проходила  на  расстоянии
видимости, но чтобы  не  причинила  никаких  неприятностей  нашему  кораблю.
Слышны были голоса, видны лица, да и только.  Мы  все  высыпали  на  палубу,
смотрели на чучела и смеялись. Для нас  это  было  чем-то  вроде  шутовского
карнавала.
   На пирсе собралось много журналистов, среди них находились  представители
Советского Союза в ООН и посол СССР в США Меньшиков. Причаливая, мы  увидели
неприглядную картину: пирс был старый, полуразрушенный. Начали спускаться по
сходням, вблизи все выглядело еще более  затрапезно.  Думаю,  что  некоторые
американцы иронизировали по поводу  того,  что  русские  заарендовали  такой
заброшенный причал. Однако виноватого искать было нечего, это я был виноват.
Когда во время  предварительных  переговоров  нам  сообщили,  сколько  будут
стоить причал и стоянка нашего корабля, я поскупился, ибо приличная  стоянка
стоила очень дорого. И я предложил: "На кой черт нам тратить  деньги,  какое
это имеет значение, где мы причалим? Лишь бы причалить. Дайте указание нашим
людям, чтобы они поторговались и арендовали бы место  подешевле".  Ну,  вот,
это и было дешевое место.
   Сошли мы. Не видно никаких  демонстраций.  Вероятно,  полиция  никого  не
допустила туда кроме журналистов, аккредитованных при ООН, и наших людей. Мы
сразу же направились в помещение, которое являлось  нашей  собственностью  в
Нью-Йорке. Там жили большинство советских сотрудников и представитель СССР в
ООН.  Разместились  хорошо,  в  квартире  без  всякой  роскоши,  даже  очень
скромной, но удобной. Больше нам  ничего  и  не  требовалось.  Эта  квартира
находится в центре города, в окружении массы других домов. Куда ни глянешь -
стекла и бетон, небо светится в щелях между  зданиями.  Вот  обычный  пейзаж
Нью-Йорка. Описание было бы не полным, если не сказать об автомашинах:  шум,
воздух  испорчен  выхлопными  газами  от   непрерывно   снующего   огромного
количества машин.
   В связи с тем, что атмосфера вокруг нашей делегации и моей  персоны  была
очень накалена и этот накал  все  время  дополнительно  нагнетался  прессой,
правительство  США  решило  создать  условия,   ограничивающие   возможность
действий агрессивного характера. Полицейских  было  много,  и  они  работали
посменно круглые сутки, все на мотоциклах,  поэтому  при  смене  полицейских
отрядов ночью или под утро, когда одна смена уходила,  а  другая  прибывала,
можете себе представить, то там творилось: сплошная артиллерийская канонада.
Цилиндры у  дежурных  мотоциклов  были  охлаждены,  и,  когда  их  заводили,
начинались выстрелы с выхлопами, как будто рвутся  снаряды,  и  все  у  меня
прямо под окном. Тут, как бы ни хотелось уснуть и каким бы уставшим ни  был,
спать невозможно. Я  просыпался  и  валялся  на  кровати  в  ожидании,  пока
вернется сон. Но абсолютно спокойного времени ни разу не  было,  потому  что
одни связные уезжали, другие приезжали, все время стоял треск.  Кроме  того,
на улицах шумели машины. Не помню, на каком этаже  мы  жили,  но  слышимость
была большая. Только находясь там, я понял, каково приходится людям, живущим
на нижних этажах небоскребов. Это особенность Нью-Йорка, города-колосса. Но,
повторяю, само жилище наше было хорошим.
   Далеко не все наши сотрудники  могли  так  разместиться.  В  доме  нашего
представителя при ООН лишних комнат не имелось, но все главные лица -  члены
делегации разместились там, в советском  собственном  здании.  Представители
Украины и Белоруссии находились в другом здании, на приличном расстоянии  от
нас. Я потом ездил к  ним  посмотреть:  этот  дом  был  арендован  на  время
приезда, видимо, какая-то гостиница. Во время  этой  моей  поездки  Нью-Йорк
своим величием каменных груд особого впечатления на меня все же не произвел.
Ранее, будучи гостем президента США, я уже посещал Нью-Йорк, был и в  ООН  и
помнил процедуру  приема  особо  важных  гостей.  Тогда  меня  ввели  в  зал
заседаний, предоставив мне кресло перед президиумом,  поближе  к  ораторской
трибуне и лицом к аудитории. Я был знаком и с  этим  помещением.  На  каждое
заседание сессии ООН выбирается ее председатель, а рядом с ним всегда  сидит
генеральный  секретарь  ООН.  Когда  я  ранее  посещал  ООН,  им  был   швед
Хаммаршельд(4).  Он  всегда  присутствовал  в  зале  в  сопровождении   ряда
служебных лиц. Так что я заранее знал, в какой зал еду.
   Как только мы прибыли, началась закулисная деятельность  по  формированию
органов сессии: выборы председательствующего на заседании, членов комиссий и
подкомиссий.  Они,  согласно  официальному  положению,  создаются  временно,
только на время проведения сессии. Сейчас не  помню,  какую  кандидатуру  мы
выдвигали председателем, кажется, кого-то из Польши. Конечно, никаких надежд
на его избрание мы не испытывали и делали это в порядке  противопоставления,
моральное право на что имели, но знали, что США  со  своими  союзниками  его
кандидатуру не пропустят. Мы-то при голосовании  всегда  имели  меньшинство.
Запад выдвинул представителя Ирландии, и мы, конечно, выступили против, хотя
и не знали данного человека. Потом меня  проинформировали,  что  он  работал
преподавателем какого-то высшего  учебного  заведения.  Эта  кандидатура  от
Ирландии и получила абсолютное большинство голосов, преподаватель занял свое
место.  Но  в  комиссиях  были  представлены  все  страны,   в   том   числе
социалистические.  Видимо,  заранее  согласовывалось  количество  мест   для
социалистических стран, капиталистических западных держав и вновь возникших,
получивших независимость государств.
   В  самом  центре  зала  размещалась  делегация  США,  наша  -  справа  от
председателя, почти под трибунами журналистов и гостей. Трибуны  расположены
высоко, поэтому разобрать лица присутствующих невозможно. Впереди перед нами
сидела испанская делегация. Ее глава  -  немолодой  худой  седой  человек  с
приличной лысиной и сморщенным лицом, не плоским, а вытянутым  вперед.  Если
бы у нас с Испанией были нормальные отношения, я бы сказал: "Ничего,  вполне
приличный человек". Но у нас тогда отношения были  хуже  некуда,  натянутые,
даже враждебные, поэтому сей человек действовал на меня отталкивающе.  Перед
самым отъездом я виделся с Долорес Ибаррури. Я к  ней  относился  с  большим
уважением и сохраняю это уважение сейчас. Она обратилась ко мне с  просьбой:
"Товарищ Хрущев, хорошо, если бы вы  в  речи  или  реплике,  выбрав  момент,
заклеймили позором режим Франко в Испании". И я потом постоянно  думал,  как
бы  выступить,  чтобы  это  не  выглядело   грубостью?   Грубость-то   будет
неизбежной, но допустимой для парламентарных порядков.
   Однако выпад я должен был сделать не против делегации Испании,  а  против
ее политического режима, в пользу трудового народа Испании. И когда я  сидел
и клевал носом в лысину представителя Испанского государства,  то  вспоминал
Долорес и ее задание. Что касается делегации США, то хорошо запомнил, что  в
ее составе были негры и среди них женщина, солидная и  красивая  негритянка.
Тут, конечно, состоялась как бы  демонстрация  того,  что  в  США  все  люди
пользуются равными правами.
   На  официальное  заседание  я   попал   впервые.   Я,   человек   старой,
дореволюционной  формации,  читал  в  свое   время   отчеты   о   заседаниях
Государственной думы и о том, как бурно они проходили,  вплоть  до  удаления
делегатов  из  зала.  Чаще  других  удаляли  с  заседания   членов   фракции
большевиков, наказывая их порою даже исключением  из  нескольких  заседаний.
Теперь я впервые попал в место заседания представителей различных классов  и
от государств с разным социально-политическим  строем,  следовательно,  и  с
различными пристрастиями. Их представители стояли на неодинаковых  классовых
позициях, поэтому обострение обстановки было  доведено  до  предела.  Каждая
делегация вела себя в отношении ораторов и содержания  их  речей  по-своему,
реагируя всеми доступными средствами, которыми могла пользоваться.
   Обсуждались  все  вопросы  очень  бурно.  Представители  тех  или  других
государств поддерживали те предложения, которые им  импонировали.  Если  это
был представитель социалистической страны, то мы, конечно, стояли за него  и
вообще  поддерживали  все   предложения,   выгодные   социалистическим   или
неприсоединившимся странам. То были не просто выступления, а сплошной азарт,
ажиотаж с большим накалом страстей. Представители буржуазных  стран  шумели,
стучали о свои пюпитры, подавали реплики, устраивали обструкцию  ораторам  в
том месте их речей, которое считали неприемлемым. Мы стали платить им той же
монетой. Я впервые в жизни побывал на таком  заседании,  но  быстро  перенял
форму протеста и стал участвовать в этом, поднимая шум, стуча ногами и пр.
   Очередь слушания нашего вопроса была не близкой, и мы пока участвовали  в
обсуждении других вопросов, брали слово  для  реплик,  для  выступлений.  От
Советского Союза  выступал  я.  Возникало  много  интересных  ситуаций.  При
обсуждении  какого-то   вопроса   выступил   представитель   Филиппин.   Мне
показалось, что он молод, но европейцам очень трудно разобраться в  возрасте
представителей Азии. Я, например, попадал иной раз в затруднение, встречаясь
с китайцами. Мне казалось, что собеседник очень молод, а потом  оказывалось,
что он  человек,  уже  поживший  на  свете.  Филиппинец  выступал  с  речью,
направленной в поддержку политики США,  выставляя  себя  эдаким  прихвостнем
американского  империализма.  Я  резко  выступил  против  него   с   позиции
социалистических стран. Не помню аргументации,  которой  я  пользовался,  но
помню, что употребил выражение: "Мы  еще  вам  покажем  кузькину  мать!(5)".
Имелся в виду "показ  кузькиной  матери"  в  вопросах  экономики,  культуры,
демократического и социально-политического развития наших стран. Тот опешил.
А спустя какое-то время снова взял слово: "Выступая здесь,  господин  Хрущев
употребил выражение, которое мне перевели. Я перелистал много  словарей,  но
так и не  смог  разобраться,  что  это  значит,  какое  значение  имеет  его
выражение?". Наша делегация засмеялась. Он не первый не сумел перевести  эту
фразу. Когда-то американцы тоже задавали мне вопрос:  "Что  это  такое?".  И
переводили буквально: "Мать Кузьмы".
   Возникали и комедийные ситуации. Мы  занимали  твердую  позицию  и  когда
хотели выразить протест, то действовали так, как считали нужным, с тем чтобы
это  производило  впечатление.  Спокойно  высказывали  свою  точку   зрения,
подчеркивали нашу политическую независимость в том смысле,  что  у  нас  нет
никакого даже намека на преклонение  или  боязнь  в  отношении  США.  Они-то
давили на малые страны, просто властвовали  над  ними,  держа  их  за  горло
кредитами и вооруженным вмешательством в их дела. В перерыве в кулуарах зала
ко мне подошел тот самый филиппинец, подал руку и сказал: "Вы  меня  не  так
поняли, я не хотел причинить какого-то ущерба Советскому Союзу". Ну и ладно!
А при обсуждении тех или иных  вопросов  для  выступающих  действует  особый
порядок. Ораторы  записываются,  очередь  может  быть  очень  длинной,  пока
подойдет твой черед, страсти  остынут.  На  реплики  давали  две-три  минуты
сейчас же: как только оратор заканчивал выступление, объявляли: "Слово имеет
такой-то делегат в порядке реплики". Эту удобную форму  мы  и  использовали,
потому что сразу получали возможность остро реагировать на вопросы,  которые
ставили наши противники.
   Обсуждался вопрос о колониях.  Я  взял  слово  для  реплики  и  решил  ее
использовать как раз с тем, чтобы  выполнить  поручение  товарища  Ибаррури.
Очень остро выступил против режима Франко(6), не  называя  его  фамилии,  но
охарактеризовал этот  режим  реакционным  и  кровавым.  Употребил  и  прочие
выражения, которыми  мы  пользовались  в  печати  и  в  своих  выступлениях.
Получилось очень резко. Сейчас же выступил с репликой представитель Испании,
тот, который сидел у меня под носом. И после его выступления наша  делегация
и  делегаты  других  социалистических  стран  зашумели  и  застучали,   хотя
некоторые улыбались. Видимо, они не принимали всерьез такой  непарламентский
метод дискуссии. Вспомнив об отчетах о  заседаниях  Государственной  думы  в
России, я решил поддать жару, снял башмак и начал  стучать  по  пюпитру,  да
так, чтобы было  погромче.  Это  вызвало  бурную  реакцию  у  журналистов  и
фотографов*. Наши приятели после этого много шутили. Неру,  встретившись  со
мной, заметил, что, может быть, и не следовало так поступать.  Я-то  понимал
Неру. Он  проводил  политику  нейтралитета,  поэтому  занимал  промежуточную
позицию между капиталистическими и социалистическими странами и хотел играть
какую-то роль связующего моста, но с преобладанием личной симпатии  к  нашей
политике по вопросам борьбы за обеспечение мира  во  всем  мире,  за  мирное
сосуществование. Испанец, вернувшись, занял свое  место.  Проявлялось  столь
бурное выражение эмоций, особенно при репликах, что, даже когда он  садился,
мы перебросились колкостями. Хотя мы и не понимали друг  друга,  но  мимикой
выражали  свое  недовольство.  Вдруг  к  нам  подошел  полицейский,  который
обслуживал заседание ООН. Эта полиция подчинена генеральному секретарю  ООН.
Здоровый такой верзила и, конечно, американец; подошел и встал, как истукан,
между нами на случай, если дело дойдет до  рукопашной.  Происходили  случаи,
когда делегаты, схватываясь, применяли рукоприкладство. Не помню,  на  какой
день нашего пребывания  в  США  мы  узнали,  что  приехала  делегация  Кубы,
возглавляемая  Фиделем  Кастро.  Американцы  отнеслись  к   этой   делегации
оскорбительно. А сделано это было так, как умеют делать в Америке. Кубинскую
делегацию выселили из гостиницы. Выселил, конечно, якобы ее владелец.  Вроде
бы дело частное. Так. что правительство не несет никакой ответственности, не
вмешивается. Мне передали, что Кастро мечет гром и молнии, угрожая: если  не
найдет пристанища для своей  делегации,  то  как  бывший  партизан  разобьет
палатку на площади около здания ООН и бу

дет там жить. Потом владелец какой-то гостиницы в Гарлеме(7)
   -------------------------------------------* Н. С. Хрущев ошибся:  стуком
башмака по пюпитру он реагировал на выступление  представителя  Филиппин,  о
котором он говорит выше. В случае же с  испанцем  он  ограничился  кулаками,
которыми барабанил по пюпитру. Этот эпизод, в отличие от "ботиночного",  был
запечатлен кинокамерами. В памяти Н. С. Хрущева  эти  два  спора  слились  в
один. разместил делегацию Кубы у себя. Узнав о таком свинстве, проявленном в
отношении кубинской делегации, мы  возмутились.  Посоветовавшись  с  членами
нашей делегации, я предложил поехать в новую  гостиницу  с  визитом,  пожать
руку Фиделю, выразить ему свое уважение и сочувствие, нет, не сочувствие,  а
возмущение. Он человек волевой и вряд ли нуждался в сочувствии,  а  понимал,
что это является ответом американской реакции на политику, которую  проводит
кубинское революционное правительство. Это он воспринимал гордо, поэтому для
него это было не унижением, а результатом его  борьбы  против  дискриминации
его страны. Я попросил нашего представителя связаться с Кастро по телефону и
передать  ему,  что  Хрущев  хочет  немедленно  нанести   ему   визит.   Так
практиковалось, многие делегации приезжали друг  к  другу  с  визитами.  Мне
сказали, что Фидель благодарит за  внимание,  но  хочет  приехать  сам.  Он,
видимо, считал, что Советский Союз  -  великая  страна,  а  Куба  -  молодое
революционное государство, поэтому он должен приехать первым, а уж  потом  с
ответным визитом может приехать  и  представитель  СССР.  Тогда  я  попросил
передать, что Хрущев уже выезжает, ибо считал, что именно мы первыми  должны
нанести визит. Это подчеркивало  нашу  солидарность  с  Кубой  и  возмущение
дискриминацией, которая применялась к Кубе. И  второе:  кубинская  делегация
расположилась в негритянском Гарлеме, владельцем гостиницы  тоже  был  негр.
Тот факт, что кубинцы  живут  в  Гарлеме,  импонировал  неграм,  а  прибытие
Хрущева в район, населенный неграми, для  нанесения  визита  делегации  Кубы
вообще носило демонстративный характер.
   Я сообщил своей охране, что  выезжаем.  Охрана  сейчас  же  обратилась  к
начальнику отряда полиции, который был к нам  приставлен.  Нас  сопровождали
полицейские мотоциклисты с необычайной трескотней. Их было  довольно  много.
Наши товарищи передали мне, что начальник охраны, которого я знал лично  (он
охранял меня, еще когда я был гостем президента  Эйзенхауэра),  просит  меня
туда не ездить, потому  что  в  таком  районе  могут  быть  неприятности,  и
всячески отговаривает. Это еще больше убедило меня в необходимости  поехать,
иначе журналисты сразу же раззвонили бы на всю Америку, что Хрущев  побоялся
негров или того, что там будет  демонстрация,  а  может  быть,  нанесут  ему
какое-то физическое оскорбление. Официально я имел право туда ехать, так как
район находился в пределах нашего  свободного  передвижения,  и  я  попросил
передать начальнику группы полицейских, что использую свое право и поеду,  а
он, если не хочет, может не ехать. Конечно, он поехал. Сразу же  мне  подали
машину, и мы отправились к гостинице, в которой располагался Кастро.  Народу
там собралась  масса,  прежде  всего  журналистов.  Уж  и  не  знаю,  какими
способами они обо всем всегда узнавали,  но  скрыться  от  них  никуда  было
нельзя. Они дежурили около нашей резиденции и  следили  за  полицейскими.  И
когда я приехал в Гарлем, там все  было  забито  машинами.  А  раз  приехало
столько фоторепортеров,  кинооператоров  и  журналистов,  то  и  иной  народ
потянулся туда же, собралось огромное количество негритянского населения. Не
буду здесь говорить о внешнем  виде  этой  части  Нью-Йорка,  он  достаточно
хорошо  описан,  и  люди,  которые  интересовались  Америкой,  имеют  о  том
представление. Когда мы подъехали к гостинице, у подъезда нас ожидал  Кастро
с товарищами. Я впервые увидел его лично, и  он  произвел  на  меня  сильное
впечатление: человек большого роста с черной бородой, приятное строгое лицо,
в котором светилась какая-то доброта. Она просто искрилась на его лице  и  в
глазах. Мы заключили друг друга в объятия  (заключили  -  условное  понятие,
принимая во внимание мой рост и рост Кастро). Он нагнулся надо мной, как  бы
прикрыв меня своим телом. Хотя мой объем  в  ширину  несколько  больше,  все
поглощал его рост. К тому же он человек, плотный для своего возраста.  Затем
мы сразу  же  поднялись  к  нему  в  номер.  Войдя  в  гостиницу,  я  тотчас
почувствовал, что там кроме негров никто не  живет.  Бедное  старое  здание,
воздух  спертый,  тяжелый.  Видимо,  мебель  и   постельные   принадлежности
проветриваются недостаточно, может быть, они не первой или  даже  не  второй
свежести... Мы зашли в его номер и  перебросились  несколькими  фразами.  Он
выразил удовольствие моим посещением, а  я  высказал  слова  солидарности  и
одобрения его политики. Наша встреча была краткой, на этом, собственно,  она
и закончилась, и я вернулся в  свою  резиденцию.  Можете  себе  представить,
какой поднялся шум в американской печати! И не только  в  американской:  это
нашло широкий отклик во всем мире. Отмечались грубость и дискриминация, кото
рые были допущены в отношении кубинской делегации, а  также  демонстративное
посещение Кастро делегацией Советского  Союза.  И,  конечно,  наши  братские
объятия.
   На следующий день мы прибыли в  ООН  еще  до  открытия  заседания.  Потом
приехала кубинская делегация. От нас она располагалась  довольно  далеко.  Я
предложил подойти к ней и  поздороваться.  Мы  демонстративно  прошли  почти
через весь зал заседаний и там  поприветствовали  друг  друга.  Обнявшись  с
Кастро, вновь показали, что у нас складываются братские отношения и  что  мы
как друзья относимся к Кубе. Мы подчеркивали наше единство в в