Варшавское
объединение, разваливать статус-кво. Франция никогда не будет воевать против
ГДР, она нам не нужна. Но и вы поймите  наше  положение:  мы  не  хотели  бы
ослаблять себя. Следовательно, СССР должен признать необходимость  вхождения
Западной Германии в НАТО".
   Он хотел не нарушать равновесия между двумя блоками, как географическими,
так и социально-политическими. Именно нарушение равновесия, по  его  мнению,
могло кончиться катастрофой. Мы снова твердили свое. А де Голль, очень умело
ведя беседу по столь острому вопросу в спокойной, даже флегматичной  манере,
излагал нам  необходимость  сохранения  статус-кво.  И  вместо  того,  чтобы
вступить с нами в спор, сказал: "Что вы получите от заключения мира?  Ничего
добавочно не получите. Поэтому довольствуйтесь тем, что есть. Вы уже  имеете
очень много и представляете огромную силу, с которой мы  считаемся  и  будем
считаться. Зачем вам добиваться для вашей ГДР подписания мирного договора?".
Он считал, что ГДР принадлежит нам, и  не  понимал,  зачем  нужно  оформлять
мирный договор.  А  нас  просто  рассматривал  как  собственников  Восточной
Германии. Мы же хотели другого, подходя к делу  по-коммунистически,  желали,
чтобы  мирный   договор   установил   нормальные   отношения   между   всеми
государствами, ГДР получила бы  полный  суверенитет  и  возможность  строить
дипломатические, культурные, экономические связи со всеми странами по своему
усмотрению и в своих интересах.
   Де  Голль,  делая  вид,  что  не  понимает  этого,  несколько   грубовато
представлял наши взаимоотношения с ГДР. Конечно,  он  знал,  что  подписание
мирного договора изменило бы всю атмосферу в  НАТО.  Знал  своих  союзников,
понимал, что они не пойдут на это, и поэтому не хотел  представлять  Францию
оппозиционной силой по отношению к НАТО. Правда, позже  он  как  раз  так  и
поступил, когда вывел Францию из военного объединения НАТО, вывел ее  войска
из-под власти натовского главнокомандующего(30). Но это  было  потом.  А  во
время переговоров даже намека не делал на то, что политика США  навязывалась
Франции и всем другим странам НАТО. Затронул он и идею объединенной  Европы.
Полагал, что Европа должна объединиться, а ее восточная граница проходить по
Уралу. Эту формулировку  я  не  понимал,  да  и  сейчас  с  трудом  себе  ее
представляю. Что такое "Европа до Урала", если она разделена? В ней  имеется
несколько государств с различным социально-политическим устройством в разных
военных группировках. К  тому  же  нас  настораживала  неприятная  аналогия:
Гитлер тоже говорил, что дойдет до Урала. "Вот тебе раз, - думал я, - одного
разгромили, теперь другой подбрасывает ту же идею".
   Как Европа объединится? Чем будет такое объединение? Мы, например, хотели
бы,  чтобы  вся  Европа  от  Урала  до   западных   морских   границ   стали
социалистической  и  чтобы  европейские  страны  ликвидировали   капитализм.
Западные политические деятели имели в виду то же самое, только наоборот,  на
основе капитализма. Поэтому я тоже не  вступил  в  дискуссию  и  не  задавал
никаких вопросов, не уточнял мысль президента.  Тем  более  что  за  столом,
когда мы остались одни, де Голль с женой и я с Ниной Петровной,  он  в  ходе
беседы, обращаясь ко мне через переводчика, произнес: "Мон ами!"(то есть мой
друг). Обратившись так, он посмотрел на меня по-особенному  (не  сказал  бы,
что улыбнулся, нет,  он  вообще  очень  редко  улыбался).  Я  соответственно
ответил ему тем же: "Мой друг, господин президент!". То был хороший признак.
Де Голль хотел показать, что, несмотря на то, что  мы  люди  противоположных
политических убеждений, наши усилия объединяются в вопросе обеспечения мира.
Вот он и считал меня и своим другом, и другом Франции. Я ответил ему тем же.
   Что еще было примечательного в наших беседах? Вспоминаются  различные  их
штрихи. На приеме, который был дан в нашу честь французским  правительством,
собралось много  гостей.  Впрочем,  так  всегда  бывает,  когда  принимаются
знатные  иностранные   гости.   Де   Голль   энергично   знакомил   меня   с
представителями  тех  африканских  стран,  которые  входили  во  Французское
содружество. На деле то были колонии. Куда бы он ни ушел, его  сразу  издали
видишь, не потеряешь глазами, такой высокий. Смотришь, а он уже ведете собой
какого-то негра и представляет его: "Вот  представитель  такой-то  провинции
Франции". Естественно, эти люди всегда улыбались, были любезны со  мной,  но
особенно любезны с президентом. Он оставлял нас вдвоем, а сам шел за другим.
Подошел ко мне со смуглой женщиной средних лет из  Алжира,  членом  какой-то
французской палаты,  представил  ее,  а  она  защебетала:  хвалила  Францию,
хвалила де Голля, хвалила Французское государство и доказывала,  что  арабам
Алжира прекрасно живется во  Французском  содружестве.  Мне  было  неприятно
слушать ее, но в спор я не хотел вступать, тем более в такой обстановке. Это
была бы демонстрация с моей стороны. И только  задал  ей  вопрос:  "Госпожа,
видимо, не все так думают, как вы? Встречаясь с вашими соотечественниками, я
услышал бы, наверное, и другое?". "Ну, конечно, не все, но большинство".  "А
кто же тогда воюет против французского режима в Алжире? - спрашиваю. - Война
длится уже несколько лет, сами факты противоречат вашим словам.  Видимо,  вы
лично действительно довольны. Это случается, когда бывают довольны отдельные
личности. Но я сомневаюсь, что вы выражаете думы своего народа".
   Тут де Голль подвел ко мне других  гостей.  Познакомил  меня  с  каким-то
сенегальцем, высоким и красивым мужчиной.  Его  кожа  была  черной  с  синим
оттенком. И он тоже стоял за содружество, за  то,  чтобы  Сенегал  входил  в
состав Французской республики, и говорил, что они  очень  хорошо  живут.  То
есть де Голль хотел показать мне, что колонии Франции и их представители  не
являются  угнетенными,  а,  наоборот,  пользуются  всеми  правами,  которыми
пользуются французы,  счастливы  и  хотели  бы  продолжить  существование  в
составе Франции. В  данном  случае  он  представлял  мне  своих  подопечных,
входивших в состав правительственных органов, людей избранных, откормленных,
выхоленных, образованных и, возможно, богатых. Поэтому они и  были  довольны
своими колонизаторами, а де Голль мне их представлял  как  выразителей  воли
африканских народов, которые восхваляют Францию.  Одним  словом,  я  мог  бы
вспомнить великого украинского поэта и мыслителя Шевченко, как сказал  он  о
Российской империи: "От молдаванина до финна во всей стране все молчит,  ибо
благоденствует". Очень умные слова с едкой  иронией.  В  данном  случае  мне
можно было бы высказать их де Голлю. Но как  гость  я  должен  был  слушать,
делать выводы и не вступать в дискуссию.
   Не помню, при  каких  обстоятельствах  заговорили  мы  о  Секу  Туре(31),
президенте Гвинеи. Я сказал, что знаком с ним, и отозвался о нем хорошо.  Де
Голль знал, что я с ним знаком, поскольку тот не один раз бывал в  Советском
Союзе после обретения  Гвинеей  независимости.  В  то  время  французы  были
изгнаны из Гвинеи. Прекратилась всякая связь двух стран, и Гвинея  оказалась
в критическом положении. Из-за отсутствия кадров  парализовалась  ее  жизнь,
закрылись даже банки. Тогда по просьбе Секу Туре мы  подали  руку  помощи  и
послали своих специалистов. По-моему, отправили им пшеницу и что-то еще. И я
тотчас вспомнил о тех событиях, но с де Голлем говорить о них тоже не  стал,
хотя мы были полностью на стороне гвинейского народа и  делали  все,  что  в
наших силах, для укрепления полученной им независимости.
   Правительство де Голля провело  в  колониях  голосование:  хотят  ли  они
получить полную независимость или желают остаться в составе  Франции?  Нужно
отдать де Голлю должное, ведь не каждый на это пошел бы.  Но  де  Голль  был
уверен, что все колонии проголосуют за Францию. И не обманулся.  Однако  так
проголосовали все, кроме Гвинеи. Ее народ сказал "нет!"  и  проголосовал  за
выход  из  Французского  содружества,  за  независимость.  Нам  было   очень
интересно узнать, действительно ли Франция согласится с  выходом  Гвинеи  из
содружества, выведет свои войска и не  будет  вмешиваться  в  ее  внутренние
дела? Но де Голль - человек слова!  Потом  на  примере  Алжира  он  еще  раз
подтвердил то же  самое.  Гвинея  получила  независимость.  Думаю,  что  это
единственная  страна,  получившая  от  Франции  независимость  без   особого
столкновения. Де Голль сказал мне, что лично знал  Секу  Туре.  И  при  этом
голос его  прозвучал  с  грустью,  с  сожалением:  "Да,  эти  люди  получили
образование во Франции, а теперь Гвинея вышла из  состава  Франции".  В  его
словах звучала настоящая скорбь. Но никаких других выражений, которые как-то
принизили бы Секу Туре, он не допустил.
   Там, на приеме, собралось много разных людей: и политических деятелей,  и
финансистов. Де Голль подводил  ко  мне  только  представителей  африканских
народов, а французы подходили сами. Пришли крупнейшие капиталисты,  но,  как
обычно, деловых разговоров на приеме не вели, а обменивались общими фразами.
Один подходит, другой подходит, получается толчея, но тут  правильная  форма
общения.  Каждый,  приглашенный  на  прием,  получает  возможность   выбрать
собеседника. Таким образом создаются лучшие условия общения, чем за  столом,
когда не можешь сменить свое место.
   В  программе  пребывания  во   Франции   было   запланировано   посещение
автомобильного  завода  Рено(32).   Директор   завода   произвел   на   меня
благоприятное впечатление, был внимателен  к  нашей  делегации.  Предприятие
тоже нам понравилось, оно выпускало хорошие автомобили. Директор  высказывал
мысль о сотрудничестве с каким-то нашим автомобильным заводом, и я поддержал
его. Мы тоже были бы согласны на такое сотрудничество,  но  из  этого  тогда
ничего не получилось. Не так-то легко установить сотрудничество, имея разные
социально-экономические  системы.  На  заводе  Рено  было  проявлено   и   в
политическом отношении благосклонное к нам отношение. Видимо, среди  рабочих
имелось много коммунистов. Не помню, состоялось ли там наше выступление,  но
общее впечатление сохранилось у меня в памяти как радужное.
   Затем послом Виноградовым и  его  супругой  в  честь  моего  приезда  был
организован прием. Они вдвоем встречали всех гостей, и я тоже какое-то время
постоял рядом с ними, так  как  гости  приглашались  в  честь  именно  моего
пребывания во Франции. Пришли все известные лица, в  том  числе  считавшиеся
знатью. Современная знать Франции не всегда обладает  предлогом  "де"  перед
фамилией, подчеркивающим принадлежность к дворянскому сословию (например, де
Голль). После Великой Французской  революции  поблекло  значение  фамилий  с
такими  предлогами,  вперед  выдвинулся  Господин  Капитал.  Поэтому   новую
знатность  обрели  те  люди,  кто  обладал  большим  капиталом.  Чем  больше
капитала, тем знатнее человек.
   Когда я увидел, что по лестнице поднимается человек красивой наружности с
внешностью,  которая  смахивала  на  рисунки  парикмахеров  на  вывесках   -
черненькие усики, соответствующая прическа, облик  рекламного  характера,  -
посол  сказал,  что  это  крупнейший  капиталист  Франции  Ротшильд(33),   и
представил нас друг другу. Ротшильд -  громкая  фамилия.  Когда  еще  я  был
рабочим, она была знакома мне из газет. Возможно,  его  фамилия  мелькала  в
наших газетах в какой-то связи с забастовками на его фабриках.  Но  и  после
революции об этом  представителе  банковского  капитала  Франции  мы  хорошо
знали. "Рад познакомиться, - сказал ему я, - теперь буду иметь представление
о господине Ротшильде. Я только слышал о вас, а сейчас имею честь пожать вам
руку как гостю нашего посольства". Он что-то буркнул в ответ и сразу отошел,
потому что гости валили густым потоком.
   По-моему, никаких деловых связей мы с Ротшильдом  не  имели,  хотя  посол
говорил, что он проявляет к нам внимание и, возможно,  хотел  бы  установить
контакты. А если Ротшильд пришел на прием, то этим хотел продемонстрировать,
что вовсе не бойкотирует нас. Но я не сказал бы, что тем  самым  он  пожелал
выразить личное  уважение  к  моей  персоне.  Никакого  особого  уважения  к
представителю  советского  государства,  председателю  Совета  Министров   и
первому секретарю ЦК компартии у него, конечно, не могло быть. Я  коммунист,
он капиталист, оба мы мыслили в этом плане реально, а пришел он потому,  что
получил приглашение посетить гостей своего президента. Правда, тем самым  он
выражал признание нашему государству.
   И, естественно, на этом  приеме  были  товарищи  Торез,  Дюкло,  Жаннетта
Вермерш(34) - жена Тореза, активный политический деятель Франции. Эта бывшая
работница не только являлась женой вождя Французской компартии,  но  и  сама
представляла рабочий класс. С ними я обменялся  дружескими  рукопожатиями  и
объятиями,  однако  беседовал  недолго,  требовалось  оставить   время   для
разговоров и с другими гостями, тем более что с лидерами коммунистов мы  уже
встречались в нашем посольстве и наметили свои новые встречи, обсудив  также
все вопросы, которые нас интересовали и как  политических  деятелей,  и  как
друзей, связанных братскими узами.
   На приеме я встретился со своим знакомым,  крупным  капиталистом  Франции
господином Буссаком(35), владельцем нескольких фабрик с тысячами рабочих.  У
него имелись текстильные, трикотажные  и  иные  предприятия,  вырабатывавшие
ткани, одежду. Галантерею. Продукция его была замечательной. Сам он был  уже
в  летах,  одряхлел.  Бывают  случаи,  когда  капиталисты  питают  искренние
дружеские чувства к Советскому Союзу. Так и  с  Буссаком:  он  питал  к  нам
добрые чувства и выражал их открыто, это нас быстро сблизило.  Его  особенно
привлекала наша борьба за мирное сосуществование, видимо, только она, ничего
другого не могло быть, потому что он не мог сочувствовать нашей общественной
системе. Ну, да и это уже хорошо! Борьба за мирное сосуществование - одна из
форм  укрепления  связей  между  государствами.  В  борьбе  за  мир   должны
участвовать все народы, все люди, независимо от их принадлежности к тому или
иному социальному строю и независимо от их политических убеждений.  Образцом
таких отношений являлись контакты с господином Буссаком.  Мне  рассказывали,
что он по национальности чех, но давно выехал из Чехии  и  офранцузился.  Он
пригласил нашу делегацию на выставку, которую организовал на одной из  своих
фабрик, и мы с удовольствием приняли приглашение.
   Буссак явно "ухаживал" за нашей делегацией  и  за  мной  как  ее  главой.
Считаю, что он лелеял тут какую-то надежду на продажу своих изделий в  СССР.
Это было бы выгодно каждому фабриканту, и Буссаку тоже. Нам он показал товар
лицом. Изделия были изумительными: отменные ткани, всевозможная  текстильная
Галантерея, женские туалеты - все очень изящно, красиво,  добротно  сделано.
Нам надо учиться такому. В состав посетителей выставки входили также Косыгин
и  (кажется)  Фурцева.  А  Косыгин  как   крупный   специалист   по   легкой
промышленности особенно интересовался  продукцией  Буссака.  "Все,  что  вас
заинтересует на моих фабриках, - говорил этот господин, - я готов  показать,
ворота открыты. Могу даже показать свое конструкторское  бюро,  над  чем  мы
сейчас работаем, чтобы сменить современную продукцию еще более модной".
   Сотрудники посольства шепнули мне, что в  сверхсекретное  конструкторское
бюро  владелец  прежде  никого  не   впускал.   Конечно,   ведь   капиталист
рассчитывает на успех, поэтому боится конкурентов. Но  наших  представителей
он туда пригласил. После  осмотра  я  попросил  Косыгина  еще  раз  и  более
детально познакомиться с производством у Буссака. Косыгин  еще  при  Сталине
занимался этими видами продукции и даже в Москву приехал  в  свое  время  из
Ленинграда, где был директором фабрики.  Как  министр  он  позднее  вплотную
занимался обувной и  тому  подобной  промышленностью.  Украина  была  важным
поставщиком кожевенного сырья, и у нас возникали порою трения на этой почве:
я как бы возглавлял поставщиков, он -  потребителей.  Кажется,  после  моего
возвращения в Москву Косыгин еще раз съездил во Францию для  ознакомления  с
названным производством. Мне очень хотелось перенести что-то полезное в нашу
промышленность, тем более что Буссак предложил свое содействие. И я  сказал:
"Раз он  будет  оказывать  содействие  во  внедрении  способов  изготовления
хороших изделий, надо этим воспользоваться".
   Конечно, за  это  придется  платить.  Он  ведь  капиталист  и  не  станет
бесплатно передавать свою технологию. Да и нельзя просто воспользоваться его
любезностью, выгода должна быть взаимной. Заплатим ему той же монетой, дадим
возможность заработать  на  поставках  в  СССР  какого-то  количества  своих
изделий. Действительно, с его помощью мы  кое-что  сделали  потом  в  данной
сфере, хотя продолжали отставать и по качеству, и в организации производства
трикотажных изделий. Во всем том, что  привлекает  покупателя,  создает  ему
хорошее настроение, превращается  в  хозяйственную  необходимость,  украшает
человека и его жилье, мы отстаем. А за границей изготовляют все, что  только
может пригрезиться хозяйке: отличное белье, верхнее платье,  то,  чем  можно
убрать стол и постель... Все это делает  Буссак,  и  все  -  исключительного
качества.
   Во время  осмотра  выставки  его  изделий  он  сам  показывал  экспонаты,
стремясь, чтобы мы узнали о них более детально. И  мы  затратили  там  много
времени,  о  чем  не  жалею.  Я  запомнил  и  раздел,  где  были  выставлены
фотографии, рассказывающие о быте его рабочих. У них  имелся  фабричный  дом
отдыха, им они пользовались на льготных условиях. Существовали также детские
ясли  и  детские  сады  для  детей  его  работников,  дети  выглядели  очень
привлекательно, одеты нарядно, их дома - в зелени, с отличным оборудованием.
И я подумал: "Фабрикант,  а  создает  такие  условия  для  своих  рабочих!".
Конечно, Буссак и не думал убедить меня, что  капитализм  тоже  заботится  о
всех рабочих, создавая им такие условия.  Он-то  знал,  сколько  внимания  и
средств уделяем мы организации домов отдыха,  санаториев,  детских  яслей  и
садов, лечебниц и прочего. Никакой капиталист в мире не сможет соревноваться
с нами в этой сфере, чего я не сказал Буссаку,  не  желая  затевать  спор  о
капитализме и социализме. Сей вопрос для меня лично решен очень давно. Но  я
не думал, что при споре смогу выиграть и из капиталиста сделать  коммуниста,
поэтому не стал углубляться в проблему. Тем не менее то, что  нам  показали,
можно и изучать, и применять у нас.
   С Буссаком я познакомился  так:  однажды  он  прислал  мне  телеграмму  с
просьбой принять его, указав время, в  которое  мог  бы  посетить  Советский
Союз. Мы через Министерство иностранных дел ответили господину Буссаку,  что
я буду рад принять его. Он приехал. Наша  беседа  носила  общий  характер  и
затянулась. Но, когда она  кончилась,  он  поблагодарил  меня  и  уехал,  не
поставив никаких конкретных  вопросов,  чем  я  был  удивлен.  Зачем  же  он
приезжал? Говорили мы только о борьбе за мир  и  германской  проблеме,  хотя
нашу позицию он в целом знал, мы ее довольно полно излагали  в  печати.  Он,
как выяснилось, с большим уважением  относился  к  нашей  внешней  политике,
особенно борьбе за мир. Это привлекало его симпатии и к  нашим  политическим
деятелям,  в  том  числе  ко  мне.  Советская  внутренняя  политика  его  не
привлекала, внешняя - удовлетворяла. Он издавал газету "Орор"(36), по  нашим
меркам -  самую  реакционную.  Первой  нас  не  щадила  именно  эта  газета.
Получалась странная ситуация: газета, которая издавалась на деньги  Буссака,
не согласовывала  с  ним  своей  политической  направленности?  То  есть  не
сопрягалась с тем духом, который я уловил в беседах Буссака со мной?
   Однако и об этом я