взаимоотношений,  то,  чтобы  не  омрачать
настроения, обе стороны договорились, что обмен мнениями  по  этим  вопросам
отложим на завершающую стадию моего пребывания  в  США.  Добавлю  лишь,  что
получение долга от нас США понимали своекорыстно.
   К тому времени долг составлял миллиард или даже меньше миллиарда,  потому
что часть оборудования, полученного по ленд-лизу, мы вернули.  Приняли  долг
они  своеобразно:  потребовали  от  нас   возвращения   грузовых   кораблей,
полученных по ленд-лизу. Эти корабли назывались "Либерти".  Во  время  войны
они делались на потоке, быстро, и сыграли свою роль.  Часть  переданных  нам
кораблей погибла в ходе боевых действий, а кое-что сохранилось.  Мы  вернули
им эти оставшиеся корабли, а они потом вывели их в открытое море и затопили.
Вот он, вчерашний союзник. Вчера вместе проливали кровь против общего врага,
а сейчас требуют от нас деньги. Корабли же, в которых  мы  так  нуждались  и
после  войны,  они  отобрали  и  выбросили  в  море.  Они  считали  излишним
затрачивать средства на их доставку домой, чтобы там превратить  их  в  лом.
Какое значение имел наш долг по ленд-лизу,  когда  монополисты  США  столько
заработали на этой войне? Европа, Советский Союз и некоторые  другие  страны
стали нищими, а американские монополии увеличили свои капиталы во много раз,
зарабатывая их на крови русских солдат, на слезах женщин, стариков  и  детей
СССР и других стран, подвергшихся оккупации  гитлеровской  армией.  Вот  что
характеризует наш спор с США. Тут был спор не  о  ленд-лизе  и  не  о  нашей
задолженности.
   У них не  повернулся  бы  язык  требовать  платы,  если  бы  мы  были  не
социалистической страной. А мы продемонстрировали, что не  только  выжили  и
победили самую сильную армию в мире,  но  и  восстановились,  а  потом  ушли
вперед. Это их пугало, они искали  возможность  затормозить  наше  развитие.
Навязать нам  войну  не  могли:  правительство  США  не  сумело  бы  поднять
американцев на войну против нас после того вклада,  который  внес  советский
народ в Победу над гитлеровской Германией. Поэтому наши  недруги  стремились
притормозить развитие  Советского  Союза,  задушить  нас  если  не  военными
средствами, то экономически. Шел спор капитализма  с  социализмом.  И  опять
возник старый вопрос, который ставил еще  Ленин:  кто  кого?  Эта  дискуссия
продолжается и сейчас, и будет длиться, пока социализм не завоюет  признания
на всей планете. Значит, пока живет капитализм, будет  существовать  и  наша
борьба, то затухая, то опять разгораясь, когда задуют сквозняки  по  земному
шару.
   В программе пребывания значилось, что на завершающем этапе я и  президент
США уединимся в Кэмп-Дэвиде для новой беседы. Настал  этот  день.  Президент
пригласил меня в Белый дом. Со  мной  приехал  Громыко.  Он  везде  и  всюду
неотступно сопровождал меня, а с президентом рядом был Гертер. Он прилетел в
Кэмп-Дэвид самостоятельно, а мы с  президентом  разместились  вдвоем  в  его
личном вертолете. Эйзенхауэр спросил меня: "Как вы отнесетесь к тому, если в
Кэмп-Дэвид мы полетим на вертолете?  Дороги  забиты  машинами,  мы  потеряем
много времени. А на вертолете поднимемся в воздух у Белого  дома,  тут  есть
подходящая площадка, и спустя  всего  несколько  минут  окажемся  на  месте.
Заодно вы посмотрите с птичьего полета  на  Вашингтон".  Я  согласился.  Мне
хотелось осмотреть сверху город и его окрестности.  Получается  вроде  того,
как рассматриваешь макет. Когда едешь  на  машине,  такого  удовольствия  не
испытываешь.
   Так мы и сделали. Разместились в  вертолете,  с  нами  несколько  человек
охраны. Поднялись в  воздух.  Аппарат  хороший,  конструкции  Сикорского(6),
русского самолетчика, оказавшегося в Америке. Для  американской  авиации  он
сделал  очень  многое.  Большая  часть  кабины  была  застеклена.  Стекло  -
зеркальное, прочное. Мы находились как бы в открытом аппарате  с  прекрасным
обзором. Правда, обзор - только в одну сторону, но и этого было  достаточно.
Пока  мы,  сравнительно  недолго,   летели   над   Вашингтоном,   Эйзенхауэр
рассказывал мне о его кварталах. Видимо, он хорошо знал местность, летал  не
единожды. Когда мы пролетали над зеленым полем, сказал: "Вот здесь, господин
Хрущев, я играю в гольф. Очень люблю эту игру. А вы как к ней  относитесь?".
Я ему: "Понятия не имею  об  этой  игре.  У  нас  ее  нет".  "О,  это  очень
интересная игра и полезная здоровью людей".
   Опускаясь, вертолет приземлился в лесу. Президент  мне:  "Это  уже  район
Кэмп-Дэвида". Далее мы ехали машинами, добрались до каких-то построек  вроде
дощатых бараков. У нас такие возводят, когда ведут большие стройки: в первую
очередь из досок  сооружают  для  рабочих  общежития  барачного  типа.  Лишь
недавно отбросили эту  традицию.  Я  поставил  вопрос  о  том,  и  все  меня
поддержали, чтобы не плодить бараки, зря тратя  рабочую  силу  и  материалы.
Ведь по окончании стройки эти "памятники", в которых  жили  люди  и  где  их
пожирали клопы,  сжигали.  А  мы  теперь  сразу  стали  строить  капитальные
четырех- и пятиэтажные дома.
   Такой  же  примерно  внешний  вид  имели  строения  в  Кэмп-Дэвиде.  Зато
внутренняя  отделка  оказалась  совершенно  иной:  прекрасной,  хотя  и  без
роскоши, помещения  оборудованы  с  американской  деловитостью  и  добротно,
хорошо  спланированы,   создан   соответствующий   уют,   комнаты   довольно
вместительные. Мне отвели отдельное помещение, Громыко и нашим  переводчикам
- тоже. Всех отлично разместили и с  полными  удобствами.  Затем  Эйзенхауэр
предложил нам ознакомиться с окрестностями. Несколько позже,  когда  в  СССР
приехал бизнесмен Эрик Джонстон, который был близок к Франклину Рузвельту, я
узнал об истории создания этих домов. Менялись американские правительства, а
Джонстон оставался приближенным к президентам независимо от того,  демократы
они или республиканцы. Он выполнял функции негласного дипломата  и  приезжал
несколько раз в Советский Союз. Я лично встречался  с  ним  раза  два.  Этот
человек в американском  понимании  занимал  либеральные  позиции,  стоял  за
мирное сосуществование, понимая необходимость того, чего не хотели  понимать
Диллон  и  другие.  Именно  Джонстон  рассказал  мне  историю   построек   в
Кэмп-Дэвиде.
   "Во время второй мировой войны как-то зашел я к Рузвельту, - говорил  он.
- Президент сидел очень изнуренный. Меня это обеспокоило, и  я  ему  сказал:
"Господин президент, вы переутомляете себя, надо как-то организовать  отдых,
чтобы вы себя не изнуряли". Рузвельт ответил: "Что же мне делать? Я не  могу
покинуть Вашингтон, постоянно может потребоваться какая-то моя консультация,
мне нужно будет дать какие-то указания". Тут я ему и посоветовал:  "Сделайте
так, чтобы оставаться в Вашингтоне, но иметь возможность временно оторваться
от дел и подышать свежим воздухом". Тогда-то  по  распоряжению  Рузвельта  и
были построены эти помещения. Рузвельт тут отдыхал"(7).
   И тогда же Джонстон пересказал мне анекдот, услышанный им  от  Рузвельта.
Фермеру понадобился рабочий, и он опубликовал заявку на рабочего  и  условия
труда. Пришел человек, предложил свои услуги. Фермер решил его испытать, дал
ему лопату и велел выкопать траншею. Вскоре рабочий  сказал:  "Дело  сделал,
давай другое". Фермер велел наколоть дров. И вскоре рабочий повторил:  "Дело
сделал, давай другое".  Фермер  велел  перебрать  груду  картофеля,  отложив
мелочь в одну сторону, крупный - в  другую.  Прошло  много  времени,  фермер
считал, что работа уже сделана, но рабочий все не появлялся. Тогда он  пошел
посмотреть, как идут дела, и увидел, что рабочий лежит без сознания.  Фермер
окатил его водой,  тот  встряхнулся  и  обратился  к  хозяину:  "Не  могу  я
выполнять такую работу. Вы мне давайте такую, чтобы не думать. Когда я дрова
колол и траншею копал, тут думать не надо. А чтобы перебирать картошку, надо
думать, какой клубень крупный, какой - мелкий. Такая работа довела  меня  до
потери сознания". И Рузвельт сказал: "Вот видите, каждому - свое!".
   После  Рузвельта  все  следующие  президенты  стали   пользоваться   этой
загородной дачей. Совсем недавно я прочитал, что какой-то иностранец  был  в
гостях у Никсона  в  Кэмп-Дэвиде.  Никсону  Кэмп-Дэвид  -  особенно  близкое
название, потому что оно было дано в честь того внука  Эйзенхауэра,  который
стал зятем Никсона, женившись на одной из его дочерей. Когда  мы  с  Громыко
прибыли туда, то сразу увидели, что в этом  месте  можно  без  всяких  помех
встречаться и вести беседы. Эйзенхауэр тотчас высказал мне свои  соображения
насчет того, как он считал бы удобнее организовать там  наше  пребывание,  и
спросил: "Вы любите смотреть кинофильмы?". Я ему: "Конечно,  если  хорошие".
"А какие именно вы любите? - спрашивает, а сам улыбается. Когда он улыбался,
его лицо становилось очень приятным. - Я  лично  люблю  ковбойские,  хоть  и
пустые по содержанию, но в  них  много  трюков,  участвуют  лошади.  Как  вы
относитесь  к  таким  фильмам?".  "Когда   еще   жил   Сталин,   нам   часто
демонстрировали трофейные кинофильмы, среди них было много ковбойских.  Хотя
после просмотров Сталин всегда ругался из-за их тематики,  но  на  следующий
день, когда мы приходили в кинозал, опять заказывал ковбойские".  Эйзенхауэр
обрадовался: "Я тоже питаю страсть к такому жанру. Ладно, будем  смотреть  и
ковбойские, и другие, какие нам предложат. А потом побеседуем.  Я  пригласил
сюда оркестр военно-морского флота. "Что ж, будет очень приятно послушать  и
заодно посмотреть на молодых людей". "Да, когда мы будем обедать, то  станем
слушать музыку флотского оркестра".
   Прием был достаточно упрощенным. Если на  официальных  обедах  и  приемах
требовалась какая-то форма одежды, то здесь  этого  не  было,  мы  ходили  в
обычных костюмах. Вообще никаких условностей. По утрам  мы  вставали  раньше
президента. Может быть, он и поднимался раньше нас, но просто не выходил. Мы
же с Андреем Андреевичем встречались, ибо нам нужно было обменяться мнениями
о вопросах, которые  затрагивались  вчера  и  которые,  возможно,  возникнут
сегодня,  какие  проблемы  следовало  бы  поднять  и  в  какой   форме.   Мы
прогуливались по дорожке одни, больше никого там не  было.  Охрана,  видимо,
имелась, но хорошо  проинструктированная.  Она  занимала  свои  места  и  не
мозолила глаза, так что мы ее не видели.
   Могут спросить, а зачем Хрущеву с Громыко выходить по утрам? Разве нельзя
поговорить в тех комнатах, которые были им отведены?  Ха,  наши  соображения
хорошо известны всем государственным деятелям! Мы  были  убеждены,  что  там
поставлены  подслушивающие  устройства.  Поэтому  обмениваться  мнениями   в
помещениях - значит информировать тех, кто  их  поставил.  А  выдавать  свои
мысли и соображения, которые у нас имелись по тому или другому поводу, мы не
хотели, поэтому считали, что лучше переговорить на открытом  воздухе.  Да  и
там мы тоже прикидывали, где могут находиться  подслушивающие  устройства  и
где, по нашему мнению, быть  их  не  должно.  Американская  разведка  хорошо
вооружена техническими средствами, мы это имели  в  виду  и  принимали  меры
предосторожности.
   В какой-то день пребывания в Кэмп-Дэвиде  президент  предложил:  "Как  вы
отнесетесь к приглашению на мою ферму? Это недалеко  отсюда,  и  туда  можно
слетать  на  вертолете".  Я  ответил:  "С  удовольствием.   Ферма   -   ваша
собственная?". "Да, моя собственная"(8). И мы полетели.  Находились  в  пути
какое-то время и приземлились. Там, по-моему, жила тогда семья его  старшего
сына. Президент представил мне управляющего: "Это генерал, воевавший  вместе
со мной, после войны я предложил ему должность управляющего на моей  ферме".
То был человек средних лет. Больше ничего сказать о нем не могу,  знакомство
было беглым. Управляющий показывал имение, а хозяин знакомил меня с домом  и
со своей семьей, а утром поделился мыслью, почему не всю семью взял в  Белый
дом: "Пребывание президента на его посту - временное, и я не хотел  приучать
всю семью к удобствам, которыми  пользуется  президент,  чтобы  не  возникло
дискомфорта,  когда  закончится  мой  срок  президентства  и  я  вернусь   в
собственное жилье. Тут-то, конечно, роскоши побольше". И я согласился:  "Да,
это разумно".
   Действительно, его дом был хоть и богатый, но без  роскоши  и  небольшой.
Правда,  его  удобства  свидетельствовали  о  приличном  заработке  богатого
человека, но все же не мультимиллионера. Потом мы знакомились  с  хозяйством
фермы. Тут в Свои права опять вступил управляющий. Пошли на животноводческий
участок, поглядели на скот. Не помню, сколько там было голов, однако,  не  в
масштабе наших колхозов или совхозов, и  своей  численностью  не  производил
особого  впечатления.  Скот  мясной,  очень  плотный,  на  коротких   ногах,
упитанный. Я потом познакомился с этой породой крупного рогатого  скота,  не
молочного, а именно мясного направления. Согласно данной мне справке,  выход
говядины был около 60 или 65 %, почти как у свиней. Свинина, кажется,  имеет
выход 70 %, насколько я  помню  справочники,  которыми  пользовался  в  свое
время. Эйзенхауэр, улыбаясь, предложил мне в подарок телку со своей фермы, и
я поблагодарил его. Потом он повел меня на поля. Целиком мы их не  обходили:
он обвел рукой, указывая, где проходят границы его владений. Главным образом
мы смотрели на посевы. Я не знал ранее такой зерновой культуры: низкорослая,
похожая на пшеницу, но какая-то другая. Президент  рассказал:  "Я  произвожу
посев. Потом колосья не убираю, а только скашиваю  уже  перед  самой  зимой.
Посев делаю для привлечения птиц. Сюда прилетают  куропатки,  перепела,  еще
какие-то  птицы.  Когда  у  соседей  все  поля  убраны,  мое  поле  остается
неубранным, и возникают  хорошие  условия  для  охоты.  Поле  размечено  для
удобства охотников, оставлены дорожки. Так что я здесь охочусь, не выезжая с
фермы".
   Такая  охота,  я  бы  сказал,  больше,  чем  барская.  Если   вы   хотите
ознакомиться со способом охоты  наших  дореволюционных  помещиков  и  знати,
прочтите  "Войну  и  мир"  Льва  Толстого.  Соответствующие  главы  я  читал
несколько раз, и всякий раз после чтения у меня поднималась температура: так
красочно и рельефно была показана охота, так она  зажигала,  особенно  когда
человек  имеет  к  ней  страсть.  А  охотничье   хозяйство   президента   не
обеспечивало  такой  градус  азарта:  нечто  вроде  тира,  где  стреляют  по
тарелочкам. А тут вместо тарелочек - по дичи, привлеченной  урожаем;  причем
заранее известно, на каком расстоянии от охотника она пролетит и где.  Одним
словом, налицо все удобства без какой-либо затраты сил и с гарантией удачи.
   Я решил отблагодарить президента за подаренную телку. Когда  он  похвалил
березовое дерево, я предложил: "Если  не  возражаете,  мы  пришлем  для  вас
посадочный материал. Я  попрошу  специалистов-лесников:  подобрать  материал
получше, они приедут и произведут по вашим указаниям посадки на ферме. Пусть
это будет моей благодарностью вам и в знак памяти о нашей встрече на ферме".
Он в свою очередь поблагодарил, и я заметил, что ему было  приятно.  Так  мы
потом и сделали, прислали посадочный материал. А пока, попив чаю, улетели  в
Кэмп-Дэвид и продолжили беседы. Теперь изложу в общей форме их содержание.
   В Кэмп-Дэвиде мы вели вольные беседы,  гуляли  по  парку  и  обменивались
мнениями. Нужно сказать, Эйзенхауэр в личной беседе,  при  личных  контактах
показал себя очень добродушным человеком и хорошим  собеседником.  Во  время
одной из прогулок Эйзенхауэр как-то сказал  мне:  "Хотел  бы  спросить  вас,
господин Хрущев. Вот у меня порой возникают такие трудности. Приходят ко мне
военные и говорят: "Нам нужно на такое-то мероприятие столько-то  миллиардов
долларов". А я смотрю на них и отвечаю: "Нет денег". Мои генералы  давят  на
меня: "Господин президент, если вы не дадите нам денег и мы не  будем  иметь
этого вооружения, то предупреждаем, что СССР уже занимается  этой  проблемой
или вообще успел сделать подобное (они говорят  по-разному),  так  что  наши
вооруженные силы уступают советским". Я его спросил:  "И  что  же  вы  потом
отвечаете?". "Даю им, приходится давать". Я сказал ему: "Господин президент,
я сталкиваюсь с теми же  трудностями.  Ко  мне  как  к  председателю  Совета
Министров  СССР  приходит  министр  обороны  и  говорит:   надо   столько-то
миллионов. Я тоже развожу руками: это  невозможно,  нет  таких  денег,  СССР
имеет большие потребности, нужны крупные  суммы  для  развития  экономики  и
средств потребления, дать вам столько не можем". А он мне в ответ: "Если  вы
не дадите, то предупреждаю, что военное ведомство США уже получило кредиты и
производит идентичные работы, возникнут условия, при которых мы резко  будем
уступать США по  вооружению".  Что  тут  можно  сделать?  Приходится  и  мне
соглашаться".
   Обо всем этом мы разговаривали с улыбочками, как и  положено  при  такого
рода беседах. Тут Эйзенхауэр предложил: "А давайте договоримся, что  ни  вы,
ни я в  будущем  не  станем  давать  деньги  на  такие  проекты.  Зачем  нам
сталкиваться лбами?". Я ему: "Это наша мечта. Мы всегда хотели этого и  если
бы смогли договориться по данному вопросу, то как  облегченно  вздохнули  бы
все народы".
   Поговорили  мы  с  ним,  кино  посмотрели,  поужинали.  А  потом  не  раз
возвращались к тому же вопросу, но так и не сдвинулись с места. Я верю,  что
Эйзенхауэр искренне заявлял, что хотел бы договориться.  И  я  искренне  ему
отвечал. Но тогда наши позиции были противоположны до такой степени, что  не
возникли условия для соглашения. Мы-то  стояли  на  классовых,  пролетарских
позициях социалистического строительства, а США - могучая  капиталистическая
страна, преследовавшая иные цели и  взявшая  на  себя  обязанности  мирового
жандарма. В конце концов я сказал Эйзенхауэру: "Давайте договоримся на такой
основе:  главной  целью  будем  считать  взаимное  разоружение,  а   главным
принципом наших отношений - невмешательство в дела других стран". То были не
переговоры, а вольная беседа, но очень важная. Тем  не  менее,  вскоре  наши
отношения обострились до невероятного накала.
   Какие еще вопросы мы обсуждали? Мы продолжили разговор о ленд-лизе, и оба
высказались исчерпывающе. Каждая сторона охарактеризовала свою точку зрения,
но сближения не произошло. Хотя Диллон,  как  я  уже  говорил,  высказывался
неприязненно, ибо понимал, что, если мы получим кредиты,  это  укрепит  нашу
экономику и будет способствовать ее дальнейшему развитию, что не  входило  в
планы американских монополий. Эйзенхауэр подавал реплики,  из  которых  было
ясно, что у  них  единая  позиция  правительства  США.  Но  не  этот  вопрос
оставался  главным,  и  в  Кэмп-Дэвиде  мы   к   нему   непосредственно   не
возвращались.
   Главная проблема - договоренность о разоружении. Я видел, что Эйзенхауэра
это серьезно беспокоит, и чувствовал, что он не рисовался,  а  действительно
хотел договориться, чтобы не возникло войны. В  первую  голову  договориться
надо двум великим державам. И он высказывался так: "Я военный  человек,  всю
свою жизнь нахожусь на военной службе, участвовал в войне, но очень боюсь ее
и хотел бы сделать все, чтобы избежать ее. Прежде всего, нужно  договориться
с вами, это  главное.  Если  хочешь,  чтобы  не  было  войны,  договорись  с
Советским Союзом!". Я ответил: "Господин президент,  не  было  бы  для  меня
большего счастья, чем договоренность с вами;  чтобы  исключить  войну  между
нашими  странами  и,  следовательно,  мировую  войну".  Но   как   конкретно
договориться? Этот вопрос  нас  очень  занимал.  Прочие  вопросы  оставались
производными:   как   улучшить   наши   отношения,    развивать    торговлю,
экономические, научные, культурные и прочие связи.
   Мы знали их  позицию,  они  знали  нашу.  И  я  не  видел,  чтобы  что-то
изменилось, произошли какие-то сдвиги. Поэтому