его помощником, а потом Сталин послал его
вместо  Бухарина  редактором  газеты  "Правда". У  меня были  очень  хорошие
отношения с Мехлисом, я об этом  уже говорил раньше. Познакомился я с  ним в
1929-1930 гг., когда  учился в Промышленной  академии, а  он  был редактором
"Правды", и нас  свела дружба на почве общих усилий в борьбе против "правых"
уклонистов.  Мехлис  оказывал  мне большую помощь  как  секретарю  партийной
организации  Промакадемии,   где  существовало  прежде  абсолютное   засилье
"правых". И вот, когда вернулся Мехлис, я с ним  встретился.  Правда, у меня
не  было  с ним  дружеских контактов, не встречались  мы и  по службе. А тут
произошла случайная  встреча.  Мехлис рассказал  мне  о  событиях на Дальнем
Востоке. Как чрезвычайно  экспансивный и несколько желчный человек, он когда
говорил  о людях то  либо хвалил  их,  либо мешал с  грязью. (Помню,  как он
рассказывал мне о людях,  которых приказал арестовать. Тогда я оценивал  его
поступки   положительно,   считая,   что   он  обезвредил   кадры,   повысил
боеспособность Красной Армии.)
     Японцы же не  достигли  своей  цели  у  Хасана. Это озеро нависает  над
Владивостоком. То была  попытка выбить нас  оттуда и овладеть  этим городом.
Попытка не увенчалась успехом, конфликт был ликвидирован.  Не знаю, были  ли
предприняты  какие-нибудь дипломатические шаги  или  же  все  так и решилось
силой оружия.
     Не  помню,  сколько  прошло  времени  после  конфликта  у  Хасана,  как
разразилось японское  вторжение в Монгольскую Народную Республику10.  В  ней
находились  наши  войска.  Самое главное  заключалось  в том, чтобы защитить
район реки Халхин-Гол, то есть байкальское  направление. Но  японцы  имели и
более широкие планы.  Они,  видимо,  хотели  разгромить монгольские  военные
части, оккупировать Монголию, пробиться к Байкалу и отрезать от нас  Дальний
Восток. Там разгорелись  бои с большим количеством всех родов  войск. Японцы
бросили в сражение много пехоты, артиллерии, танков, авиации,  и  на  первых
порах  нам  приходилось  трудно.  Потом  были  подтянуты  дополнительно наши
войска; усилено  командование.  Командовать группой  войск  был  послан туда
Жуков11.  Операция была проведена им хорошо, он заметно отличился. Потом  он
вовсю показал  свои способности  во  время "большой войны", которую развязал
Гитлер. А тогда были разгромлены японские войска, и тем дело закончилось. Не
знаю,  какие были  предприняты  в данной  связи  дипломатические шаги,  этот
вопрос не докладывался на Политбюро, им занимались Сталин и Молотов.
     Чтобы понять, почему,  надо  было знать Сталина. Сталин  считал, что ЦК
партии  и  Политбюро  --  это  все, так  сказать,  мебель,  необходимая  для
обстановки  дома, главное в  котором  -- хозяин дома.  Хозяином  он  считал,
конечно, себя и делал все, что  считал нужным, ни с кем не советовался, если
это не входило в его планы,  и ни перед кем не  отчитывался. Разгром японцев
на Халхин-Голе еще больше  развил вредные  бациллы  самоуспокоенности:  вот,
мол,  какова  наша армия,  она  непобедима,  мы  на  практике  показали  эту
непобедимость: разгромили  самураев  у Хасана и на Халхин-Голе. Появились  в
народе соответствующие частушки,  стали рассказывать  на эту тему анекдоты и
полуанекдоты,  порой  такие,  которые  и  не  в каждом обществе  можно  было
рассказать,  "соленые", солдатского  пошиба.  Все это  соответствовало  тому
умонастроению,  которое   складывалось  после  нашей  победы  над  японскими
войсками.
     Между тем история делала свое  дело. Враждебные силы  предпринимали все
для того,  чтобы  подготовиться к мощному удару  по СССР.  Связи  Гитлера  с
Муссолини укреплялись  все  больше. Еще  раньше,  как известно, был заключен
Антикоминтерновский  пакт.  Сначала   появилась   "ось   Берлин   --   Рим".
Воинственность самураев импонировала Гитлеру и Муссолини, и в скором времени
ось Берлин -- Рим была продолжена  на  восток и стала называться осью Берлин
--  Рим  --  Токио.   Угроза  Советскому  Союзу  становилась  все  реальнее.
Гитлеровская Германия и фашистская Италия базировали свою идеологию захватов
на отсутствии у них "жизненного пространства". Поэтому Муссолини начал войну
против Абиссинии (Эфиопии), добился успеха и  разбил абиссинцев, несмотря на
стойкость,  которую  проявил  этот  народ.  Армия  Абиссинии  была   слабой,
абиссинцы сражались в основном примитивным оружием, а Муссолини сосредоточил
войска,  вооруженные современной  техникой,  послал туда авиацию.  Это  было
фактически истребление людей, но цель  была им достигнута: Италия  захватила
Абиссинию, и все западные страны признали это завоевание.
     В целом ситуация складывалась для нас невыгодная. СССР, против которого
были направлены все реакционные силы Запада и Востока,  фактически находился
во вражеском  окружении. Вероятно, предстояло драться одному  против крупных
сил Германии,  Италии и Японии. Советский народ  еще не  забыл  и поражения,
которое  японцы  нанесли  царским  войскам в 1905 г. в Маньчжурии. Не  помню
точно года свершения того знаменательного  факта, когда  министр иностранных
дел Японии поехал в Берлин, чтобы договориться с Гитлером насчет координации
агрессии против нас. На обратном пути, когда этот министр Мацуока12 проезжал
через  Москву,  он совершенно неожиданно  захотел  встретиться  с  советским
руководством.  Произошел  невероятный  факт:   Сталин  поехал  на  вокзал  и
встретился с  представителем  Японии, возвращавшимся из Берлина. Вскоре  был
заключен с Японией  пакт о  нейтралитете.  У нас возникли  сразу  и  чувство
удовлетворенности, и  чувство предрешенности, неизбежности войны  с Японией,
поскольку считалось, что Япония рассматривает договор с Советским Союзом как
успокаивающий акт, лишь усыпляющий нашу бдительность.
     Но от Сталина  я таких рассуждений не  слышал. Он же со  своей  стороны
рассчитывал, что  именно нужно сделать,  чтобы обезопасить  наши границы  со
стороны  Японии. Полагаю, что он никакого доверия к этому договору с Японией
не  питал. Все это делалось и той,  и  другой стороной, исходя из конкретных
условий, которые сложились к тому времени:  война неизбежна, а пока надо все
сделать, чтобы как-нибудь  выиграть время в свою пользу. Время было главным,
потому  что ликвидировать  надвигавшуюся  опасность войны мы были  уже  не в
силах. Нужно было только изыскать возможности получше подготовиться к  войне
и,  если  удастся, найти  себе союзника  либо нейтрализовать  силы  каких-то
противников, чтобы ослабить вражеский фронт. Правда,  на Украине  я напрямую
не чувствовал,  чтобы это  как-то непосредственно отражалось на ее границе с
Польшей  и  Румынией.  В  политическом  отношении  Румыния  вела  себя очень
враждебно и довольно  глупо. Часто возникали  случаи, когда ее  пограничники
без всяких причин открывали  вдруг огонь, если видели наших пограничников на
советской территории.  Имелись при  этом случаи ранений  и даже  смертельных
исходов. Но крупных погранинцидентов все же не происходило. Все это можно
     было объяснить  буквально  физиологической  ненавистью к  нам,  боязнью
Советского Союза и Советской власти, страхом перед Коммунистической партией,
ее  идеологией,  ее силой,  влиянием  на массы, поскольку  Румыния  являлась
слабым звеном в капиталистическом мире.
     После того  как  Австрия  была поглощена Германией,  нависла фашистская
угроза над Чехословакией. Судетские  немцы в Чехословакии  вели  себя нагло.
Правительство  Чехословакии  оказалось  бессильным  или  недальновидным,  не
предпринимало  решительных  мер   по   подавлению  их   антигосударственного
сепаратистского  движения,  нацеленного на отторжение  Судетской области  от
Чехословакии.  В конце концов дело завершилось тем,  что  Гитлер  стал прямо
угрожать  Чехословакии.  Отсюда возникла Мюнхенская  встреча четырех держав.
Закончилась  она тем, что  Англия  и Франция уступили Гитлеру, развязав  ему
руки  для прямых действий против Чехословакии. А еще  раньше Гитлер решил  в
свою  пользу  спор  о  территориях,  которые   после  Первой  мировой  войны
находились под контролем  Франции. Французы и  там уступили,  так что Гитлер
без  всяких  военных  действий двинул  свои  войска  в  Рейнскую  область  и
восстановил  суверенитет Германии  над  этими  территориями.  У  нас  имелся
договор  с Чехословакией:  мы должны были  оказать  ей помощь,  если договор
вступит  в  силу  при условии  выполнения договорных  обязательств,  которые
имелись  у  Чехословакии  с  Францией.  Поэтому,  когда  нависла угроза  над
Чехословакией,  мы  продемонстрировали свои  военные намерения.  Хорошо знаю
это, потому что как  член Военного совета  Киевского Особого военного округа
знал  о приказе привести  войска  КОВО в боевую готовность  и  сосредоточить
ударную группировку в районе Каменец-Подольского на польской границе.
     Польское  правительство  проявляло  по отношению  к нам самую оголтелую
враждебность и  ни на  какие  переговоры о  пресечении  общей  опасности  со
стороны  Германии  не  шло.  Для СССР  фашистская  опасность  могла, главным
образом, проявиться  именно через польскую территорию.  Тогда  правительство
Польши возглавлял Складковский13, а министром иностранных дел был Бек14. Они
и  слушать  не  хотели   о  совместной  обороне  против  Германии,  а  своей
враждебностью к СССР они, может быть,  хотели как-то откупиться от Германии.
Если  бы  они  могли  хоть  немного  мыслить реально,  то  увидели  бы,  что
Гитлеровская  Германия  претендовала не только  на  Польшу,  но на  огромное
"жизненное  пространство". Гитлер  собирался как  минимум  захватить  еще  и
Украину. Немцы прямо говорили  об этом. Значит, обстановка сама делала нас с
Польшей союзниками. Однако,  несмотря  на реальную угрозу с запада, польские
государственные  деятели  не понимали необходимости объединить  наши  усилия
против Гитлера  и тем самым, может быть, удержать Гитлера от нападения и  на
Польшу, и на Советский Союз.
     С учетом складывавшейся ситуации в Киев  сообщили (от  Сталина я  лично
этого не  слышал,  а  было  передано  через военных), что  может  возникнуть
необходимость  того,  что  нашим  войскам придется  силой  пробиваться через
польскую территорию в Чехословакию,  чтобы оказать ей помощь. Это было очень
сложно,  если принимать  во  внимание географическое  положение  участка, на
котором были сосредоточены наши  войска. Группа этих войск была сравнительно
не  столь большой.  Двинулись бы  мы  таким  путем в  Чехословакию;  поляки,
естественно, ударили бы по нам с фланга. Не такое  это легкое дело  -- сразу
пробиться за Карпаты в данных условиях. Тут, наверное,  Гитлер пришел бы "на
помощь" Польше. Одним словом, складывалась сложная ситуация.
     Однако Франция  вдруг разрешила проблему кардинально: она отказалась от
выполнения договора  с Чехословакией,  тем самым положив ее в пасть Гитлеру.
Гитлер  получил  возможность  решить  дело  по-своему:  он сначала  захватил
Судетскую  область,  пражское  правительство  ушло  в отставку, а  президент
согласился   на  "протекторат"   со  стороны   Германии.   Далее   захватить
Чехословакию было уже легче: были оккупированы  Чехия и  Моравия, образована
марионеточная "самостоятельная" Словакия. У словаков в правительство  попали
тогда  фашисты,  которые  поддерживали  Гитлера,  фактически   --  предатели
словацкого  народа  и  союзники  фашистской  Германии.  Позднее они  приняли
участие в войне против СССР на стороне Гитлера.
     Когда  военные  представители  Англии и  Франции  прибыли в СССР, чтобы
повести  переговоры  для  сложения военных усилий на  случай  войны, которую
может   развязать  Германия,   то   наши   с   ними   переговоры   оказались
беспредметными. Еще тогда,  весною и летом 1939 г., я, приезжая из Киева, за
столом у Сталина слышал обмен мнениями по этим делам.  Высказывалось мнение,
что  англичане и  французы  не  хотят  фактически объединять наши  усилия  и
нарочно  затягивают  бесплодные   разговоры,  чтобы  подтолкнуть  Гитлера  к
действиям в направлении Советского Союза  и  удовлетворить  запросы фашистов
именно за счет восточных земель.  Как-то уже в августе, в субботу, приехал я
из Киева к  Сталину на дачу. Он  сказал  мне,  что сейчас прибудут все члены
Политбюро  и  он  сообщит  им:  завтра  прилетает  к  нам  немецкий  министр
иностранных дел Риббентроп15. Смотрит на меня  и улыбается, выжидает,  какое
эта новость  произведет  на меня впечатление? Я тоже на него смотрю, считая,
что он шутит: чтобы к нам да прилетел Риббентроп? Что он, бежать из Германии
собирается, что ли? Сталин говорит: "Гитлер  прислал  о том  телеграмму,  ее
передал немецкий посол Шуленбург16. В телеграмме стоит: "Прошу Вас, господин
Сталин,  принять  моего   министра  Риббентропа,  который  везет  конкретные
предложения". Сталин добавил: "Вот завтра мы его и встретим".
     Завтра  --  это  23 августа (число  я запомнил). Я собирался в тот день
поехать на охоту в Завидовское охотничье хозяйство17, созданное в Московском
военном  округе. Над этим  хозяйством  шефствовал Ворошилов, и охотились там
военные.  Я  никогда  прежде там не  бывал  и впервые  туда  собрался.  Мы с
Булганиным  и Маленковым сговорились, что втроем поедем туда на охоту. Да  и
Сталину  я  сказал,  что собираюсь  завтра  поехать на  охоту.  Он отвечает:
"Хорошо, поезжайте. Я  с Молотовым приму Риббентропа и  послушаю, а потом вы
приезжайте с  охоты,  я расскажу,  каковы  цели  Гитлера  и каков  результат
разговора". Так мы и сделали, втроем в ночь  уехали на охоту. Когда приехали
в Завидово, то там  уже находился Ворошилов. Следовательно, он у Сталина при
встрече  с  Риббентропом  тоже  не  был.  С  Ворошиловым оказались  и другие
военные,  вообще много людей. Поохотились  мы, погода  была чудесной, тепло,
сухо,  охота  прошла  очень  удачно.  Прошу  не  понимать меня  как  некоего
типичного  охотника-хвастуна.  Но мне  действительно  тогда удалось убить на
одну  утку больше,  чем Ворошилову. Почему  об этом  говорю? Да потому,  что
везде у нас  гремело: "Ворошиловские стрелки".  Ворошилов, дескать, стреляет
из винтовки и из охотничьего  ружья лучше всех.  И на самом деле, стрелок он
был хороший, но  только кампания эта в печати  носила очень уж  подхалимский
характер.
     Приехал я с охоты и сейчас же направился к Сталину. Повез ему уток, как
говорится, для  общего  котла.  У  Сталина  должны были  собраться все члены
Политбюро,  которые  находились  в Москве. Я  похвалился своими  охотничьими
успехами.  Сталин  был  в  хорошем  настроении, шутил. К охоте он  относился
по-всякому:  иной  раз и  сам  порывался  поехать,  а  иной раз  (видимо,  в
зависимости от  настроения, в  котором пребывал)  резко высказывался  против
охоты: не сточки зрения людей, стоящих на позициях защиты всего живого, а  с
точки зрения осуждения пустой траты времени.  Да, он сам не  ездил на охоту,
но сплошь и рядом
     тратил  время  впустую  больше,  чем  кто-либо  другой из ответственных
руководителей страны. Имею  в  виду  трату  времени понапрасну за  столом, с
вином, при бесконечных  обедах и ужинах. Порою он нелестно отзывался даже  о
Ленине в связи с охотой. Всем было известно, что Ленин  любил охоту  и ездил
на  нее. Правда, некоторые писали, что Ленин, мол, ездил поохотиться,  чтобы
встретиться  с  народом  в  неофициальной обстановке и поговорить  по душам.
Конечно,  имело  место, наверное,  и это. Но думаю,  что  тут  не  это  было
главным. Ленину не  были чужды человеческие увлечения, и  он  любил охоту. У
него была просто охотничья страсть. Поэтому он ходил на охоту, даже будучи в
ссылке, да и в Москве, когда стал Председателем Совета Народных  Комиссаров.
Он  выезжал на охоту отдохнуть. Встретиться же с людьми неофициально мог, не
беря в руки ружья и не выезжая за город.
     Когда я был секретарем Московского комитета партии, то выезжал на охоту
в  Раменский  район.  Не  помню  сейчас,  в какой деревне  мне рекомендовали
побывать чекисты.  Меня  встретил егерь, старик высокого роста. Меня заранее
предупредили, что он охотился в местных лесах и болотах вместе с Лениным. Мы
с  ним ночевали  на  сеновале, и  он рассказывал там, как Ленин приезжал  на
охоту  и как они охотились.  А утром  пошли  и  мы,  но  полил  дождь,  и  я
понапрасну  проходил целый день,  ни разу даже  не  выстрелив. Дичи не  было
видно, мне же было жалко не того, что я никого не подстрелил:  я жалел этого
егеря.  Он, бедняга, переживал  и всячески извинялся, хотя  никакой его вины
тут  не было. Ну  это,  так  сказать, некоторые  отступления  по охотничьему
поводу.
     А у Сталина мы  собрались  23 августа к вечеру. Пока  готовили к  столу
наши охотничьи трофеи, Сталин рассказал, что Риббентроп уже улетел в Берлин.
Он приехал с проектом договора  о ненападении, и мы такой договор подписали.
Сталин был в очень хорошем настроении, говорил: вот, мол, завтра англичане и
французы узнают об этом  и уедут ни с чем. Они в то время еще были в Москве.
Сталин правильно оценивал  значение этого договора с Германией. Он  понимал,
что Гитлер хочет  нас обмануть,  просто перехитрить. Но полагал, что это мы,
СССР,  перехитрили Гитлера, подписав договор.  Тут же Сталин рассказал,  что
согласно   договору  к  нам  фактически  отходят  Эстония,   Латвия,  Литва,
Бессарабия  и  Финляндия  таким образом, что мы  сами будем  решать с  этими
государствами вопрос о судьбе их территорий, а гитлеровская Германия при сем
как  бы  не  присутствует,  это будет сугубо наш вопрос. Относительно Польши
Сталин  сказал,  что  Гитлер  нападет  на  нее,  захватит  и  сделает  своим
протекторатом.  Восточная  часть Польши, населенная белорусами и украинцами,
отойдет к Советскому Союзу. Естественно, что мы стояли  за  последнее,  хотя
чувства  испытывали смешанные. Сталин это понимал. Он говорил нам: "Тут идет
игра, кто кого перехитрит и обманет".
     Самого  договора с Германией я не видел. Думаю, кроме Молотова, Сталина
и некоторых причастных к нему чиновников Наркомата иностранных дел его у нас
никто не видел.  Нами в Политбюро происшедшие  события  рассматривались так:
начнется война, в которую Запад втравливал Гитлера против нас один на  один.
В связи с заключенным договором получалось, что войну начал Гитлер, что было
нам выгодно с точки зрения  и военной, и политической, и  моральной.  Такими
действиями он вызывал на войну против себя Францию и Англию, выступив против
их союзника Польши. Мы же остаемся нейтральными.  Считаю, что это  положение
было тогда для  нас наилучшим,  раз Англия и Франция хотели направить против
нас Германию для столкновения один на один, чтобы им  самим потирать руки от
удовольствия и откупиться от Гитлера за счет нашей крови, нашей территории и
наших богатств. Польша  же, проводившая вовсе неразумную политику, и слышать
не  хотела  об  объединении наших  усилий  против  Германии,  хотя  бы  и  в
собственных интересах, и у нас просто не было другого выхода.
     Если  рассматривать  войну  как некую  политическую  игру  и появлялась
возможность в такой  игре не подставлять своего лба под  вражеские пули,  то
этот  договор с  Германией имел оправдание. Я и сейчас так считаю. И все  же
было  очень  тяжело. Нам,  коммунистам,  антифашистам,  людям,  стоявшим  на
совершенно противоположных политических позициях, -- и вдруг объединить свои
усилия  с  фашистской   Германией?  Так  чувствовали  и  все  наши   рядовые
граждане...  Да  и самим нам, руководителям, было трудно понять и переварить
это событие,  найти  оправдание случившемуся для того,  чтобы,  опираясь  на
него, разъяснять дело другим людям.  Чрезвычайно  трудно было, даже при всем
понимании ситуации, доказывать другим,  что  договор выгоден для нас, что мы
вынуждены были так поступить, причем с пользой для себя.
     1 ТИМОШЕНКО С.К. (1895-1970) -- из крестьян, солдат, член РКП(б) с 1919
г., участник Гражданской войны (командир  кавбригад