овый приказ - переместить штаб  в  Сталинград.  Там  находилась
какая-то группа лиц, которая должна была проинформировать нас, что входит  в
наше распоряжение и в состав нашего нового.  Сталинградского  фронта.  Мы  с
Бодиным поехали на автомобиле и в дороге встретили Тимошенко! Позднее  Гуров
рассказывал мне, что они отсиделись в стоге сена. Разостлали под собой бурки
и командовали теми, кто был вокруг. Никакой связи не имели, никого близко не
знали. "У Тимошенко, - говорил Гуров, - было такое настроение: что же  поеду
я сейчас и буду сидеть в штабе? Что я  смогу  сказать  Сталину?  Войск  нет,
управлять некем. Мне будут указывать,  как  отражать  натиск  противника,  а
отражать-то  нечем.  Одним  словом,  все  сразу:  и  уязвленное   солдатское
самолюбие, и огорчение. Он, конечно, переживал не меньше, чем я. Его (теперь
уже не меня) обвиняли в этом поражении, а виноваты были Генеральный  штаб  и
лично Сталин. Между собою мы не обменивались мнениями по данному вопросу.  Я
был, конечно, настороже,  потому  что  Тимошенко  в  разговоре  со  Сталиным
согласился, как сказал мне Сталин при телефонном разговоре через  Маленкова,
что это я нажал  на  Тимошенко  в  ходе  Харьковской  операции.  А  мне  уже
достаточно было, что я назойливо добивался утверждения решения нашего  штаба
и тем самым вызвал в мае недовольство и раздражение со стороны Сталина.
   Уехали мы в Сталинград вдвоем с Бодиным. Тимошенко же  опять  не  поехал,
хотя имелось прямое указание Сталина  прибыть  туда,  и  даже  было  указано
время. Ехали мы с Бодиным вдвоем на автомашине.  Настроение,  конечно,  хуже
некуда. Переносим свой штаб в Сталинград и знаем, что на  всем  пространстве
между  Доном  и  Сталинградом  у  нас  почти  нет   войск.   Есть   какие-то
дезорганизованные их остатки, не  представляющие  боевой  силы,  на  которую
можно положиться, чтобы  задержать  противника.  Помню  даже  такую  мелочь.
Перебрались через реку Хопер. Бодин говорит: "Давайте  искупаемся".  Роскошь
для того времени. Не до того было. Но мы под влиянием южного солнца решились
и искупались. Прибыли в Сталинград. Я впервые попал в этот степной город. На
меня он произвел впечатление большой деревни, за исключением той его  части,
где  расположен  тракторный  завод.  Там  виднелись  современные   постройки
кирпичной кладки, четырех-  и  пятиэтажные.  Там  же  заводы  "Баррикады"  и
"Красный  Октябрь",  мельница,  другие  сооружения.  Преобладали  деревянные
строения. Я был поражен, что в степи, где вообще нет  леса,  за  исключением
Дубовой рощи на левом берегу напротив Сталинграда, в нем  сплошь  деревянные
постройки. Потом понял, что  Волга  посылала  сюда  на  своей  груди  плоты,
поэтому лес был тут дешевый.
   Нас  встретил  генерал  Толбухин  (24).  Он  был   назначен   начальником
укрепрайона  Сталинграда  и  занимался  строительством  укреплений:   рытьем
траншей и противотанковых рвов. Мало еще было сделано. Видимо, не так  давно
началось строительство. Боевых единиц у Толбухина имелось тоже  очень  мало.
Нам доложил представитель Генерального штаба (не помню, кто  это  был),  что
здесь находятся армии 62-я и  57-я  неполного  состава.  57-й  армией  потом
командовал Толбухин, 64-й - Чуйков, 62-й  -  Колпакчи  (25).  Стояли  там  и
соединения,  в  частности,  механизированная  бригада  (26).  Командовал  ею
полковник Бурмаков, а  членом  Военного  совета  был  хорошо  известный  мне
человек: когда я был секретарем Бауманского райкома партии Москвы в 1931 г.,
он являлся секретарем парткома мясо-молочного комбината имени Микояна. Очень
задорный такой был паренек, еврей, энергичный и хороший секретарь  партийной
организации, инициативный человек. Прекрасно вел себя и,  будучи  комиссаром
этой мехбригады, имел  звание  полкового  комиссара.  Находились  там  также
другие воинские части, но мелкие.
   Вскоре после того, как мы с Бодиным прибыли в Сталинград, меня вызвали  в
Москву. Приехал я в столицу, ожидал опять всяческих  неприятностей.  Неудачи
на фронте не могли сулить мне  каких-то  приятностей  в  Москве.  Но  Сталин
никаких упреков на этот раз мне не делал. Я даже подумал, что,  может  быть,
он как-то осознал свою неправоту в  том,  что  не  послушал  меня,  когда  я
добивался утверждения нашего приказа  перейти  к  обороне  на  Барвенковском
направлении? Сталин это, конечно, сказать не мог. Если он даже так думал,  у
него язык не повернется признать, что он был  не  прав,  а  кто-то  прав.  Я
ничего такого не слышал от него никогда, не мог ожидать и не ожидал этого  и
теперь. Но то, что он встретил  меня  довольно  спокойно,  хотя  создавшееся
положение было  очень  тяжелым,  позволило  мне  тогда  так  думать.  Сталин
расспрашивал меня о событиях, но я мало что мог сказать, потому что пока  не
знал ни города, ни обстановки. Рассказывал больше он,  какие  там  находятся
армии и как нужно организовать оборону города. Вдруг он ко мне  обернулся  и
сказал: "Кого назначить туда командующим?". А насчет Тимошенко молчит.
   Тимошенко командовал тем Юго-Западным фронтом, который теперь превращался
в Сталинградский. Поэтому, естественно, возникал прежде всего вопрос  о  его
кандидатуре. Я тоже не стал говорить о Тимошенко. А только  спросил:  "А  вы
как  считаете?".  Он  мне:  "Можно  назначить  командующим  войсками  фронта
Еременко,  но  он  лежит  в  госпитале  и  не  может  сейчас  приступить   к
командованию". Я о Еременко тогда только слышал, но лично его не  знал  и  с
ним никогда не встречался. Поэтому ничего не мог толком сказать о  Еременко.
Однако раз Сталин хорошего о нем мнения, то  у  меня  не  имелось  оснований
возражать. Для меня фамилия Еременко была свежей.  Я  знал  только,  что  он
дрался с немцами в районе Гомеля и на подступах к Курску. Как  раз  с  этого
направления враг ударил на юг и  замкнул  в  окружении  нашу  группировку  в
районе Киева. Сталин опять  начал  нажимать,  чтобы  я  назвал  командующего
войсками Сталинградского фронта. Называть мне  Тимошенко?  Для  Сталина  это
была бы тогда не находка. Сталин сам знал Тимошенко, и лучше, чем я. Еще  по
Первой Конной армии Буденного. Тимошенко вообще был на виду, особенно  после
репрессирования командного состава  Красной  Армии  в  30-е  годы.  На  фоне
оставшихся командиров Тимошенко выглядел довольно заметно.
   Когда еще я  уезжал  из  Москвы  в  Киев  первым  секретарем  ЦК  КП(б)У,
командующим войсками округа в то время был Тимошенко, и Сталин дал мне о нем
благоприятный  отзыв  и  хорошую  характеристику.   Правда,   характеристика
заключалась главным образом в том, что  это  честный  человек,  на  которого
можно положиться. Конечно, Сталин глубокого  доверия  никогда  и  никому  не
оказывал. Всегда у него было заложено внутренне какое-то подозрение к любому
человеку. Он мне как-то сказал  в  пылу  откровения:  "Пропащий  я  человек,
никому не верю. Я сам себе не верю". Это он сказал мне в 1952 г., в  Сухуми,
в присутствии Микояна. Вот характерная черта Сталина. Не знаю, что тогда  на
него  нашло,  если  он  набрался  вдруг  духу  и  откровенно  сам  дал  себе
характеристику. А в 1942 г. я сказал ему: "Товарищ Сталин,  я  могу  назвать
кандидатов только из числа тех людей, которые командовали войсками на  нашем
направлении. Других я не знаю. Поэтому командующего на Сталинградский  фронт
должны назвать вы. Вы больше людей знаете, у вас шире горизонт"  -  "Да  что
вы? Что вы? Я уже  сказал  вам  про  Еременко.  Очень  хорошим  был  бы  там
командующим Власов, но Власова я сейчас  не  могу  дать,  он  с  войсками  в
окружении. Если бы можно было его оттуда отозвать, я бы утвердил Власова. Но
Власова нет. Называйте вы сами, кого хотите!" (27). Крепился я, крепился, но
был поставлен в такие условия, что не мог выйти из помещения, пока не назову
командующего войсками  Сталинградского  фронта.  Говорю:  "Из  людей  нашего
фронта я назвал бы Гордова, даже при всех его  недостатках  (недостаток  его
заключался в грубости. Он дрался  с  людьми).  Сам,  -  продолжаю,  -  очень
щупленький человечек,  но  бьет  своих  офицеров.  Однако  военное  дело  он
понимает. Поэтому я бы назвал его".
   В то время он командовал 21-й армией и был в нашем  распоряжении.  Я  уже
знал его поближе по участку фронта, который  он  занимал  на  Донце.  Членом
Военного совета у него был Сердюк.
   Я от Сердюка имел характеристику  на  Гордова  -  и  хорошую,  и  плохую.
Хорошую - в смысле знания дела, его энергии и храбрости; плохую - насчет его
грубости вплоть до избиения людей. Это,  правда,  в  то  время  считалось  в
какой-то степени положительной  чертой  командира.  Сам  Сталин,  когда  ему
докладывал о чем-либо какой-нибудь командир, часто приговаривал: "А  вы  ему
морду  набили?  Морду  ему  набить,  морду!".  Одним  словом,  набить  морду
подчиненному тогда считалось геройством. И били!  Потом  уже  я  узнал,  что
однажды Еременко ударил даже члена Военного совета.  Я  ему  потом  говорил:
"Андрей Иванович, ну как же вы позволили  себе  ударить?  Вы  ведь  генерал,
командующий. И вы ударили члена Военного совета?!". "Знаете ли, -  отвечает,
- такая обстановка была". "Какая  бы  ни  была  обстановка,  есть  и  другие
средства объясняться с членом Военного совета, нежели вести  кулачные  бои".
Он опять объяснил,  что  сложилась  тяжелая  обстановка.  Надо  было  срочно
прислать снаряды, он приехал по этому вопросу, а член Военного совета  сидит
и играет в шахматы. Я говорю ему: "Ну, не знаю. Если он играл  в  шахматы  в
такое трудное время, это, конечно, нехорошо, но ударить его -  не  украшение
для командующего, да и вообще для человека". Потом этот член Военного совета
стал секретарем Астраханского  обкома  партии,  уже  после  смерти  Сталина.
Порядочный был человек, заслуживающий уважения (28).
   Давал в морду и Буденный. Я уже рассказывал, как он ударил  солдата.  Бил
подчиненных и Георгий Захаров (29). Потом он стал заместителем  командующего
войсками  Сталинградского  фронта.  Я  его  ценил  и  уважал  как  человека,
понимающего  военное   дело.   Он   преданный   Советскому   государству   и
Коммунистической партии воин, но очень не сдержан на руку. На Сталинградском
фронте я, правда,  уже  никогда  не  видел,  чтобы  Еременко  позволил  себе
рукоприкладство. Я только знал о таких фактах его жизни в прошлом.
   А пока что, одним словом,  я  назвал  Сталину  Гордова.  Сталин  говорит:
"Хорошо, утвердим Гордова". Тут же, как  обычно,  сидел  Молотов.  Сталин  и
говорит ему: "Бери блокнот, карандаш и пиши приказ  о  назначении  Гордова".
Вскоре Гордов приступил  к  исполнению  обязанностей  командующего  войсками
фронта (30).
   Начали мы возводить оборону. Спустя  какое-то  время  Бодина  отозвали  в
Москву и назначили  заместителем  Василевского.  Он  получил  таким  образом
большое повышение. На это назначение повлияли и мои характеристики,  которые
я давал на него неоднократно Сталину.  Я  просто  очарован  был  Бодиным.  И
сейчас не отказываюсь от всего того, что  говорил  хорошего  в  адрес  этого
человека. Он погиб уже давно,  в  1942  году  (31).  Это  был  замечательный
генерал. Сейчас не помню, кто же  был  на  первых  порах  начальником  штаба
фронта в Сталинграде. Баграмян уже был отозван в Москву.  Я  даже  несколько
волновался: не отозван ли он по соображениям,  угрожающим  его  персоне?  Он
уехал, и после этого я на фронте уже никогда  с  Баграмяном  не  встречался.
Только слышал о нем и радовался,  что  он  по  заслугам  оценен  и  занимает
высокие посты. Он крепко отличился во время войны.
   Противник стал подтягивать войска к Сталинграду, и наши армии вошли с ним
в соприкосновение. Было это в июле,  жарища  стояла  жуткая.  Поехали  мы  с
Гордовым в 62-ю армию, к Колпакчи. Докладывает он нам о положении  дел,  как
вдруг  слышим  стрельбу.  Эти   артиллерийские   выстрелы   были   для   нас
неожиданностью. Мы выскочили из дома, смотрим: наши танки отходят как раз  в
нашем направлении и ведут огонь, и  по  ним  тоже  стреляют.  Одним  словом,
непонятная какая-то картина. Что же творится на фронте?  Командующий  армией
Колпакчи нам ничего тревожного не докладывал, и вдруг  неожиданно  противник
подошел к расположению штаба армии? Вышли мы с Гордовым.  Там  лежала  копна
сена. Небольшая,  но  все-таки  возвышенность.  Забрались  на  нее  и  стали
смотреть в бинокли, что случилось? Ничего нельзя было понять.
   Оказалось, что противник прорвался и начал теснить нас. Немцы форсировали
Чир, южнее заняли Цимлянскую и стали непосредственно угрожать нам. Произошло
что-то невероятное на Южном фронте. Сведений оттуда мы не получали и поэтому
не знали, что там делается, к югу от нас. Потом уже узнали,  что  катастрофа
разразилась в значительно большем масштабе, чем можно было предположить.  Не
только наш Юго-Западный фронт был разгромлен, но и Южный  фронт  был  врагом
смят.  Довольно  солидной   обороной   вокруг   Ростова   мы   даже   и   не
воспользовались. Противник обошел Ростов, дезорганизовал  оборону,  и  я  не
знаю, сколько наших взял в плен, сколько перебил, а другие  бежали  от  него
через Дон.
   Я бывал там раньше, когда строили укрепленный район под Ростовом.  Строил
его непосредственно Кулик (32), имевший полномочия от Сталина. В  Ростове  у
него был свой штаб, и он довольно упорно вел  нужные  работы.  Было  сделано
много:  отрыты   противотанковые   рвы,   возведены   земляные   укрепления,
расставлена артиллерия. Все  это  строилось  километрах  в  20  -  30-ти  от
Ростова, и имелась надежда, что противник  никак  не  сможет  с  ходу  взять
Ростов. Море и Дон прикрывали фланги, а с севера были построены  укрепления.
Командование этими укреплениями было подчинено Южному фронту. Как  противник
вышел на Дон восточное Ростова, мы не  могли  понять.  Что  же  случилось  с
Ростовом? Позже мы узнали, что наши войска бежали, и противник занял  Ростов
без боя: немцы сначала вышли восточное Ростова к Дону  и  стали  форсировать
его. В результате Ростов просто был  оставлен  (33).  Малиновского  сняли  с
должности. Над ним нависла угроза немилости Сталина.
   После  разгрома  наших  войск  под  Ростовом   противник   быстро   занял
Цимлянскую. Падение Цимлянской - это непосредственная угроза  Нижней  Волге.
От Цимлянской до Волги рукой подать. Цимлянская,  Калач-на-Дону  и  Волга  -
километров 150. Я сейчас стал уже забывать расстояния, хотя тогда измерял их
довольно  часто  на  своей  автомашине.  Из-за   плохой   распорядительности
командующего 62-й армией Колпакчи мы с Гордовым освободили его от  должности
и в следующем месяце назначили Лопатина (34). Завязались бои с  немцами  уже
на подступах к Дону, у Калача. А в Цимлянской они вообще уже были на Дону.
   Однажды мы с Гордовым решили поехать в 64-ю армию и  познакомиться  с  ее
командующим Чуйковым. Я Чуйкова прежде не знал, а  только  слышал,  что  это
боевой генерал, который был нашим военным советником у Чан Кайши. Он  только
что приехал из Китая и сразу принял резервную 64-ю армию. Армия  эта  стояла
южнее. Поехали мы к ней по степи. Тревожных донесений с этого  фланга  тогда
не имели. Но когда приехали  туда,  увидели  ужасную  картину.  Там  тянутся
калмыцкие полупустынные степи. Много земель, непригодных для  обработки.  По
ним, как белые лебеди на буром фоне, рассыпанным строем тянулись от Дона  на
восток бойцы 64-й армии. Они были  прижаты  противником  к  Дону  и  вплавь,
сбросив  обмундирование,  в  нижнем  белье  переплывали,  кто  мог,  реку  и
отступали  на  восток.  Приехали  мы  в  расположение  штаба.  В   небольшом
кустарнике стояли машины и все  остальное,  что  нужно  для  штаба.  Никаких
строений не было. Дорожки были хорошо распланированы, убраны и почищены. Там
познакомились мы с новым командующим армией.
   Чуйков был элегантно одет. Необычно, не так,  как  другие  наши  генералы
одевались во время войны. Ходил со стеком  в  руке.  Производил  впечатление
человека с претензией. Создалось не особенно-то приятное впечатление. Гордов
набросился на него со всей своей грубостью и руганью. И действительно:  ведь
армия потеряла управление. Учитывая тяжелую обстановку того  времени  и  то,
что Чуйков только что прибыл из Китая и внешне выглядел довольно вычурно, он
производил невыгодное впечатление. Мы вынуждены были поставить вопрос о  его
замене. Освободили Чуйкова, передвинули его в опергруппу, а назначили взамен
на 64-ю армию Шумилова. Шумилов прежде  замещал  командующего  21-й  армией.
Чуйкова мы взяли в резерв фронта. Шумилов, когда принимал  армию,  попросил,
чтобы перевели вместе с ним и члена Военного совета Сердюка. Он говорил, что
они привыкли друг к другу и уважают  друг  друга.  Мы  уступили  и  перевели
Сердюка членом Военного совета в  64-ю  армию.  Так  Шумилов  с  Сердюком  и
продолжали управлять этой армией,  вплоть  до  разгрома  войск  Паулюса  под
Сталинградом. Потом, после разгрома Паулюса,  я  встретился  с  Шумиловым  и
Сердюком уже тогда, когда они пришли к нам на Курскую дугу и заняли  участок
по Донцу. Их  армия  называлась  уже  7-й  Гвардейской:  64-я  в  результате
успешных боев под Сталинградом была названа Гвардейской. Она пришла в полном
составе и заняла участок фронта севернее Белгорода.
   А пока что мы с Гордовым  поручили  Чуйкову  собирать  отставших  бойцов,
организовать из них отряды и действовать против врага. Чуйков  занялся  этим
делом. Он быстро организовал отряд, не  помню,  какого  состава,  отличился,
хорошо наносил удары по врагу, который рвался к Волге. Это  было  уже  перед
осенью. Между тем получилось так, что командующий 62-й армией  (35)  обманул
командующего войсками Сталинградского фронта, которым стал в  то  время  уже
Еременко (36). Возник вопрос, кого же  назначить  командующим  62-й  армией,
которая отходила прямо к Сталинграду и должна была  защищать  его?  К  этому
времени у меня  сложилось  уже  очень  хорошее  впечатление  о  Чуйкове.  Мы
позвонили Сталину. Он спросил: "Кого же вы рекомендуете  назначить  на  62-ю
армию, которая будет непосредственно в городе?". Говорю: "Василия  Ивановича
Чуйкова". Его почему-то всегда называли по имени  и  отчеству,  что  было  в
рядах армии редко. Не знаю, почему так повелось. Сталин  спрашивает:  "А  не
пропьет он армию?". Отвечаю: "Товарищ Сталин, я никогда не  слышал,  что  он
пьяница и может как-то пропить армию. Не знаю, откуда у вас такие сведения о
Чуйкове. Чуйков себя очень хорошо показал как командующий  отрядом,  который
он сам организовал. Думаю, что он и впредь  будет  хорошим  организатором  и
хорошим командующим 62-й  армией".  Сталин:  "Хорошо,  назначайте.  Утвердим
его".
   Это произошло уже при Еременко. Тогда  противник  прижал  нас.  Не  помню
точно, когда к нам прибыл с  фронтовым  штабом  Еременко.  Сначала  ему  был
отведен особый участок и выделены для него войска. Он  находился  в  составе
Сталинградского фронта с какими-то особыми  полномочиями.  Это  было  мне  и
тогда непонятно, и сейчас я никак не  могу  разобраться,  что  это  значило.
Пришел он, представился. Я с ним тогда и познакомился,  но  не  понимал  его
полномочий. Но раз доложил, то и ладно. На войне приветствуется всё  и  все,
кто может стрелять. Так он начал действовать там.
   Кончалось жаркое лето 1942 года. Жаркое во всех отношениях.
   (1) Генерал-лейтенант.
   (2) Большая Мартыновка на реке Сал.
   (3) Елецкая  операция  -  наступательная  операция  войск  правого  крыла
Юго-Западного фронта 6-16 декабря 1941 года.
   (4)  Заново  10-ю  армию  сформировали  в  ноябре  1941  г.,  в   составе
Юго-Западного фронта она была включена в  феврале  1942  г.,  командовал  ею
генерал-майор ПОПОВ B.C. Что касается его "молодости", то он был  однолеткой
Хрущева, родившегося в 1894 году.
   (5) Генерал-лейтенант ГОЛИКОВ Ф.И. командовал ею  с  ноября  1941  г.  до
февраля 1942 года.
   (6) 1-й гвардейский кавалерийский корпус (командовал генерал-майор  БЕЛОВ
П.А.).
   (