от вас многое зависит... ".
   Мы любезно распрощались с Макмилланом. То была моя  последняя  встреча  с
ним. Потом я нанес визит генералу де Голлю. Он занимал такую же позицию, как
Макмиллан,  то  есть  в  какой-то  степени  нейтральную,  и  в  ходе  беседы
употреблял почти те же слова и аргументы, что и Макмиллан. Но я  чувствовал,
что де Голль больше сожалеет о  случившемся.  Видимо,  он  возлагал  большие
надежды на совещание, чем Макмиллан. Это чувствовалось.  Таково  мое  сугубо
индивидуальное восприятие его слов. Может быть, я ошибаюсь, но именно  такое
у меня сложилось впечатление.  Распрощавшись  с  де  Голлем,  я  вернулся  в
посольство, где мы расположились.  К  нам  приехал  Торез  со  своей  женой,
Жаннеттой Вермерш. Беседа состоялась братская,  я  рассказывал  о  последних
событиях. Торез искренне был доволен нашей позицией и полностью ее  одобрял.
Я  забеспокоился:   "Правильно   ли   поймут   нас   французы?   Французская
общественность?". Она-то возлагала надежды на встречу. Все хотели  мира.  Мы
заранее  предвидели,  что  Запад  свалит  на  нас   срыв   совещания.   Если
рассматривать дело формально, то это мы отказались от участия в нем,  сделав
резкое заявление. Наш документ сразу же был опубликован.  Не  искушенному  в
политике  обывателю  трудно  было  разобраться  и  тонкостях,  а  прожженным
политиканам мы дали возможность направить недовольство за срыв совещания  на
Советский Союз и его главу. Это меня беспокоило, и я спросил Тореза  о  том.
Он ответил, что, конечно, реакционеры воспользовались  ситуацией,  но  члены
компартии и общественность  разберутся  и  будут  на  нашей  стороне.  Торез
заулыбался, когда я рассказывал о посещении вместе с Малиновским французской
деревушки. Я почувствовал, что все это ему импонирует.
   Потом с визитом прибыл каноник, мэр города Дижон  Кир.  Когда  я  был  во
Франции гостем президента, то Кир со  мной  встретиться  не  смог,  так  как
считался властями  просоветским  человеком,  и  они  его  на  время  как  бы
изолировали. Кир был активным членом Сопротивления  фашистской  оккупации  и
подвергался гонениям. Если мне не изменяет память, он дважды был  приговорен
к смертной казни. Теперь мне было  интересно,  как  этот  человек  воспринял
провал совещания. К тому времени уже  зашумело  французское  радио,  которое
восстанавливало общественность против политики Советского Союза. Мы с  Киром
беседовали на открытом воздухе. В нашем  посольстве  имелся  уютный  дворик,
беседа получилась самая радушная. Он говорил мне  о  том,  что  сожалел,  не
сумев встретиться со мною раньше. Кир  полностью  одобрил  нашу  позицию,  -
изложенную мной во время беседы. Потом я поинтересовался у этого немолодого,
хотя  и  энергичного  человека:  "Каким   транспортом   вы   располагаете?".
Персональной машины у него не было. И я предложил: "Если  не  возражаете,  я
предоставлю вам свою машину, которая  отвезет  вас  по  адресу,  который  вы
укажете". "Буду польщен этим и охотно принимаю ваше предложение".
   Кир высказал много любезностей в  мой  адрес,  и  мне  было  приятно  это
услышать в напряженный момент, когда на нашу политику вешали  всех  собак  и
буржуазная пресса хотела нас изолировать. Тот факт, что каноник Кир выезжает
на машине из советского посольства с нашим флажком, имел большое значение. И
я был рад, что он проявил трезвость ума и согласился  воспользоваться  нашей
машиной. Мы распрощались очень любезно, -я проводил его за ворота. Приходили
и еще какие-то  делегации,  и  отдельные  лица,  но  это  были  люди  левого
политического направления. Правые  в  любой  ситуации,  если  бы  даже  наша
встреча хорошо закончилась, не почтили бы нас вниманием и не удостоили своим
визитом. Да я в них и  не  нуждался.  Наоборот,  это  могло  бы  быть  плохо
расценено  левыми  кругами.  Люди,  посетившие  посольство,   с   пониманием
относились к нашей политике и верили, что мы твердо стоим на позиции  борьбы
за мир, за мирное сосуществование двух систем, за развитие  экономических  и
культурных связей между всеми народами независимо от социально-политического
устройства в тех или других странах.
   Буржуазная агитационная  машина  работала  во  всю  мощь,  восстанавливая
общественное  мнение  против  Советского  Союза,  обвиняла   нас   в   срыве
переговоров, в  том,  что  мы  "растоптали  надежды"  народов.  Пришла  пора
улетать. В таких случаях  задерживаться  не  рекомендуется.  Мы  поехали  на
аэродром в открытой машине. Я демонстративно хотел  ехать  таким  образом  и
видел, как по-разному люди провожали нас.  Конечно,  никаких  организованных
манифестаций, ни дружеских, ни враждебных, не было,  но  одни  группы  людей
горячо приветствовали нас, другие сжимали кулаки и грозили в  нашу  сторону.
Здесь ничего противоестественного не было. Столкновение двух линий произошло
в такое время, когда созрели условия для контактов. Мы уже съехались,  чтобы
разработать общую позицию, которая обеспечивала  бы  мир,  чего  хотели  все
народы... И вдруг все развалилось из-за ультиматума, который мы выдвинули!
   Не  каждый  правильно  понимал  справедливость   ультиматума.   Некоторые
подходили к  делу  с  либеральных  позиций,  считая,  что,  хотя  американцы
проявили наглость,  нужно  было  поступиться  своими  принципами,  чтобы  не
сорвать совещание. Мне такая позиция понятна, но с  ней  никак  нельзя  было
согласиться. Есть народная поговорка: "Дай коготкам увязнуть, весь влезешь в
тину". Если бы мы не проявили мужества и не встали  на  защиту  своей  чести
тогда, следовательно, согласились бы с США в  том,  что  их  самолеты  имеют
право  летать  над  закрытыми  территориями  любых  государств.  Что  значит
закрытые?  Это  значит,  что  государство  контролирует  свои  границы.   Мы
принимаем гостей добром, но непрошеные гости получают должное.
   Прошло много лет, а я и сейчас считаю тот наш резкий отпор правильным.  Я
просто горд за время,  когда  мы  дали  отпор  самому  мощному  государству,
которое не считалось с мнением других стран. На этом закончился наш  медовый
месяц  в  отношениях  с  Соединенными  Штатами  Америки.  У  меня  сложилось
впечатление, что Эйзенхауэр лично хотел улучшения наших  отношений,  понимал
вредность политики, проводимой в отношении нас, и желал  сближения.  Мы,  со
своей стороны, всегда этого хотели. С момента  создания  нашего  государства
Ленин делал все, что было в  его  силах,  для  установления  дипломатических
отношений со всеми странами. Припоминаю его знаменательное высказывание, что
нужно строить нормальные  отношения  со  всеми  странами,  существующими  на
планете. Если не признавать наличие капиталистического мира, то нам остается
только  улететь  на  Луну.  Нужно   признавать   реальности,   устанавливать
дипломатические, экономические и культурные отношения со всеми странами.
   После Ленина продолжалась такая же  политика,  а  особенно  после  смерти
Сталина, когда мы получили  возможность  свободно  выражать  свои  мнения  и
устранить   препоны,   возникшие   в   результате   проявлений   сталинского
недружелюбия,  всего  того,  что  затрудняло   и   усложняло   отношения   с
капиталистическими странами. Мы постарались убрать барьеры, которые возникли
в отношениях с Турцией, Ираном, Афганистаном,  хотели  улучшить  испорченные
отношения и со странами крупного капитала.  С  другой  стороны,  многолетняя
безуспешная борьба против  СССР,  нагнетание  напряженности  между  странами
социализма и капитализма, антисоветская блокада  не  дали  результатов.  Нам
казалось, что пришло время осознать,  что  нас  сломить  силой  нельзя.  Нет
методов, которыми можно задушить такую страну, какой являлся Советский Союз,
тем более, когда  он  уже  не  был  единственной  социалистической  страной.
Возникло содружество социалистических стран, мы усилились.
   В своих выступлениях на  встречах  с  зарубежными  журналистами  я  потом
указывал на неразумность антисоветской политики и напоминал,  что  Рузвельт,
став президентом, положил доброе начало. До того ряд лет США  не  признавали
Советского государства, у нас не имелось дипломатических отношений  (10).  А
сейчас политика, проводимая США, тоже  потерпит  крах,  как  потерпела  крах
политика непризнания Советского Союза. Журналисты отвечали:  "Бывшая  Россия
тоже 16 лет не признавала США после того, когда они добились независимости в
войне с Англией". Я отвечал, что не надо брать дурной пример. Царская Россия
не могла  сразу  реалистически  подойти  к  изменившимся  условиям  в  мире.
Республиканское правление было для  нее  крамолой,  поэтому  и  оттягивалось
признание. Неужто теперь США должны столь же  неразумно  подходить  к  своей
политике в оценке сложившихся новых условий в мире? Это не достигает цели, к
тому же вредно для экономики США, которые выиграли бы больше, если бы  между
нами развивались нормальные  экономические,  культурные,  научные  и  прочие
отношения.
   У некоторых возникает вопрос: "Может быть, нам раньше вообще не следовало
принимать приглашение Эйзенхауэра?". Нет, это было бы  неразумно.  Даже  при
том, что  ничего  особенного  не  получилось,  мы  ничего  не  потеряли,  а,
наоборот, приобрели. Американцы  лучше  узнали  Советский  Союз.  Мы  обрели
возможность  лично  встречаться  со  многими  людьми,  высказываться   через
американскую печать. Среди буржуазных журналистов  появились  люди,  которые
понимали необходимость улучшения отношений между  Советским  Союзом  и  США.
Могут  сказать,  что  встречи,  церемонии  и  прочее  -  бутафория.  Но  для
буржуазного мира даже она имеет значение.  Почетный  прием  нашей  делегации
означал признание провала политики изоляции,  провала  усилий  ликвидировать
Советский Союз. Наша моральная победа оказалась колоссальной. И мне  приятно
было слушать, когда Эйзенхауэр  во  время  беседы  в  Кэмп-Дэвиде  иной  раз
обращался ко мне со словами "Мой  друг".  Опять  скажут:  "Это  все  слова".
Верно. А что же вы хотите,  чтобы  два  лица,  которые  занимают  совершенно
противоположные полюса, сошлись, и сразу же наши противоречия исчезнут?  Это
невозможно, такое могут представить себе только фантазеры или люди,  которые
совершенно не  разбираются  в  вопросах  классовой  борьбы.  Тут  длительный
процесс, и его не решают за столом при дружеских беседах.
   Мы верим, что будущее - за рабочим классом, что идеи  марксизма-ленинизма
восторжествуют во всем мире. Бороться за это нужно  разными  средствами,  но
надо понимать слова Ленина, что революция не экспортируется, что  на  штыках
нести революционные идеи в другие страны нельзя. Это  дело  рабочего  класса
каждой страны ! Вот что надо признать и соответственно строить свою политику
согласно ленинскому принципу мирного сосуществования, которое  выражается  и
во взаимных контактах, и в обмене мнениями. Это полезно для социалистических
стран. У капиталистов многому можно поучиться. Многое мы  еще  делаем  хуже,
чем они. У ни