а часто  переизбирали
бюро ячейки, потому что развернулась острая борьба, так что люди менялись.
     "Правда" часто выступала против "правых", и, как правило, после каждого
ее  выступления созывалось общее партсобрание, а оно уже  переизбирало бюро.
Но "правые" так приладились, что, когда Хахареву  уже нельзя было оставаться
секретарем партийной организации Промышленной академии, выдвинули Левочкина.
Левочкин,  из  Брянска,  был  менее  заметной  фигурой,  но по существу тоже
"правый".  Поэтому  линия  Бюро в поддержку  "правых"  продолжалась  и после
перевыборов. Еще раз  состоялось выступление  "Правды".  Опять прошло  очень
бурное  собрание,  долго выбирали президиум, в  конце концов  меня избрали в
него,  и я  стал председателем собрания  партийной организации  Промышленной
академии, фактически же общего собрания Промакадемии в целом, поскольку  там
все были  членами ВКП(б).  Заседание проходило бурно.  Толчком к нему  стали
события,  о  которых  я  расскажу  для  характеристики  обстановки,  которая
сложилась в то время.
     Это было в 1930 году. Партия готовилась к своему XVI съезду. На  местах
шли отчетные собрания. Опять разгорелась широкая и глубокая дискуссия. Тогда
"правые", чтобы  устранить  меня  от  участия  в  дискуссии  перед  выборами
делегатов на районную
     партийную конференцию, придумали  такой ход. Мы, шефствуя над  колхозом
имени  Сталина  в  Самарской  области, собирали отчисления  на  покупку этим
колхозом сельскохозяйственного инвентаря. И вот бюро партийной ячейки решило
послать   делегатов   вручить  колхозникам  инвентарь.  Конечно,   "вручение
инвентаря"  было условным, потому что мы не возили с собой машины, а  просто
знали  их  цену и сказали, что вот для  покупки такого-то инвентаря (сеялки,
комбайны  и  пр.)  собрали  такую-то  сумму  денег  и вручаем  ее  партийной
организации  колхоза  имени Сталина.  Выбрали  для  поездки  делегацию.  Она
состояла из двух человек: включили меня  и  Сашу Здобнова6.  Здобнов -- тоже
слушатель Промышленной академии, с Урала, хороший товарищ.  Он тоже, видимо,
погиб потом в "мясорубке" 1937 года.
     В дороге я читал брошюру о том, что такое комбайн. Приехали мы, провели
собрание и прожили  там несколько дней. Тогда-то и  узнал я о действительном
положении на селе. Раньше я себе его практически не  представлял, потому что
жили  мы в Промышленной академии изолированно и чем дышала деревня не знали.
Приехали  мы  туда  и   встретили  буквально   голод.  Люди  от   недоедания
передвигались, как  осенние  мухи.  Помню  общее  собрание  колхозников,  мы
выступали все время с переводчиком, потому что  колхоз  оказался по  составу
населения чувашским,  и они все  в  один голос просили нас, чтобы мы им дали
хлеба, а машины произвели на них мало впечатления:  люди буквально голодали,
я  такое впервые увидел. Нас  поместили к  какой-то  вдовушке. Она настолько
была бедна, что у нее и хлеба не было. Что мы с собой в дорогу взяли, только
этим и жили, да еще делились с этой вдовушкой.
     Закончили мы  свои дела, вернулись  в  Москву,  а в это  время уже  шли
районные партийные конференции  в столице.  Наша  партийная организация тоже
избрала  человек  10  или  больше --  не помню  сколько.  Состав  слушателей
Промышленной  академии  был  велик, норма  же представительства  была  тогда
небольшой,  потому  что  Московская  партийная  организация по  сравнению  с
теперешним  составом  тоже  была   сравнительно  невелика.  От  Промышленной
академии на районную конференцию  были избраны Сталин, Рыков  и Бухарин.  Не
помню, был ли избран  Угланов. Кажется, нет, потому что его кандидатура была
более  одиозной.  Бухарин же и Рыков были избраны  как  члены  Политбюро. Мы
считали, что  "правыми"  был  сделан обдуманный  и ловкий  ход,  с тем чтобы
провести на конференцию Рыкова  и Бухарина именно от нашей организации:  они
выступили с предложением, не объявляя, конечно, что  выступают  от "правых",
избрать от нашей партийной организации на районную конференцию вождей партии
и назвали  такие кандидатуры: Сталин,  Рыков, Бухарин. В  то время Бухарин и
Рыков еще находились на таком уровне, что их кандидатуры  прямо не отводили,
ведь  они являлись членами Политбюро. Поэтому выступать, поддерживая Сталина
и  отводя Рыкова и Бухарина, было нельзя, да это, видимо, и  не встретило бы
тогда  поддержки  в  Политбюро.   Были  избраны  также  некоторые  слушатели
академии, которые поддерживали "правых".
     Мне об этом рассказал Табаков, наиболее близкий мой товарищ, и мы с ним
откровенно обменивались  мнениями  по  всем политическим  вопросам.  Он  был
довольно развитым  и  подготовленным  в  политическом  отношении  человеком.
Поздно  вечером  раздался  звонок.  Меня  вызывают  к   телефону.  Это  было
редкостью, потому  что в Москве я  ни  с кем  никакого  знакомства не  имел.
Подошел я к телефону: "Говорит  Мехлис7, редактор "Правды". Вы можете ко мне
приехать в редакцию?". Я сказал, что  могу. "Тогда  сейчас подготовьтесь,  я
пришлю  свою  машину. Срочно приезжайте,  у меня есть к вам дело".  Отвечаю:
"Хорошо".
     Через несколько минут автомашина была  уже около общежития Промышленной
академии. Я  сел в нее и поехал в "Правду". Это было первое мое знакомство с
Мехлисом.  Он  зачитал   мне   письмецо   из  Промышленной   академии,   где
рассказывалось  о  политической  махинации,   которая  была  подстроена  для
избрания  делегации "правых"  от партийной организации академии.  Все знали,
что в Москве в Промышленной академии учатся  в абсолютном большинстве старые
большевики, бывшие директора заводов, фабрик, объединений. Они проходили там
подготовку и переподготовку по  повышению  своих технических знаний. Мех-лис
зачитал   текст   и   спрашивает:   "Вы    согласны   с   содержанием   этой
корреспонденции?". Говорю: "Меня тогда там  не было".  -- "Знаю, что вас  не
было,    но   заметка   верна?".    "Полностью   согласен,    она   отражает
действительность". -- "А вы можете ее подписать?". "Как же я могу подписать?
Не я же писал  и автора не знаю". "Нет, нет,  -- говорит, -- Ваша фамилия не
будет фигурировать и даже автора не  будет. Я верю Вам, я  слышал  о  Вас  и
Вашей  позиции.  Если  Вы  подпишете,  то, значит,  в заметке  действительно
правдиво отражается  обстановка, которая  сложилась в  партийной организации
Промышленной академии".  Я сказал: "Хорошо",  и  подписал.  Он сейчас  же на
своей машине отвез меня в общежитие Промышленной академии.
     А назавтра вышла  "Правда"  с этой корреспонденцией. Это был гром среди
ясного  неба.  Забурлила  Промышленная академия, были  сорваны  занятия, все
партгруппорги  требовали собрания. Секретарь  партийной организации Левочкин
вынужден был созвать его.
     Партийная   ячейка   раскололась.  Хозяйственники   в   академии   были
аполитичные люди, а некоторые -- просто сомнительные лица. Кое-кого из них я
знал: наши были, донецкие. Приходили они  ко мне и говорили:  "Что ты склоку
заводишь? Что тебе нужно?". Я отвечал: "Слушай, ты  же ничего не  понимаешь,
это  же "правые", куда  они тебя  тянут?". А они ни  черта не  понимали, кто
такие "правые" и кто такие "левые".
     Это собрание было самым бурным. На нем-то меня и избрали в президиум, и
я стал председателем собрания. Тут и активизировалась группа, которая стояла
на позициях  Центрального  Комитета и вела борьбу  с  "правыми",  то есть  с
руководством нашей  организации, так как оно  в основном  было  "правым". Не
помню, сколько времени шло заседание. Закончилось оно тем, что были отозваны
все  делегаты,  кроме  Сталина, -- и Рыков, и Бухарин, и представители нашей
партийной организации, после чего избрали новых делегатов, в том числе меня,
на районную партийную конференцию.
     Меня  избрали  (не  помню,  каким большинством)  в  бюро  и  секретарем
партийной организации. Тогда мы развернули активную деятельность по борьбе с
правыми. Шум пошел по Москве, что идет в Промакадемии борьба.
     Да,  была  борьба, острейшая  борьба, но мы  навели порядок.  Партийная
ячейка  твердо  стала  на  позиции  Центрального  Комитета,  а это  означало
поддержку Сталина, секретаря ЦК и вождя страны.
     Через эту мою деятельность в Промакадемии меня, видимо, и узнал Сталин.
Сталину,  конечно, импонировало, что наша партийная организация поддерживает
его. Мы тогда так прямо не говорили, а выступали в защиту Генеральной  линии
партии. Я  и сейчас  считаю,  что  поддержка линии, выразителем которой в то
время являлся Сталин, была правильной.
     Как я уже  упоминал, Сталин обо  мне  узнал,  именно  когда  я учился в
Промышленной академии. Тогда как раз прошел разгром московских и горьковских
правых,  и они  все пошли в Промышленную  академию. Поэтому  это был как  бы
инкубатор правых, рассадник микробов правого толка, правого направления. Там
они занимали довольно прочные позиции. Вот, например,
     Пахаров, старый  нижегородец, член  партии с  1903 года, кажется. Очень
порядочный человек. Я его  знал как директора, потому  что он был директором
Юзовского  завода, когда  я возвратился из  Красной Армии.  Потом  Коршунов.
Между прочим, Коршунов был хорошим приятелем Молотова8, и встречался с ним в
выходные дни.
     Итак, провалилась затея "правого" бюро, отправив меня представителем от
партийной организации академии в колхоз, устранить возможность избрания меня
на  районную партконференцию и  лишить возможности там  выступить. Наоборот,
эта группа потерпела катастрофу, все ее  представители  были отозваны, а  на
Бауманскую   районную  конференцию  избраны  сторонники  генеральной   линии
Центрального Комитета ВКП(б). Это случилось  настолько поспешно, что мандаты
на районную  конференцию,  которые  мы получили и распределили  между  вновь
избранными делегатами, были выписаны еще на прежних  делегатов. Я тоже пошел
на  конференцию с  мандатом, принадлежащим кому-то другому. Стали  проверять
документы и говорят, что  ведь это же мандат на такого-то человека. Отвечаю:
"Да,  выписан  на  него, а я  вот такой-то".  Прошло,  потому  что партийная
организация Бауманского района все  уже  знала.  А инцидент  с  мандатом,  с
которым я пришел на конференцию, кончился шуткой,
     В Бауманском  райкоме тоже не все  занимали  достаточно четкую позицию.
Секретарем  его  являлся  Ширин9.  Я  затрудняюсь сейчас  сказать, был ли он
"правым"  или просто пассивным человеком, недостаточно политически зрелым  и
недостаточно политически активным. Когда он приходил к нам в академию, то он
там никаким уважением  не пользовался,  и ему даже говорить не давали. Цихон
10 пришел,  авторитетный человек,  нарком труда, а до того  бывший секретарь
Бауманского райкома  (позднее он тоже погиб, расстреляли его), и ему не дали
выступить. Он  говорил: "Послушайте, я имел дело со  строителями, и даже там
больше порядка придерживались, чем у вас, а ведь вы -- слушатели  академии".
Одним  словом,  Бауманская организация  не  была боевой, но  и не  считалась
оппозиционной, поддерживающей "правых". Мы договорились среди делегатов, что
я должен буду выступить там и изложить нашу позицию, чтобы никто  не считал,
что  мы  выбрали "правых". Добавлю,  что  когда  я выступил, то  конференция
встретила  меня довольно  прохладно.  Я  уже  был  избран  тогда  секретарем
партийной организации академии. Поэтому именно мне пришлось выступать, чтобы
районная партийная конференция знала, что парторганизация Промышленной
     академии  твердо стоит  на позициях  генеральной  линии  партии  и  что
избрание "правых" -- уловка бывшего партийного руководства академии, которое
сочувствовало "правым", а теперь лишено доверия и переизбрано.
     Во  время  моего выступления раздавались  неодобрительные голоса,  мол,
знаем мы, дескать. Промышленную академию. Слава о ней шла плохая в смысле ее
партийной линии.  Поэтому мне пришлось доказывать, что те  делегаты, которые
подали реплику,  имеют, конечно, основания  не  доверять, но  что делегация,
которая сейчас присутствует  на  районной  партийной  конференции,  отражает
другую  точку зрения, нежели делегаты, которые были избраны раньше, и что мы
твердо стоим на  партийных позициях (за генеральную линию партии, как  тогда
обычно заявляли). Партийная конференция нам поверила.
     После этого моя фамилия стала еще более известна в Московской партийной
организации  и  в Центральном Комитете. Это, собственно говоря, и предрешило
мою дальнейшую судьбу как партийного работника. Как я позже узнал,  она была
предрешена также и  тем, что в Промышленной  академии со мной вместе училась
Надя  Аллилуева, жена Сталина. Я  не знал до  моего избрания секретарем, что
она училась с  нами. Но она  всю  эту  борьбу наглядно  видела и,  вероятно,
приходя домой, информировала Сталина. Рассказывала, конечно, и о других. Вот
Воробьев11, бравый такой  парень из комсомольцев, так он  Сталина только что
"Николаем  Палкиным" не  называл,  а  вообще-то  ругал по-всякому.  В  нашем
понимании это  тогда было преступлением. Мы считали, что это -- покушение на
партию. И  лишь потом,  через десятки лет,  поняли, что такая характеристика
была правильной и что такое прозвище очень подошло бы Сталину.
     В  целом  Бауманская  конференция проходила очень бурно.  На  первых ее
заседаниях я  не присутствовал, тогда  я еще не имел  мандата,  но потом мне
рассказывали. Выступала Надежда Константиновна Крупская12,  и ее выступление
партконференция приняла плохо. Ее речи тогда шли не в такт генеральной линии
партии, и многие  говорили  тогда,  особенно в  кулуарах,  что  осуждают  ее
выступление. Тогда, конечно, и я тоже стоял на такой позиции. И у меня,  и у
других было  двойственное  чувство:  с  одной  стороны,  уважение к  Надежде
Константиновне как  соратнику  и  ближайшему  к Ленину  человеку;  с  другой
стороны, она  выступала, не поддерживая Сталина. Потом-то  я уже  по-другому
стал оценивать это, главным образом после смерти Сталина, когда я стал иначе
рассматривать и деятельность Сталина, оценивать его как
     вождя  и как личность.  Видимо, Надежда Константиновна была по-своему в
те времена, безусловно,  права. Но партийная конференция  ее не понимала, не
принимала и осуждала ее выступление.
     Так началась моя деятельность партийного работника. Вскоре я был избран
в Бауманский районный  партийный  комитет. Это произошло в январе 1931 г., а
конференция проходила, по-моему, в июле 1930 года. В то время я познакомился
с  Булганиным13.  Он  был  в  Бауманском  районе директором Электрозавода. В
Москве проводилась  партийная конференция, и я входил  в  комиссию,  которая
проверяла парторганизацию Электрозавода. Тогда к проверкам привлекали людей,
которые имели  большой партстаж  (у меня он  -- с 1918 года), поэтому на всю
Москву не  хватало таких  людей. Не особенно-то охотно шли  мы  на  это, нас
отрывали  от  занятий. Сам  Булганин не  проходил проверку, он находился  за
границей,  и лишь после  того,  как он  приехал,  мы  с ним  беседовали.  Он
произвел  на  меня тогда очень хорошее впечатление, а потом  получил за свою
работу высокую награду -- орден Ленина.
     Вернусь к Аллилуевой: она  была  парторгом академической группы. Как-то
приходит  она ко мне и говорит: "Я хотела бы с вами  согласовать нашу линию,
сейчас  партийная  группа  обсуждает  такой-то  вопрос,  как  нам  правильно
записать  политическую  характеристику момента?".  Обсуждение было связано с
борьбой с "правыми". Я ответил ей, а сам потом, когда она ушла, думаю: "Она,
придя домой, расскажет Сталину, и что он скажет?".  Но на следующий день она
ничего  не  сказала,  а я  ее не  спрашивал.  Видимо,  моя  оценка оказалась
правильной. Когда  я стал  встречаться  со  Сталиным,  то сначала  ничего не
понимал,  почему  он  упоминал  какие-то   факты  из  моей  деятельности   в
Промышленной академии. Я молчал и не отвечал:  не знал, радоваться  мне  или
ежиться из-за этого. А сам думал:  "Откуда  он знает?". Потом, смотрю, вроде
он   улыбается.  Тогда  я  сообразил:  видимо.  Надежда  Сергеевна  подробно
информировала его о  жизни нашей партийной  организации и о моей роли как ее
секретаря, представив меня в хорошем свете.
     Вероятно, Сталин и сказал после этого Кагановичу: "Возьмите Хрущева  на
работу в МК". Перспектива работы  с Кагановичем мне импонировала, потому что
я к  нему относился с большим доверием и  уважением. Лишь потом я  узнал его
характер, и его  грубость сразу вызвала у меня антипатию. Так я был приобщен
к  Московской  общегородской  партийной организации, это была большая честь.
Ведь Московская организация -- столичная. Но
     никогда  я  не  забуду, как  мне было  здесь нелегко.  Как-то Каганович
спросил меня: "Как вы себя чувствуете?". Говорю: "Очень плохо". Он удивился:
"Почему?". Отвечаю:  "Я не знаю городского хозяйства, а все эти вопросы надо
здесь решать". "Какие у вас  с Булганиным отношения?" (Булганин  тогда  стал
председателем Моссовета). "Формально  отношения  очень  даже хорошие,  но  я
думаю,  что  он  меня  не  признает как  настоящего  руководителя  городским
хозяйством, а  для города  это первое  дело". Он говорит: "Вы переоцениваете
его  и  недооцениваете  себя.  А  он к  вам ходит?".  "Ходить-то  он  ходит,
согласовывает. Но мне кажется, что он лучше знает дело и если  и приходит ко
мне, то просто как к секретарю МК. А вообще у нас очень хорошие отношения, и
я с уважением к нему отношусь".
     Позднее, когда  мы поработали вместе,  я увидел,  что Булганин -- очень
поверхностный,  легковесный человек. Он не  влезал глубоко в хозяйство, а  в
вопросах  политики  мог  считаться  даже  аполитичным, никогда не жил бурной
политической жизнью. Я не знал его биографии, хотя мне было известно, что он
работал в железнодорожной ЧК по борьбе с мешочниками, а  потом его выдвинули
директором завода. Директором он  был, видимо,  по тем временам неплохим. Он
ведь имел среднее образование,  что тогда было редким явлением. Директорами,
как правило, становились рабочие. Каганович  его называл бухгалтером. Верно,
по стилю работы он был бухгалтер.
     В то время я считал, что просто  придан в поддержку  Булганину. Сталин,
бывало, нас всегда вместе вызывал или приглашал на семейные  обеды  и всегда
шутил: "Приходите обедать, отцы города".  Каганович с нами не ходил. Он хоть
и оставался  секретарем  МК, но,  видимо,  Сталин уже  в этой  роли  его  не
признавал, а считал секретарем ЦК. А мы, "отцы города", представляли Москву.
По существу, так  оно и было, потому что Каганович просто  физически не имел
возможности  заниматься  делами столицы, по  уши был загружен  делами ЦК. Он
работал очень добросовестно: как говорится, ни дня, ни ночи не видел.
     1 КОСИОР С.В. (1889-1939) -- рабочий, член  РСДРП с 1907 г. После  1917
г. видный партработник, один из организаторов КП(б)У, секретарь ее ЦК с 1920
г.. Сибирского бюро ЦК  РКП(б)  с 1922  г., далее  генеральный  секретарь ЦК
КП(б)У  до  1938  г.,  перед  репрессированном  --  заместитель Председателя
Совнаркома СССР и  председатель Комиссии советского контроля, член Политбюро
ЦК  ВКП(б)  с   1930  г.,  член   ЦК  партии  с  1924  года.  Репрессирован,
реабилитирован посмертно.
     2  КУЙБЫШЕВ  В.В.  (1888-1935)--сын  офицера,  член  РСДРП с  1904  г.,
участник трех российских революций, после 1917 г. видный военно-политический
работник, с  1921 г член Президиума ВСНХ, с 1922 г. секретарь ЦК  РКП(б),  с
1923  г.  нарком рабоче-крестьянской  инспекции  и заместитель  Председателя
Совнаркома  СССР и СТО, с 1926  г. председатель ВСНХ, с 1930 г. председатель
Госплана СССР и заместитель, а с  1934  г. --  1-й заместитель  Председателя
Совнаркома  СССР, в 1934-1935 гг. председатель Комиссии советского контроля,
член ЦК партии в 1922 г. и с 1927 г., в 1923-1926 гг.  председатель ЦКК РКИ,
с 1927 г. член Политбюро ЦК ВКП(б).
     3 УГЛАНОВ Н.А. (1886-1937) -- член  Коммунистической партии  с 1907 г.,
активный участник революционного д