Таганроге.  Говорю  -  в
Таганроге, потому что наша стрелковая дивизия в это время была  придана  1-й
Конной армии, которой командовал, как всем известно,  Буденный.  1-я  Конная
наступала на Ростов, мы же пошли на Таганрог. Это очень длинный путь  из-под
Орла. Но белые так быстро отступали, что нам надо было  буквально  поспевать
за ними.
   В 1920 г. мне довелось в составе той же дивизии проделать иной маршрут: 1
марта  мы  наступали  на  селение  Кошкино  (оно  имело  двойное   название:
Кошкино-Крым). У меня отложилось в памяти, что именно Кошкино-Крым. В начале
апреля мы дошли до Черного моря, заняли  Анапу  и  торжествовали  победу,  с
полным разгромом белогвардейцев. Мы их там сбросили  в  Черное  море.  Зимой
была создана кавалерийская группа для преследования белых.  Мы  мобилизовали
лошадей у  кубанских  казаков  и  посадили  на  коней  наших  бойцов,  потом
участвовали в освобождении Новороссийска. Но не вся дивизия была там:  часть
ее заняла Анапу и остановилась.  Спустя  пять  дней  отдыха,  проведенных  в
Анапе, двинулись на Таманский полуостров и заняли его в том же апреле,  а  1
Мая праздновали уже в Тамани.  Ну,  это  -  лирическое  отступление  в  моих
воспоминаниях. Действительно, воспоминания есть воспоминания, даже  если,  к
сожалению, они излагаются непоследовательно. Впрочем, это не  имеет  особого
значения.
   Возвращаюсь к тому, как из-под Киева уехал от нас Буденный. В  июле  1941
г. меня вызвали в Москву. Мне было интересно приехать именно тогда в Москву,
проинформироваться и узнать истинное  положение  вещей,  В  каком  состоянии
находится  наша  страна?  Какие  соображения   имеет   Сталин   относительно
задержания наступления противника, а потом нашего перехода в наступление? Мы
не могли даже занять твердую оборону, находились  в  стадии  отступления,  в
стадии поражений на фронте. В это время Сталин нигде "не вылезал"  со  своей
фамилией как Верховный Главнокомандующий, каковым  он  вскоре  был  назначен
(1). Распоряжения отдавались Ставкой. Нигде не говорилось - Командующий (или
Главнокомандующий)  Сталин.  Это  тоже   свидетельствует   об   определенном
настроении  Сталина,  который  не  хотел,  видимо,  связывать  свое  имя   с
поражениями наших войск.
   Итак, меня вызвали в Москву, но не сказали, по каким вопросам. Думаю, что
Сталин вызвал меня, чтобы узнать, как я  оцениваю  положение  дел  на  нашем
участке фронта. Я  занимался  тогда  только  территорией  Киевского  Особого
военного округа (2), то есть северной частью Украины. Южная часть Украины  -
это Южный фронт. Он был создан на основе Одесского военного  округа.  На  те
войска я никакого влияния не имел.
   Когда я приехал в Москву, мне сказали, что Сталин находится на  командном
пункте. Москву тогда бомбили очень часто, и штаб был перенесен  к  Кировским
воротам, в помещение Наркомата легкой  промышленности  СССР.  Это  помещение
было занято под штаб, а для Сталина и  руководства  партии  был  организован
командный пункт Ставки  там  же,  на  станции  метро  "Кировская".  Когда  я
встретился со Сталиным, он произвел на меня удручающее впечатление:  человек
сидел как бы опустошенный и ничего не мог сказать. Он даже не  смог  сказать
мне несколько подбадривающих слов, а я в этом нуждался, потому что приехал в
Москву, прибыл к Сталину, в центр, к руководству страной и армией. И  вот  я
увидел вождя совершенно морально разбитым. Он сидел на кушетке.  Я  подошел,
поздоровался. Он был совершенно неузнаваем. Таким выглядел апатичным, вялым.
Лицо его ничего не выражало. На лице было написано, что он во власти  стихии
и не знает, что же предпринять. А глаза у него были,  я  бы  сказал,  жалкие
какие-то, просящие.
   Сталин спросил: "Как у нас дела?". Я ему откровенно обрисовал обстановку,
которая у нас сложилась. Как  народ  переживает  случившееся,  какие  у  нас
недостатки. Не  хватает  оружия,  нет  даже  винтовок,  а  немцы  бьют  нас.
Собственно говоря, мне и не требовалось ему рассказывать, потому что он  сам
знал по докладам,  которые  делал  Генеральный  штаб:  армия  бежала,  немцы
превосходили нас и на земле, и в воздухе, у нас не хватало вооружения,  а  к
этому времени уже не хватало  и  живой  силы.  Все  рассказал,  в  каком  мы
находимся положении.
   Помню, тогда на меня очень сильное  и  неприятное  впечатление  произвело
поведение Сталина. Я стою, а он смотрит на  меня  и  говорит:  "Ну,  где  же
русская смекалка? Вот говорили о русской смекалке. А где  же  она  сейчас  в
этой войне?". Не помню, что ответил, да  и  ответил  ли  я  ему.  Что  можно
ответить на такой вопрос в такой ситуации? Ведь когда началась война, к  нам
пришли рабочие "Ленинской кузницы" и других заводов, просили дать им оружие.
Они хотели выступить на фронт, в поддержку Красной Армии. Мы  им  ничего  не
могли дать. Позвонил я в Москву. Единственный человек, с кем  я  смог  тогда
поговорить, был Маленков. Звоню ему:  "Скажи  нам,  где  получить  винтовки?
Рабочие требуют винтовок и хотят идти в ряды Красной Армии, сражаться против
немецких войск". Он отвечает: "Ничего я не могу тебе  сказать.  Здесь  такой
хаос, что ничего нельзя разобрать. Я только  одно  могу  тебе  сказать,  что
винтовки,  которые  были  в  Москве  у  Осоавиахима  (а   это   винтовки   с
просверленными патронниками, испорченные), мы приказали переделать в боевые,
велели заделать отверстия, и все эти  винтовки  отправили  в  Ленинград.  Вы
ничего не сможете получить".
   Вот и оказалось: винтовок нет, пулеметов нет, авиации совсем не осталось.
Мы оказались и без артиллерии.  Маленков  говорит:  "Дается  указание  самим
ковать оружие,  делать  пики,  делать  ножи.  Станками  бороться  бутылками,
бензиновыми  бутылками,  бросать  их  и  жечь  танки".  И  такая  обстановка
создалась буквально через несколько недель! Мы оказались  без  оружия.  Если
это тогда сказать народу, то не знаю, как отреагировал  бы  он  на  это.  Но
народ не узнал, конечно, от нас  о  такой  ситуации,  хотя  по  фактическому
положению вещей догадывался. Красная Армия осталась без должного пулеметного
и артиллерийского прикрытия, даже без  винтовок.  Под  Киевом  мы  на  время
немцев задержали. Уверенности, что выдержим, однако, не было, потому  что  у
нас не было оружия, да не было еще и войск. Мы  собрали,  как  говорится,  с
бору по сосенке, наскребли людей, винтовок и организовали  очень  слабенькую
оборону. Но и немцы, когда они подошли к Киеву, тоже были слабы, и  это  нас
выручило. Немцы как бы предоставили нам  время,  мы  использовали  его  и  с
каждым днем наращивали оборону города. Немцы уже не могли взять Киев с ходу,
хотя и предпринимали довольно энергичные попытки к  его  захвату.  Я  сказал
Сталину, что Киев еще наш и мы твердо держимся,  построив  прочную  оборону.
Это были первые серьезные достижения в создании обороны. Против наших  войск
неоднократно предпринимались атаки, и мы  их  с  успехом  отбили.  И  я  ему
сказал: "Сейчас у нас есть уверенность, что наступление на Киев в  лоб  вряд
ли будет иметь успех". Вот я говорю сейчас: "Вряд ли". Думаю, что для людей,
которые имеют хоть какое-то понятие об обстановке в то время, это  "вряд  ли
будет иметь успех" - слишком оптимистическое заявление.
   В Красной Армии тогда, к сожалению, больше рассказывали, как мы бежали, а
не как давали отпор. Хотя в процессе бегства наши войска  останавливались  и
наносили довольно чувствительные удары по врагу. Это  я  теперь  ясно  вижу,
когда прочел книгу "Совершенно секретно! Только для  командования!".  В  ней
для меня особенно интересны были  подлинные  документы  из  стана  врага.  С
комментариями в книге я не во всем  согласен:  они  недостаточно  глубоки  и
недостаточно объективны. Дальше,  видимо,  я  выскажу  свое  мнение,  в  чем
конкретно я считаю их недостаточно глубокими и недостаточно объективными. Но
вражеские документы доставили мне, я бы сказал, наслаждение.  Запоздалое  по
времени, но наслаждение.
   Я читал  эту  книгу  (издательство  "Наука".  1967)  и  видел,  как  этот
бесноватый Гитлер корчился, как извивался он под  ударами  наших  доблестных
советских войск и на тех направлениях, где я был членом Военного совета  (ни
в какой степени я не приписываю этот факт своим личным  качествам.  Упоминаю
об этом, чтобы  меня  никто  не  подозревал  или  тем  более  не  обвинял  в
нескромности). Сейчас, объективно делая выводы на основе  заключений  врага,
вижу, что наибольшее сопротивление  оказывали  и  наибольший  урон  наносили
немецким войскам именно мы, на Юге. В первые дни войны я был в КОВО, затем в
Военном  совете   Юго-Западного   фронта,   затем   Южного   фронта,   потом
Сталинградского и Юго-Восточного, затем опять  Южного,  далее  Воронежского,
потом 1-го Украинского фронта. Мне было приятно читать.
   Сейчас мы перешагнули 20 с лишним лет после разгрома гитлеровских  войск.
Документы, которые были совершенно секретны, стали доступны всем, кто желает
познакомиться с тем, как организовывалась и как протекала эта великая борьба
народов  против  фашистской  чумы,  против  гитлеровских  сумасбродных  идей
господства  нацизма  над  всем  миром  и  прочих  бредней,  которые   Гитлер
высказывал и в которые верил. Нужно прямо сказать, что Гитлер увлек немецкий
народ. Изображать, что его никто не поддерживал, глупо. Если  бы  Гитлер  не
имел опоры в немецком народе, то не смог бы добиться того, чего  достиг.  Он
обманул немцев, это верно. Но все-таки даже рабочие поддерживали его. Я  это
знаю по допросам пленных. Да и внутренней  широкой  антигитлеровской  борьбы
рабочих и крестьян в Германии  не  чувствовалось.  Если  бы  это  было,  то,
видимо, такой стойкости, которую показали немецкие войска во Второй  мировой
войне, не проявилось бы. Если бы немецкая армия, которая состояла из рабочих
и крестьян, если бы эти люди выступали против нацизма и против  Гитлера,  то
они не проявили бы такой стойкости. Поэтому-то нам и приходилось каждую пядь
земли брать с боем и проливать очень много крови.
   Все наши военные знают, что когда мы готовились к наступлению,  то  место
для удара выбирали наиболее выгодное  в  стратегическом  отношении,  которое
отвечало бы нашим стратегическим  замыслам:  не  с  немецкими  солдатами,  а
румынскими или итальянскими. Эти войска были малоустойчивы к  нашим  ударам.
При первом же ударе оборона, которую  занимали  эти  войска,  разваливалась.
Иное положение складывалось  на  тех  участках,  где  в  обороне  находились
мадьяры. Мадьяры оказывали очень упорное сопротивление. Видимо, я  несколько
отвлекся, так как то, что  я  говорю,  скорее  всего,  должно  относиться  к
заключительной части моих воспоминаний.  Поэтому  возвращаюсь  к  беседе  со
Сталиным. Сталин меня расспрашивал, и я рассказал ему о положении  на  нашем
участке фронта. Его голос и выражение лица были  не  сталинскими.  Я  привык
видеть его уверенность, твердое такое выражение лица и  глаз.  А  здесь  был
выпотрошенный  Сталин.  Только  внешность  Сталина,  а  содержание  какое-то
другое.
   Я уже говорил, что  меня  неотвязно  преследует  его  упрек  в  отношении
русского народа. Он сказал: "Ну вот, говорили: русская смекалка! Где же  это
сейчас русская смекалка? Где она? Почему не  проявляется?".  Не  помню,  что
ответил ему. Наверное, ничего. Потому что ответить я ничего не мог.  Русскую
смекалку из кармана не вытащишь. Я был внутренне возмущен.  Когда  уехал  из
Москвы,  меня  просто  распирало.  Как   же   так?   Он   возлагает   сейчас
ответственность  на  всю  русскую  нацию.  Русские,  дескать,  не  проявляют
смекалки... Так как же ты можешь так думать о людях, русских ли,  украинцах,
белорусах, узбеках или других народах нашей великой Родины?  Обвинять  их  в
том, что они не проявили смекалки  в  то  время,  когда  первая  смекалка  -
вооружение, вооружение и еще раз вооружение! Вот что прежде всего,  а  потом
уже проявление смекалки в том, как правильно и более эффективно использовать
это вооружение.
   Наши войска твоей волею, именно твоей, Сталин, были  поставлены  в  такие
условия, когда они не имели даже достаточного количества винтовок. Я уже  не
говорю о противотанковой артиллерии; не говорю, что мы сначала и понятия  не
имели о противотанковых ружьях. Не было  у  нас  и  автоматического  оружия.
Потом  появились  автоматы  ППШ.  Эти  автоматы   были   изобретены   нашими
конструкторами-оружейниками  вскоре   после   Финляндской   войны,   но   не
изготавливались. В Финляндии мы на практике познакомились  с  этим  оружием.
Финнами оно широко применялось против наших войск, и мы несли очень  большой
урон. Несмотря на это,  такого  оружия  у  нас  не  было  в  начале  Великой
Отечественной войны. В то время рассуждали так, что это оружие  неприцельное
и очень расточительное по количеству употребляемых боеприпасов. Этот  вопрос
- святая святых Сталина, он был тут судья. Поэтому в Красной Армии  оставили
винтовку.
   Но жизнь показала обратное. Мы вынуждены были вернуться к  этому  оружию.
Быстро и в достаточном количестве стали делать автоматы и снабжать ими  нашу
армию. А если бы это сделали раньше? Если бы это правильно было оценено? Кто
в этом виноват? Сталин виноват. Сталин и Сталин! Могут сказать: не Сталин же
занимался вопросами вооружения. Именно Сталин! Я  уже  раньше  говорил,  что
старался несколько раз приоткрыть глаза Сталину на маршала Кулика, чтобы  он
более трезво оценил его. А он все-таки он не стал  меня  слушать.  Наоборот,
упрекнул меня, что  я  не  знаю  этого  человека,  а  он  его  знает.  Такая
самоуверенность в оценке людей и, следовательно, в знании дела  вот  к  чему
теперь привела. Стоила стольких жизней, такой крови советским  людям...  Вот
какой промах был допущен по вине Сталина.
   Сегодня утром мне звонили многие товарищи и поздравляли с  днем  50-летия
Советских Вооруженных Сил. Звонил мне и мой товарищ, давний друг  Сердюк.  Я
его знаю много лет как партийного работника. Он  вместе  со  мною  уехал  из
Москвы  на  Украину,  стал  потом  вторым  секретарем  Киевского  городского
партийного комитета и я был избран первым. Мы жили и работали с ним  вместе.
Когда началась война, я порекомендовал его членом Военного совета 6-й армии.
Он был утвержден в должности, а потом оставался членом Военного совета армии
до полного разгрома немцев под Сталинградом.  Там  он  был  членом  Военного
совета 64-й армии, которой командовал  Шумилов  -  замечательный  генерал  и
замечательный человек (3). Он сейчас находится на пенсии.
   Я уже говорил, что 6-я и 12-я армии отступили после того, как немцы зашли
глубоко во фланг этим армиям, а потом они их окружили и разгромили где-то  в
районе Умани. Эти две армии попали в плен. И их штабы попали в плен вместе с
командующими Музыченко и Понеделиным. Вот тогда снова возник в  моей  памяти
довоенный инцидент с Музыченко, но уже, как говорится,  последствий  никаких
не было. Допускали только, что мы, видимо,  прозевали,  и  он,  может  быть,
действительно был нечестным  человеком,  хотя  его  поведение  и  управление
войсками оставались до конца  безупречными.  12-я  и  6-я  армии,  борясь  в
окружении, наносили, как теперь известно по  немецким  документам,  довольно
большой урон немецким войскам и дрались до последнего. Музыченко был взят  в
плен раненым; кажется, он лишился ноги. Музыченко попал  в  такой  переплет,
который вроде бы давал все основания верить, что он нечестный  человек,  что
он немецкий агент. Это было умозаключение, которое  не  подтвердилось.  Хотя
косвенные показатели вроде бы имелись.
   Эти генералы, попав в плен, числились у нас  как  предатели.  Тогда  все,
попавшие в плен, считались  по  приказу  Сталина  предателями,  а  семьи  их
подлежали высылке в Сибирь. Это было  применено,  конечно,  и  против  семей
Музыченко и Понеделина. Потом эти люди вернулись домой. Я  даже  помню,  что
Музыченко возвратился на какую-то работу в ряды Советской Армии, Понеделин -
тоже. Потапов тоже попал в плен и тоже вернулся. Он потом  занимал  какую-то
командную должность  в  Советской  Армии.  Вот  в  такие  сложные  переплеты
попадали порой наши командиры (4).
   Хотел бы рассказать еще  о  таком  случае.  Думаю,  что  организовал  эту
подлость Сергиенко (5). Сергиенко был наркомом внутренних  дел  УССР.  Такой
длиннющий и хитрый человек. Оборотистый человек. Потом  оказалось,  что  это
был очень нечестного склада, коварный человек.  В  Киеве  сложилась  тяжелая
обстановка, и мы  вынуждены  были  перенести  штаб  Юго-Западного  фронта  в
Бровары. Мы сделали это вместе с командующим войсками.  И  вдруг  я  получаю
телеграмму от Сталина, в которой он несправедливо обвинял нас в  трусости  и
угрожал, что "будут приняты меры". Обвинял в том, что мы намереваемся  сдать
врагу Киев. Сталин верил своим чекистам, считал, что они безупречные люди. В
телеграмме, конечно, ссылки на них не было. Но я убежден, что никто  не  мог
сделать это, кроме Сергиенко. Это была подлость!
   А когда Киев был немцами обойден, он остался в  их  тылу  и  выбрался  из
окружения, переодевшись в крестьянскую одежду. После этого случая я  его  не
уважал и ему не доверял. Рассматривал его как подлого  человека,  способного
на клевету. Чтобы выставить себя героем, он  мог  других  людей  обвинить  в
самых смертных грехах.  Но  теперь  история  знает,  что  мы  не  только  не
намеревались сдавать Киев, а нанесли немецким войскам очень большой  урон  и
отбили у них охоту атаковать город в лоб. Киев пал не в результате того, что
он был оставлен нашими  войсками,  которые  его  защищали,  а  в  результате
обходных маневров, предпринятых немцами с севера и с юга, из районов  Гомеля
и Кременчуга. Это я просто  попутно  припомнил  неприятный  эпизод,  который
глубоко переживал.
   Однажды, в конце июля или в начале  августа  1941  г.,  мне  позвонил  из
Москвы в Киев Сталин и сказал, что создан  штаб  Юго-Западного  направления.
Командующим войсками  Юго-Западного  направления  назначили  Буденного  (6).
Буденный будет сидеть под Полтавой со своим небольшим оперативным штабом  по
управлению и координации  действий  двух  фронтов:  Юго-Западного,  войсками
которого командовал Кирпонос, а я был там членом Военного совета,  и  Южного
фронта, войсками которого командовал в то время, кажется, Тюленев  (7).  Там
имела место быстрая смена командующих. Сначала командовал Тюленев,  потом  -
Рябышев,  затем  -  Черевиченко,  потом,  в  конце  концов,   был   назначен
Малиновский (8).
   Он был наиболее стабильным  командующим  и  довольно  долго  находился  в
должности командующего войсками Южного фронта. Ему, как говорится, достались
и шишки, и пышки. Шишки - оттого, что в  1942  г.  он  вторично  сдал  врагу
Ростов. Его войска были разгромлены,  как  и  войска  Юго-Западного  фронта.
Малиновский попал в опалу и был снят с командования. Потом, спустя  полгода,
опять вернулся в должность и вновь командовал войсками Южного фронта.  Далее
он командовал, кажется, войсками  Юго-Западного,  3-го  Украинского  и  2-го
Украинского фронтов и в этой должности закончил войну на  западе,  дошел  до
Вены и Праги и торжествовал вместе с  другими  полный  разгром  гитлеровских
войск...
   Итак, Сталин сказал мне: "Буденный в Полтаве один, и мы считаем, что  Вам
надо было бы к нему поехать. Мы утвердим Вас членом Военного совета Главного
командования Юго-Западного направления, и Вы с Буденным  будете  командовать
двумя фронтами: Юго-Западным и Южным". Отвечаю: "Если мне нужно  поехать  на
Юго-Западное направление, в штаб к Буденному, то вместо меня можно назначить
товарища Бурмистенко - второго секретаря ЦК Коммунистической партии  Украины
(9).  Очень  хороший  товарищ,  умный  человек,  и  он  вполне  справится  с
обязанностями. Он знает людей и  они  его  знают.  Отношение  к  нему  очень
хорошее. Командующим же оставить Кирпоноса". "Хорошо, - говорит. - Вы  тогда
вызывайте Бурмистенко и скажите, что он утвержда