Сталин сформулировал  свою
роль как роль создателя Красной Армии. А какой он создатель? Он такой же  ее
создатель, как я - химик. Но  Сталин  тогда,  как  говорится,  и  казнил,  и
миловал. Он все  мог  сделать.  Порою  даже  окружение  Сталина  негодовало,
фыркало и плевалось, но ничего нельзя было поделать. Так было!
   В конце концов Сталин вынудил меня назвать  кандидата  в  командующие  из
числа руководителей Южного фронта. И я говорю: "Конечно, Малиновский. Вы его
знаете, и я его знаю". - "Малиновский? Вы называете Малиновского?" - "Да,  я
называю Малиновского". "Хорошо!  Утверждаю  Малиновского!".  И  к  Молотову:
"Пишите!". Молотов  сейчас  же  взялся  за  блокнот  и  карандаш,  а  Сталин
продиктовал  приказ  о  назначении  командующим   войсками   Южного   фронта
Малиновского (2).
   Потом зашла речь обо мне. Когда мы находились в Сталинграде. а  противник
наседал на нас и выжимал из Сталинграда, Сталин в те месяцы чувствовал,  что
Сталинград может быть нами потерян. И отношение его ко мне резко  колебалось
в зависимости от положения дел на нашем фронте, да  и  вообще  на  фронте  в
целом. Тогда  же  противник  предпринял  активные  действия  и  на  Северном
Кавказе. Если рассмотреть соотношение сил врага и наших сил под Сталинградом
и на Северном Кавказе, то не могло быть даже сравнения: на Северном  Кавказе
наше  преобладание  было  значительным.  Помню,  Бодин  (3)  говорил  тогда:
"Удивительно, почему так плохо ведут себя наши войска на  Северном  Кавказе?
Ведь соотношение сил такое-то. Разведка свидетельствует,  что  у  противника
имеются такие-то силы, а  у  нас  такие-то.  И  все-таки  враг  продвигается
вперед".
   Мнение Бодина я ценил очень  высоко.  Это  был  талантливый  и  грамотный
военачальник, я уже упоминал об  этом.  Но  на  Кавказе  был  Берия.  Сталин
абсолютно доверял Берии, и Берия тоже мог влиять на Сталина. Так что там все
было объяснимо, поскольку конкретного соотношения  сил  на  том  или  другом
участке фронта в целом Сталин никогда, по-моему, в деталях не знал.  Он  жил
тем, что доложит ему Генеральный  штаб.  Это,  конечно,  правильно.  Но  как
Главком он должен был бы и сам вникать в вопросы соотношения сил, изучать их
и взвешивать. Это доступно человеку, даже не имеющему военного  образования.
Взвесить соотношение сил  -  это  вопрос  арифметики.  Он  доступен  каждому
разумному человеку, а Сталин был очень разумный человек.
   Сталин мне тогда  сказал:  "Мы  считаем  необходимым  освободить  вас  от
обязанностей члена Военного совета Южного фронта и назначить членом Военного
совета Воронежского фронта. Воронежский  фронт  продвигается  по  территории
Украины,  и  вам  надо  быть  там.  Вам  бы  надо   и   заняться   вопросами
восстановления Украины". Я удивился, но  сказал:  "Это  Ваше  дело,  товарищ
Сталин. Если нужно, пойду туда,  куда  пошлют".  Это  меня  поразило  еще  и
потому, что, когда мы находились под Сталинградом и я как-то тоже приехал  в
Москву, Сталин сказал мне:  "Вам  не  следует  больше  заниматься  вопросами
Украины". А занимались мы тогда партизанами. Начальником штаба партизанского
движения на Украине был генерал Строкач (4). Он рассматривал все оперативные
вопросы и докладывал мне. Вместе мы принимали необходимые решения  и  давали
указания партизанам.
   Сталин тогда сказал: "Этими вопросами теперь будет заниматься Корниец,  а
вы русский человек, не украинец". Говорю: "Да, я русский,  не  украинец".  В
душе же я просто возмущался. Он ведь знал, что я русский, когда посылал меня
раньше на Украину. Я просил его не посылать меня, учитывая, что  я  русский.
Тогда он сказал мне: "Украиной руководил Косиор, поляк, а чем  русский  хуже
поляка?". Я отвечал: "Косиор - поляк, но поляк только по  происхождению.  Он
вырос, воспитывался и работал в подполье  на  Украине.  Это  был  украинский
поляк, украинец польской национальности". От себя добавлю, что он  прекрасно
знал украинскую культуру и был признанным руководителем Компартии Украины.
   Теперь же Сталин начал рассказывать,  на  мой  взгляд,  в  оскорбительном
тоне, как он вызвал Корнийца (5) и давал  ему  такое  задание:  "Вот  начали
освобождать Украину. Выясните потребности и составьте список того,  что  вам
будет нужно для Украины". Корниец выдвинул свои просьбы,  попросил  какую-то
мизерную чепуху. А Сталин издевался теперь над ним: "Человек  совершенно  не
представляет, с какими нуждами встретится,  когда  приступит  к  руководству
делом. Поэтому вы и будете  членом  Военного  совета  на  этом  направлении,
возьмете потом на себя организацию правительства и руководство теми районами
Украины, которые освобождает Красная Армия. А пока что, раз мы освободили от
должности Еременко и  назначаем  по  вашему  предложению  Малиновского,  вам
придется вернуться к Малиновскому. Там вы должны ни на шаг  не  отходить  от
него, следить за ним и проверять его действия". Так он говорил мне, и  когда
застрелился Ларин. Требовал, чтобы я все время был при Малиновском.
   Для усиления нашего фронта и пополнения  его  войск  к  нам  был  прислан
генерал Ротмистров, который командовал  танковым  корпусом.  Он  поддерживал
тогда своими танками наступление  на  Котельниковский.  Котельниковский  был
освобожден. С Василевским (Василевский тоже прилетел  к  нам)  мы  и  ездили
тогда к Ротмистрову, знакомились с положением дел. Наше положение  было  уже
очень устойчивым, а настроение приподнятым,  бодрым:  Манштейн  сломлен,  мы
уверенно продвигаемся вперед. Войска Южного фронта продвинулись в те дни  до
станицы Мартыновской.
   Хотел бы сейчас сказать несколько хороших  слов  о  Ротмистрове,  Главном
маршале бронетанковых войск. Потом  он  стал  начальником  Военной  академии
бронетанковых войск (6). Начну тоже  с  зимы  1943  года.  Когда  мы  начали
контрнаступление, у нас "больным зубом" являлась станица Верхне-Чирская. Или
Нижне-Чирская, сейчас точно не помню. Там был Чирский мост (7),  я  проезжал
по нему и разговаривал  с  нашими  мостовиками,  которые  работали  над  его
восстановлением. Это была поистине героическая работа, потому что  противник
часто  "наведывался"  и   бросал   бомбы,   чтобы   не   только   затруднить
восстановление, но и дополнительно разрушить мост. В  такой  ситуации  нашим
инженерам   и   рабочим-красноармейцам   из   восстановительного   мостового
управления приходилось очень упорно  работать.  Нам  требовалось  взять  эту
станицу, чтобы обеспечить продвижение по  западному  берегу  Дона.  Довольно
длительное время  предпринимались  попытки  выбить  оттуда  немцев,  но  они
кончались провалом. Тогда мы решили сконцентрировать здесь одну из  армий  и
еще танковый корпус. Корпус прибыл в наше распоряжение,  как  с  иголочки  и
полнокровный.
   Мы с Василевским  назначили  оперативное  совещание  на  берегу  Дона,  в
каком-то хуторке. Туда же приехал Ротмистров со своими людьми и  командующим
той армией (8), которая должна была наступать на  утро.  Командарм  доложил,
что он готов к наступлению и уверен, что займет станицу. Я его не знал, и  у
меня  закралось  сомнение,  правильно  ли  он   оценивает   положение.   Мне
показалось, что он слишком легко подходит  к  решению  своей  задачи.  Потом
начали считать, где находятся войска, которые  должны  будут  участвовать  в
атаке. Рассчитали, что эти войска в лучшем случае сумеют прийти рано  утром,
к рассвету, и их надо будет посылать в бой с  ходу,  люди  будут  уставшими.
Явно все это будет дорого стоить, атака может захлебнуться,  дело  не  будет
сделано.
   Взял  слово  Ротмистров:  "Товарищи,  предлагаю   поверить   мне   и   не
организовывать   наступление   завтра   утром.   Войска   будут   уставшими,
измотанными, не смогут наступать. Мы лишь погубим их. Дайте мне отсрочку  на
день или два, и я  даю  слово,  что  своим  танковым  корпусом  захвачу  эту
станицу". Далее  он  нарисовал  яркую  картину:  в  нужный  день  начнем  на
рассвете, еще до восхода солнца, когда  лишь  забрезжит  свет,  при  котором
можно было бы видеть, чтобы куда-нибудь не всадить танки. Танки расставим  с
трех направлений. А с рассветом танки сразу  откроют  огонь  и  двинутся  на
станицу. "Я, - говорил он, -  убежден,  что  противник  струсит  и  выскочит
оттуда. Врагов там немного. Они окопались, возвели укрепления, но силы у них
небольшие".
   Мы с Василевским согласились  с  Ротмистровым  и  решили,  что  не  будем
назавтра атаковать противника. Пусть командующий армией подводит свои войска
и приводит их в порядок. А Ротмистров станковым корпусом уже здесь, проведет
пока соответствующую работу с  танкистами,  а  главное  -  среди  командиров
танковых бригад, которые будут участвовать в операции. Назначили день и  час
операции. Ротмистрову сказали, что  мы  с  Василевским  приедем  как  раз  к
моменту атаки станицы танковым корпусом.
   Так и сделали. Стояло морозное утро. Приехали мы  к  Ротмистрову  на  его
командный пункт. С рассветом он дал команду, танки двинулись на станицу.  По
тому времени нам казалось, что было очень много огня. Конечно, если сравнить
со  временем,  когда  наши  силы  нарастали  быстрее  и   росло   количество
вооружения,  то  у  Нижне-Чирской  было  чепуховое  количество  огня.  Но  и
противник был слабый. И успех был достигнут, как и  предполагал  Ротмистров.
Вскоре появились самолеты противника. Погода была для бомбежки исключительно
благоприятная. Зато самолетов было немного. Они полетали, побросали бомбы, и
все, а наши танки ворвались в станицу, и противник, бросив ее, отступил. Все
мы поздравляли Ротмистрова,  так  как  сберегли  свою  пехоту  в  результате
разумного, смелого и продуманного применения танков. Я и раньше с  уважением
относился к умению вождения танковых войск Ротмистровым, а после  этого  мое
уважение возросло еще больше. Позднее я встречался с ним в 1943 г.,  уже  на
Курской дуге, куда Ротмистров тоже прибыл с танковой армией. Об этом я  буду
говорить в другом месте моих воспоминаний.
   Наступление войск Южного фронта успешно продолжалось. Противник  отходил,
хотя и с боями, и мы шаг за шагом продвигались все ближе и ближе к р.  Маныч
и  к  станице  Багаевской.  Эта  большая   станица   лежит   неподалеку   от
Новочеркасска. Новочеркасск находится на правом берегу Дона, а станица -  на
левом. Заняли мы и Багаевскую, заняли и Манычскую -  тоже  большую  станицу.
Оттуда  мы  планировали  сделать  танковый  рывок.  Думали,  если   повезет,
прорваться на Батайск и на Ростов. Для этой операции  использовался  главным
образом Ротмистров с его танковым корпусом и  Богданов  (9),  который  тогда
командовал уже танковой армией. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы
эта операция оказалась удачной. Но она не удалась. Противник упредил  нас  и
повел наступление на Манычскую. Как раз в тяжелую минуту туда приехали мы  с
Малиновским, чтобы поскорее выпроводить танковый корпус Ротмистрова в атаку.
А в эти часы уже шли  бои  в  самой  станице.  К  нашему  приезду  противник
контратаковал и занял  половину  станицы,  поэтому  наше  наступление  и  не
состоялось.
   Когда мы вышли на р. Маныч, то  решили  перенести  штаб  фронта  в  хутор
Веселый на Маныче. Это поближе к  войскам.  Удобнее  было  держать  связь  и
совершать  выезды  в  войска.  Там  произошел  случай,  в  какой-то  степени
характерный  для  обстановки  и  взаимоотношений  того  времени.  Дисциплина
требует соблюдения  большой  точности,  но  иной  раз  точность  подменяется
хорошим вымыслом, и не по злому умыслу, а в "профессиональном порядке". Наши
войска заняли Сальск. Я сказал Малиновскому, что хотел бы проехать в  Сальск
по свежим следам. Его только что освободили, и  мне  хотелось  поговорить  с
населением, узнать, как жили люди под врагом и что им сейчас нужно. Хотелось
встретиться с командующим 28-й армией Герасименко (10). Он-то  и  командовал
армией, которая освобождала Сальск, наступая через Элисту от  Астрахани.  По
дороге туда я проехал через станицу Пролетарскую.
   Мне говорили, что  Буденный  родом  из  какого-то  хутора  этой  станицы.
Городовиков тоже из хутора этой станицы (11). Мне говорили, что  из  той  же
станицы вышел и белый  генерал  Корнилов  (12),  но  это  неверно.  Буденный
когда-то рассказал мне такую  историю.  Станичная  учительница,  ведя  урок,
говорила: "Дети, наша станица занимает  особое  положение.  Вот  ведь  какие
большие люди-калмыки, которые  занимают  высокое  положение  в  государстве,
вышли отсюда. Например, вот такой-то генерал, он нашей станицы. Ока Иванович
Городовиков тоже из наших. Это наши земляки". В школе висели их портреты.  Я
не знаю, насколько это  правда.  Но  такое  "смешение  гордости"  и  за  Оку
Ивановича,  и  за  белого  генерала  характерно.  Герой  Гражданской  войны,
гордость Красной  Армии  -  и  генерал,  который  был  опорой  самодержавия,
участвовал в восстании против Советской власти, все тут  смешалось:  и  один
знатный, и другой знатный.
   Итак, насчет точности и вымысла. Приехал я в  Сальск,  небольшой  степной
городок. Там имелось железнодорожное депо,  так  что  это  был  пролетарский
центр сальских степей. Одновременно со  мной  туда  приехал  Герасименко  со
своим  штабом.  Он  говорит:  "Пойдемте  в  штаб.  Правда,  мы  еще  его  не
развернули. Сам там еще не был". Вошли мы в  помещение,  подготовленное  для
штаба. Уже вечерело. Я расспросил Герасименко про Сальск:  "Как  освобождали
его, с тяжелыми боями?". "Да, мы вели  тяжелые  бои  и  в  Сальск  ворвались
буквально на плечах врага". "Хорошо, вы разворачивайте свой  штаб,  а  я  не
буду вас задерживать, хочу побыстрее вернуться в штаб фронта,  а  ехать  мне
еще далеко. Вон там толпа стоит на площади, пойду, поговорю  еще  с  людьми,
послушаю их, чтобы иметь представление о настроениях". Пошел. Они обращаются
ко мне: "Товарищ Хрущев, как же так? Мы три  дня  сидели,  ждали-ждали,  вот
наши придут. А наших нет и нет.  Немцы  ушли,  оставили  город,  а  наши  не
пришли". Я оглянулся, стоит сзади Герасименко. Посмотрел я на него и  ничего
не сказал. Он мне тоже ничего не сказал. Мы друг друга сразу поняли. Ведь он
мне только что говорил, что ворвался в город на  плечах  врага,  как  всегда
делают боевые войска, а здесь рабочие рассказывают, что за  трое  суток  они
все глаза проглядели, ожидая, когда наши придут.
   Бывает и такое на войне! Где  же  истина?  Думаю,  что  рабочие  говорили
правду, а Герасименко приукрасил свои успехи.
   Продвижение наших войск к Ростову и Новочеркасску  продолжалось  успешно.
Заняли   Новочеркасск   (13).Мы   с   Малиновским   решили,   выехав   туда,
проинформироваться  на  месте,  в  войсках.  Сейчас  уже  не  помню  фамилии
командующего, который стоял на этом  направлении,  не  помню  и  номера  его
армии. Но помню, что это  был  хороший  командующий,  производивший  хорошее
впечатление и, по-моему, справлявшийся со своим делом. Из  Новочеркасска  мы
поехали в Шахты (14). Это тоже был участок нашего фронта. Так  мы  наступали
на Ростов - сразу с юга и с востока и одновременно обходя его с  севера.  Но
до Ростова пока было еще далеко. А приказ мы  получили  атаковать  Ростов  с
юга. Это была очень тяжелая задача.
   Я знал это еще по Гражданской войне. Тогда наша стрелковая  дивизия  была
при 1-й конной армии и вела бои в Задонье, в направлении станции  Кущевская,
откуда дорога ведет на Азов. Там равнинная пойма Дона, а  Ростов  расположен
на  возвышенности.  Поэтому  оборонять  его  легко:  все  подступы  открыты,
простреливаются пулеметным огнем и артиллерией. И теперь опять нашей  пехоте
надо было пройти  большое  расстояние  под  огнем  противника.  Это  нам  не
улыбалось,  но  приказ  есть  приказ.  Правда,  мы  думали,  что,  возможно,
вырисуется другое решение, которое даст возможность занять Ростов с меньшими
затратами и жертвами.
   Повторюсь: на войне случаются всякие  курьезы.  В  состав  нашего  фронта
тогда передали танковые и кавалерийские соединения. Кажется,  один  танковый
корпус и два кавалерийских. Этими соединениями командовал генерал  Кириченко
(15), совершенно незнакомый мне человек. Мы с Малиновским решили  поехать  к
Кириченко, познакомиться с ним поближе. Малиновский сказал: "Я его знаю,  но
хочу, чтобы и вы познакомились с ним лично. А оттуда мы вернемся в Батайск и
там  заночуем  у  Герасименко".  Сейчас  не  помню  названия  станицы,   где
располагался штаб  Кириченко:  это  была  южная  часть  Ростовской  области.
Наступил вечер или даже ночь. Было холодно. Мы "ворвались" в помещение штаба
и застали врасплох  адъютанта  и  вестовых  командующего.  Приехало  большое
начальство, а они не имели возможности  заранее  доложить  командующему.  Мы
спросили, где он.  Нам  ответили,  что  отдыхает,  и  указали  его  комнату.
Малиновский шагнул прямо туда, я за ним. Мы даже  не  раздевались,  так  как
условились, что быстро уйдем. Одеты мы были  в  бекеши,  по-зимнему.  Вошли.
Кириченко уже зажигал свечу, услышав шум. При нас оделся и стал  докладывать
обстановку, состояние своих частей и все  прочее,  что  полагается  доложить
командующему войсками фронта.
   Свет от свечи был довольно слабый. Я даже удивился, что у него нет ничего
лучшего и что он докладывает нам при свече. Потом глянул в сторону  постели,
с которой он только что встал, и заметил: что это одеяло дышит?  Думаю:  что
такое? Еще раз посмотрел, и у меня исчезли сомнения, что этим одеялом накрыт
еще один человек. Заслушали мы его, распрощались и ушли, сели в  машину  (мы
ехали вдвоем в одной  машине).  Спрашиваю  Малиновского:  "Вы  давно  знаете
генерала?". "Да, знаю его давно". "Вы не заметили или мне показалось, потому
что комната была плохо освещена, что вроде еще какой-то  человек  дышал  под
одеялом?". "Конечно, заметил". Ну, мы позубоскалили на сей счет, пошутили  и
уехали. Как говорится, бывают такие эпизоды и у командующего группой  войск.
Но потом при встрече с ним мы не фиксировали внимания на этом случае.
   Кириченко в сражении действовал неплохо. Правда, состав войск у него  был
неполный, потому что он раньше вел бои  с  немецкой  группой  армий  "А"  на
Кавказе. В то время  враг  уже  отходил  оттуда,  поэтому  Генеральный  штаб
передал войска Кириченко в наше подчинение, и мы теперь использовали  их  на
своем направлении. К этому времени противник отступал с Северного Кавказа на
Новороссийск и Тамань. От Кириченко мы уехали к Герасименко,  а  потом  -  в
Азов. Азов мы уже взяли (16), и там стоял штаб  44-й  армии.  Командовал  ею
генерал Хоменко (17). Я Хоменко знал и был о нем хорошего мнения.  Он  перед
войной,   по-моему,    командовал    пограничными    войсками    в    районе
Каменец-Подольского, производил хорошее впечатление и  как  военный,  и  как
член партии. Он просил нас задержаться у него, потому что было  уже  поздно,
но мы отказались и вернулись к Герасименко.
   К Герасименко мы  вообще  зачастили  своими  поездками,  потому  что  там
готовилась операция по захвату Ростова. Но мы все откладывали и  откладывали
ее: считали, что условия не подготовлены. Бывало,  приедешь  к  Герасименко:
"Ну, як, Васыль Пилиппович? Як Ростов?". Я  всегда  звал  его  по-украински,
хотя он и по-русски хорошо говорил. Это был милый человек, которого я хорошо
знал еще по довоенному времени, когда он  служил  заместителем  командующего
войсками Киевского Особого военного округа. "Та шо Ростов? Ростов клятый  ще
стоить", - отвечает.
   Как-то мы с Малиновским в шутку договорились привезти Герасименко бутылку
коньяку, но поставить условие, что  этот  коньяк  он  сможет  выпить  только
тогда, когда займет Ростов. Пусть коньяк маячит перед его носом.  Так  цыган
привязывал перед мордой лошади клок сена, чтобы она бежала бодрее. Вот мы  и
применили "цыганский способ", решили как  бы  подвязать  коньяк,  чтобы  его
запах подталкивал командующего армией ускорить взятие Ростова.
   Я уже говорил, что в  то  время  противник  был  недостаточно  актив