не
только Великобритании, но и Шотландии. Принимал нас  как  бы  ее  наместник,
он-то и  устраивал  обед  от  имени  королевы.  Были  расставлены  маленькие
столики, нас рассадили порознь, я оказался вместе с  какими-то  шотландцами.
Булганина тоже посадили за отдельный стол, так что с их  стороны  обедали  с
нами разные люди. Это было правильно, так можно больше охватить и не  мешать
друг другу в ходе беседы. А может быть, они преследовали другие цели? Больше
будет с нашей  стороны  всяких  высказываний,  больше  можно  будет  из  нас
выудить. Впрочем, не думаю, что  там  преследовались  какие-то  цели  такого
характера. Ведь в подобных случаях обычно ничего, кроме текущих  разговоров,
которые ничего не дают ни той, ни другой стороне, не случается.  Иное  дело,
когда налицо хорошие отношения. Тогда происходят и деловые  разговоры.  А  у
нас тогда возникли лишь первые контакты. Каждая сторона прощупывала  другую.
Поэтому ожидать, что кто-то что-то скажет, тем более за официальным  обедом,
да еще в Шотландии, было невероятно.
   Помещение, где состоялся обед, это, как нам  объяснили,  дворец  королевы
Шотландии Марии Стюарт(10). Нам показали слепок с ее головы. Шотландцы очень
почтительно высказывались об этой королеве, о своем прошлом в ее время. Они,
видимо, весьма чтят и свое прошлое, и  достоинства  королевы  Марии  Стюарт.
Показали  нам  местную   крепость.   В   ней   расположен   музей,   и   нам
продемонстрировали исторические реликвии Шотландии.
   Когда мы собирались ехать в Англию, то условились, что я возьму  с  собой
моего сына Сергея. Он тогда был еще студентом. Мне он рассказывал,  что  там
его тоже усадили за отдельный столик, а с ним сидели пожилая  переводчица  и
еще одна англичанка. Переводчица внушала ему, что рядом сидит принцесса,  но
видела, что ее слова никакого особого впечатления на него не  производят,  и
вновь начинала акцентировать разговор на том, что это  не  простой  человек,
что с вами за одним столом обедает принцесса! Сын, рассказывая мне об  этом,
смеялся: "Так я и не проникся каким-то особым чувством, что за одним  столом
со мной находится не обыкновенный человек, а принцесса". Видимо, переводчица
говорила это  ему  с  определенной  интонацией  в  голосе,  отдавая  должное
уважение и высказывая преклонение перед той принцессой. Такие  традиции  еще
существуют в Англии, и я думаю,  что  это  было  не  какое-то  заготовленное
театральное представление. Действительно, та женщина была осчастливлена, что
она, простая переводчица, сидит за одним  столом  с  принцессой,  а  молодой
человек из России  ничего  не  понимает  и  на  него  слово  "принцесса"  не
производит никакого впечатления.
   В нашей программе было предусмотрено посещение крупного атомного научного
центра  в  Харуэлле.  Нас   принимал   там   один   из   ведущих   атомщиков
Великобритании, сейчас забыл его фамилию. Потом он  приезжал  к  нам  и  был
гостем Курчатова. Курчатову было очень интересно заглянуть к нему. Они  друг
о друге знали, но личного контакта у них, по-моему, прежде не было. Показали
нам все учреждение, показали и лаборатории. Об их работе рассказывал  именно
этот ученый, тема рассказа была очень сложной, интересной в деталях лишь для
Курчатова, хотя для него вряд ли имелось что-то новое в том, о чем рассказал
их ученый. Интерес заключался в другом: установить контакты. Надо подойти  к
этому событию с позиций того времени. Мы поехали за границу, взяли  с  собой
ученого-атомщика, прибыли в научный центр, осмотрели его. Это значит, что мы
должны ответить взаимностью, пригласить к нам английского ученого и показать
ему наши атомные центры. Для нас это  был  тогда  почти  непреодолимый  шаг:
сколько десятилетий мы воспитывались в том духе,  что  империалисты  -  наши
враги, все они подсматривают, подглядывают, а сами ничего не показывают. Вот
они глянут, все увидят, узнают, да еще наших людей завербуют и  внедрятся  к
нам!
   Конечно, в этом много правильного. Но доводить дело до абсурда,  запугать
самих себя и абсолютно потерять  веру  в  свой  народ,  который  борется  за
построение коммунизма, имеет свое самолюбие, свою  национальную  гордость  и
собственное достоинство, недопустимо. Сталин же в это не верил. У него  была
лишь вера полицейского характера: держать и не пущать, ты никуда ни шагу,  и
к тебе никто. Поэтому считалось,  что  обмен  опытом  -  воровство.  Правда,
воруют все. Другие страны тоже воруют,  если  не  могут  купить  лицензию  и
предоставляется возможность украсть. Я говорю не в порядке осуждения  такого
метода  контактов.  Но  лучше  поддерживать  контакты   на   основе   обмена
лицензиями. Это  проще  и  полезнее  воровства.  Иной  раз,  когда  покупают
ворованное, то не всегда  приобретают  то,  что  нужно.  Подчас  вор  бывает
довольно условным и продает секреты по заданию своей разведки.
   Знаю случай, когда Гречко еще  командовал  нашими  войсками  в  Восточной
Германии, мы купили  в  Западной  Германии  американскую  ракету.  Когда  ее
привезли и дали нашим ученым на исследование, то оказалось, что налицо самая
настоящая  липа.  Американец,  с  которым  мы  поддерживали   контакт,   был
разведчиком и разгадал нашего  человека,  понял,  что  перед  ним  агент,  и
подсунул ему "ракету".
   Иден, устраивая нам обед  в  его  резиденции  на  Даунинг-стрит,  заранее
предупредил, что на обеде будет Черчилль.  Там  присутствовало  ограниченное
число лиц: Иден, Черчилль,  Макмиллан,  Ллойд  и  тот  консерватор,  фамилию
которого я забыл и о котором нам все время говорили, что он настроен  крайне
антисоветски. Мы с ним вновь встречались,  когда  он  приезжал  в  Советский
Союз. Этот человек оказался ничем не хуже других консерваторов, а  относился
к нам  соответственно  своим  убеждениям,  своим  взглядам  на  коммунизм  и
советскую страну. Не хуже, да и не лучше других. Сейчас он умер, но тогда он
был надеждой консерваторов. Считалось,  что  он  может  стать  в  дальнейшем
премьером.
   Зашли мы в кабинет Идена, небольшой зал. На стене я увидел  портрет  царя
Николая II. Я пристально глядел на него, и все,  конечно,  заметили,  что  я
обратил внимание на портрет. Говорю: "Удивительное сходство с  нашим  бывшим
царем Николаем II". Идеи ответил мне, что это один  из  английских  королей,
двоюродный брат Николая, поэтому они очень похожи друг на друга. Больше я не
стал проявлять любопытства, ведь это могло быть им неприятно, потому что его
двоюродный брат был убит в Екатеринбурге. Они тоже не возвращались  к  этому
разговору.
   Рассадили нас по положенным местам за обеденным столом. Я оказался  рядом
с Черчиллем. Он был уже стар. Рядом со мной сидел грузный дряхлый старик. Мы
перебрасывались отдельными, ничего не значащими  фразами,  ели.  Нам  подали
устриц, и он спросил меня: "Вы когда-нибудь  ели  устриц?".  "Нет,  господин
Черчилль". "Вы последите, как я буду их есть. Я их  очень  люблю".  "Хорошо,
буду учиться". Начал он есть устриц, а я за ним проделывал все,  что  видел,
использовал лимон. Он проглотил своих устриц, я тоже.  И  он  спросил:  "Как
понравилось?". "Совсем не понравилось". "Ну, это  без  привычки".  "Понимаю,
что без привычки, но не понравилось". Других разговоров с Черчиллем  у  меня
не было, если не считать того, что он затронул вопрос о Сталине.  О  нем  он
отозвался хорошо: "Я с уважением относился  к  господину  Сталину  во  время
войны".
   Говорил он и о процессах в нашей  стране  в  связи  с  осуждением  культа
личности. Сказал, что мы смелые люди,  если  решились  на  такой  шаг.  "Это
большая ломка в сознании людей, а люди обычно очень консервативны. Чтобы  не
обжечься, все это надо проводить осторожно и  постепенно,  а  не  вдруг".  Я
согласился с ним. Видимо, Черчилль так осторожно вел себя с нами потому, что
не хотел создавать видимость, что он продолжает руководить правительством  и
вмешиваться в его дела. Раз Идеи премьер-министр,  то  все  деловые  вопросы
должны обсуждаться с ним. Второй раз я встретил Черчилля  в  парламенте.  Не
встретил, а увидел его. В программе  нашего  пребывания  значилось,  что  мы
будем присутствовать на заседании парламента в качестве гостей. На хоры, где
поставлены скамьи для публики, могут заходить все желающие, не мешая  работе
парламента. К нам был прикреплен  молодой  по  возрасту  консерватор,  очень
хорошо говоривший по-русски. Он  демонстрировал  нам  свое  глубокое  знание
русского языка,  хорошо  выражаясь  словами  ломовых  извозчиков.  При  этом
довольно хорошо выговаривал наши слова, и у  него  имелся  довольно  большой
набор выражений такого характера. Этим  он,  видимо,  демонстрировал  нам  и
знание русского языка,  и  свою  простоту.  Мы  же  ему  никаких  замечаний,
конечно, не сделали.
   Он привел нас в парламент, мы сели на скамью  и  наблюдали,  как  ведутся
прения. Не помню сейчас, какой затрагивался вопрос. Черчилля не было сначала
на том заседании, только потом  он  появился.  Наш  сопровождающий,  который
выполнял роль гида, сказал: "Смотрите, вон Черчилль". В парламенте у каждого
имеется  определенное  место,  и  Черчилль  уселся  на   свое   место.   Гид
предупредил: "Он не более пяти - десяти минут сможет так просидеть, а  потом
сейчас же уснет". Действительно, Черчилль вскоре откинул голову  на  бок,  и
видно было, как он спокойно спал на заседании парламента.
   Наш крейсер стоял в Портсмуте. Мы сказали командиру  крейсера,  чтобы  он
получше организовал охрану и делал все, что положено в таких случаях.  Вдруг
нам докладывают, что какой-то человек появился из-под воды у борта крейсера.
Когда наши матросы его заметили, он  скрылся  под  воду,  и  больше  его  не
видели(11). Мы заявили нашим хозяевам,  что  наши  матросы  наблюдали  такое
явление, и спросили, как это  надо  понимать.  Не  помню,  какое  было  дано
объяснение. Но мы не придали значения этому случаю, хотя не  исключали,  что
пловцы могут прикрепить к крейсеру магнитные мины, а это  может  дорого  нам
обойтись. Так объяснили  событие  наши  люди,  которые  занимались  военными
делами. Поэтому мы подумали о возвращении домой самолетом. Но Ту-104  только
еще проходил испытания и был небезопасен, а лететь на  Ил-14  после  фурора,
который произвел Ту-104, нам казалось неприличным.
   Я не верил в возможность какой-либо провокации. Взорвать крейсер с главой
чужого правительства - это ведь война! Англичане никогда такого не допустят.
И мы решили возвращаться домой на крейсере. В печати много сообщали об  этом
случае. Оказывается, это был какой-то особый их разведчик-водолаз в  звании,
кажется, майора. Он погиб, и в печати  много  писали  о  том,  что  мы  его,
видимо, захватили в плен и  увезли  в  Москву.  Потом  было  объявлено,  что
обнаружили его труп. Мы так точно и не знаем, кто там был. Но  что  это  был
разведчик, у нас не имелось сомнений. Его появление наша разведка  объясняла
тем, что англичан, возможно, интересовали винты крейсера и  формы  некоторых
деталей корпуса корабля, которые определяют  его  скорость.  Мы  не  придали
особого значения этому инциденту, хотя и говорили о том, что они нас позвали
в гости, а сами шарят по карманам. Да, разведка занималась своим  делом.  Их
интересовало, что представляет собой наш корабль, и они  не  удовлетворились
тем, что увидел военный атташе, который находился на корабле.  Его  действий
мы не ограничивали, и он мог ходить,  куда  хотел.  Кое-куда  он  ходил,  но
проявлял немного интереса: видимо, не желал, чтобы мы  заподозрили,  что  он
занимается шпионажем.
   В Англии перелетали мы из города в город на английском  самолете.  У  них
имелся четырехмоторный самолет фирмы "Бристоль", типа нашего будущего Ил-18.
Тогда у нас Ил-18 еще не было, а летали двухмоторные  самолеты,  хорошие,  с
поршневыми двигателями. Их самолет по тому времени был более современным,  и
я с Булганиным обменивался мнениями: не прощупать ли англичан,  не  продадут
ли они нам такой самолет? Мы в ходе разговоров забрасывали  такую  "удочку",
но нам ответили, как  обычно  отвечают  в  таких  случаях,  что  надо  вести
переговоры с фирмой. Мы поручили установить  контакт  с  фирмой  и  провести
переговоры, но это ни к чему не привело. Видимо, фирма "Бристоль" продала бы
нам такие самолеты, если бы была уверена, что мы купим не пару штук, а целую
серию и поставим их у себя на авиалинии. Однако они знали, что мы купим лишь
один или два самолета как образцы, потому  что  Антонов  и  Ильюшин(12)  уже
строили к тому времени свои похожие самолеты. Таким образом, перспективы для
фирмы, что она может получить  серьезного  покупателя,  не  существовало.  А
продать самолет как образец фирма, безусловно, не хотела,  чтобы  не  выдать
своих секретов.
   Во время  нашего  пребывания  в  Лондоне  с  нами  установили  контакт  и
лейбористы.   Тогда   их   возглавлял   Гэйтскелл(13),   человек    довольно
консервативный,  антисоветских  настроений  и   озлобленный.   Левое   крыло
лейбористской партии тогда возглавлял Бивен(14). Его я хорошо знал. Я с  ним
потом встречался в Москве. Он  действительно  выделялся  среди  лейбористов,
разыгрывал из себя левого, и его речи по содержанию отличались  от  обычных:
он критиковал лейбористскую партию, причем резко. Сам  он  был  весь  седой,
хотя еще не старый, так  что  седина  у  него  какая-то  не  возрастная.  Он
познакомил нас со своей женой, тоже седой, хотя и не старой женщиной, и тоже
активным политическим деятелем лейбористской партии.
   Бивен производил на нас очень хорошее впечатление.  Потом,  после  смерти
Гэйтскелла, он возглавлял лейбористскую партию. Как лидер, несмотря на  свои
заявления, он вовсе не проводил политики, чем-то  отличающейся  от  политики
Гэйтскелла.  Этого  у  него  не  получилось.  Такова  английская  оппозиция:
критикует тех, кто стоит у власти, а внутри  партии  критикует  лидеров,  но
лишь пока критик не возглавит партию. Так случилось и с Бивеном.  Позднее  к
руководству лейбористской партией пришел Вильсон(15). Он тоже считался нашим
другом и стоял в оппозиции к руководству. Он часто заявлял, что если бы  был
у власти, то совсем по другому курсу повел бы  английскую  политику.  И  вот
теперь сколько уж лет он у власти, а курс  все  тот  же,  который  проводили
консерваторы, а также Гэйтскелл и Бивен.
   Лейбористы предложили  нам  встретиться  и  поужинать  (или,  как  у  них
называется, пообедать вечером). По нашему, русскому, обычаю, это  уже  ужин.
Мы согласились, хотя ничего путного не ожидали от них. Они были  даже  более
озлоблены против нас, чем консерваторы. Собрались мы в парламенте. Там у них
есть что-то вроде ресторана, какой-то харчевни, большой  такой  зал.  Там-то
они и предложили устроить встречу. На этой встрече  были  Гэйтскелл,  Браун,
другие лидеры лейбористской партии. Браун тогда претендовал на  лидерство  и
иной раз пытался  задавать  тон  всей  партии.  Он  относился  к  нам  очень
враждебно. Расселись мы по местам. Уже стояли бокалы с неизменным английским
виски. Гэйтскелл предложил тост за здоровье королевы. Оказывается, у них  не
бывает ни одного общественного обеда, чтобы не выпить за королеву. Не  знаю,
как поступают у них коммунисты. Думаю, что не пьют. Ну что же,  за  королеву
так за королеву! Мы поддержали их и выпили  за  ее  здоровье.  Потом  выпили
соответственно за  нашу  делегацию,  за  наше  и  за  их  здоровье.  Начался
разговор. У меня сейчас выветрились из головы его подробности, но напряжение
было очень большим.
   Если сравнить с тем, как мы встречались с консерваторами, то там не  было
такого напряжения. Видимо, это объяснялось тем, что мы находились на слишком
противоположных полюсах: консерваторы представляли крупный капитал, а  мы  -
рабочий класс и коммунистическую партию. Значит, у нас могли  быть  контакты
только на деловой государственной взаимовыгодной основе, и они к нам никаких
других претензий не могли предъявить. И мы, конечно, никаких  особых  надежд
не питали. Иное дело, когда мы встретились с лейбористами.  Они-то  считают,
что у них рабочая партия; что они защищают  интересы  рабочего  класса.  Мы,
конечно, за ними этого не признавали и не признаем. Поэтому  сразу  возникла
напряженность.  Гэйтскелл,  правда,  еще  проявлял   какую-то   тактичность.
Причиной же конфликта послужило следующее.
   Они заранее сговорились, и во время своего выступления Гэйтскелл, вытащив
какую-то  бумагу,  сказал,  что  тут   список   социал-демократов,   которые
арестованы  и  сидят  в  тюрьмах  в  Польше,  Чехословакии,  других  странах
Восточной Европы. Он попросил нас посодействовать тому, чтобы  их  выпустили
на свободу. Булганин вначале хотел было взять у него список и стал говорить,
что мы изучим этот вопрос. Но  тут  я  подтолкнул  его  и  шепнул,  что  его
втягивают в провокацию. Ведь мы не могли  обсуждать  такой  вопрос  даже  по
соображениям формы. Получится вмешательство в дела других государств. Так мы
им  и  ответили  и   взамен   посоветовали   обратиться   к   правительствам
соответствующих стран.
   Тут вдруг вмешался  Браун.  Он  начал  задавать  провокационные  вопросы,
которыми вызывал нас просто на скандал. Взяв  слово,  он  произнес  речь,  в
которой  критиковал  наши  внутренние  порядки.  Это  было  недопустимо:  мы
являемся у них гостями, а они выступают  с  критикой  нашей  политики.  Взял
слово Булганин для ответного выступления. Он отвечал по-обывательски, и  мне
его просто невозможно было слушать. Он обошел критические  замечания  в  наш
адрес  и  предложил  какой-то   обычный   тост   за   счастье   и   здоровье
присутствующих. Обыденная речь, которая  уместна  в  питейных  делах,  когда
встречаются друзья-товарищи и желают друг другу процветания. А с той стороны
была произнесена политическая, задиристая речь.
   Я не вытерпел  и,  когда  Булганин  закончил,  попросил:  "Разрешите  мне
выступить". Они согласились. И я напал на этого  Брауна.  Говорю:  "Господин
Браун, я расцениваю ваше выступление  как  провокацию".  Назвал  все  своими
именами и начал его тоже критиковать: "Вы нас пригласили на обед. Но если вы
хотите вести разговор, оскорбительный для нас, то  нам  ничего  не  остается
делать, как поблагодарить вас за приглашение и уйти". Сразу возникло большое
обострение. Вышло так, что на этом  обед  закончился,  и  мы  демонстративно
ушли.
   Назавтра, когда мы встретились с Иденом, он опять улыбался в свои  усики:
"Ну, как у вас вчера прошел вечер с лейбористами?" Он-то все уже  знал,  ему
было доложено. Я тоже улыбнулся: "Да, знаете, не совсем... ". "А  я  говорил
вам, что с консерваторами у вас скорее может  установиться  контакт,  чем  с
лейбористами. Это же невозможные люди!" Он  как  консерватор  воспользовался
этим конфликтом и начал хвалить своих. Тут мы тоже стали шутить: "Да вот  мы
сравниваем. Выбираем,  в  какую  партию  вступить,  в  лейбористскую  или  в
консервативную".  "Предлагаю  в  консервативную".  "Подумаем,  может   быть,
действительно пойдем к консерваторам". Наш ответ потом появился в печати.
   На следующий день мы должны были находиться на заседании в палате лордов.
Там оказались и лейбористы,  в  том  числе  те,  которые  присутствовали  на
вчерашнем ужине. Они стали подходить к нам, здороваться. Среди них был один,
который  производил  более  порядочное  впечатление,  не  помню  сейчас  его
фамилии, уже пожилой человек. Он судил более здраво  о  наших  делах,  хотя,
конечно, не был сторонником Советского Союза, но хотел  улучшения  отношений
между нашими государствами и установления контактов лейбористской  партии  с
нами. Я не говорю,  что  именно  с  коммунистической  партией,  хотя,  когда
лейбористы приезжали в Москву, велись переговоры нашего ЦК  с  ними.  Однако
эти встречи тоже ничего хорошего не принесли.
   У меня было плохое настроение, я был огорчен поведением  лейбористов  при
нашей встрече. Браун тоже там оказался. Подходит он ко мне  и  сразу  подает
руку. Я глянул на