давать  большие  взятки.  По-прежнему  чиновники  будут
арестовывать купцов, если не хватает на  приданое  дочке,  ревизоры  будут
срывать печати с товаров, и  начальники  застав  -  сообщать  приграничным
грабителям о приближении каравана, за долю в добыче. Да  и  сам  Андарз  -
человек ненадежный. А вот как придет ему в голову завоевать Осую?
     Вполне понимаю осуйского консула.
     Обычный дипломат на  его  месте,  как  я  уже  сказал,  предъявил  бы
государю письмо, одолел Нарая и вернулся бы  домой  героем.  Но  Айр-Незим
задумал большее - он понял, что недовольство народа, присутствие  варваров
в столице, страх чиновников, - все результаты правления Нарая, - позволяют
ему переменить не просто правителя, но сам образ  правления!  Покончить  с
империей в том виде, в котором она  есть:  заставить  не  осуйских  купцов
дрожать  перед  наместниками  империи,  а  наместников  империи  -   перед
осуйскими купцами. Превратить империю в стадо овец, а варваров в  овчарок;
править империей, угрожая затравить ее  варварами,  и  править  варварами,
угрожая отобрать у них империю, обеспечить Осуе торговую монополию по всей
империи и за ее пределами, и  уж  точно  сделать  так,  чтобы  никакая  из
провинций,  ни  Инисса,  ни   Чахар,   ни   наглая   Аракка   не   рождали
купцов-конкурентов Осуи.
     На месте Айр-Незима, - сказал Нан, - я бы сделал именно это, -  но  я
был на  месте  чиновника  империи,  и  замысел  Айр-Незима  мне  очень  не
понравился.
     Я,  однако,  понимал,  что  Айр-Незим  не  станет   упускать   такого
популярного  союзника,  как  господин  Андарз,  и  с  этой   минуты   ваше
спокойствие, господин  Андарз,  стало  представляться  мне  в  чрезвычайно
черном свете. Мне показалось, что вас уже  не  заботит  судьба  лазоревого
письма, потому что вы нашли более жестокий способ расквитаться с Нараем.
     Меня этот способ не  очень-то  устраивал,  и  я  подумал,  что,  если
предъявить государю лазоревое письмо, то  повод  для  мятежа  отомрет  сам
собой. Но как добыть это письмо?  Ведь  не  могу  же  я  просто  прийти  к
Айр-Незиму и попросить его сделать этакое одолжение? А если влезть ночью в
кабинет Айр-Незима, - так ведь эти бумаги не так спрятаны, чтобы их  можно
было найти!
     Вместо того, чтобы отбирать у Айр-Незима бумаги, я  решил  предложить
ему новые: и вот вчера я явился к нему в дом с документами,  доказывающими
его соучастие в завоевании Аракки и гибели брата Андарза. Это  были  очень
неприятные для Айр-Незима документы, так как есть вещи, которые вы никогда
и никому не прощали, и, даже если бы, увидев документы, вы  не  отказались
бы от соучастия в перевороте, вы бы непременно придушили Айр-Незима после.
     И вот я пришел с Шавашем к Айр-Незиму, и пока я беседовал с  консулом
в главном зале, Шаваш пролез к нему в кабинет и схоронился над балкой.  Мы
договорились так: если Айр-Незим отдаст мне письмо и получит документы, то
он отнесет документы в кабинет, и уж  дело  Шаваша  выкрасть  их  из  того
места, куда он их положит. А если Айр-Незим письма мне  не  отдаст,  то  я
хлопнусь в обморок: Айр-Незим  вытащит  из  меня  документы  и  понесет  в
кабинет, и опять-таки это дело Шаваша - обобрать тайник или сейф.
     Вообразите мое изумление,  когда,  перепутав  мои  намеки,  Айр-Незим
протянул мне план подземных ходов в императорский дворец, и  заверил,  что
план достался ему с полного вашего одобрения. Тут я хлопнулся в обморок, и
Айр-Незим вытащил из меня план,  и  мне  оставалось  только  надеяться  на
сообразительность Шаваша.
     Нан вздохнул и продолжал:
     - Признаться, это была очень  неприятная  ночь,  а  утро,  которое  я
провел возле вашего дворца, было еще неприятней. Я мог нажаловаться  Нараю
и предотвратить заговор, но я  не  мог  предотвратить  бунта.  Заговор  бы
кончился разделом  государства;  бунт  послужил  бы  Нараю  предлогом  для
тотальной расправы. К тому же на моих руках было шестьсот шестьдесят тысяч
осуйских кредитных билетов. Если бы заговор удался, я бы  стал  покойником
по приказу Айр-Незима. А если бы заговор не удался, то Нарай первым  делом
запретил бы торговлю с  Осуей,  и  тогда  покойниками  стали  бы  осуйские
кредитки.
     Тут мне к  тому  же  принесли  записку  о  том,  что  со  мной  хочет
встретиться Свиной Зуб. Это меня совсем расстроило, - ведь  я  знал  этого
разбойника как человека, который по просьбе  Айр-Незима  убирал  неугодных
тому людей.
     Если бы Айр-Незим посвятил меня в  свои  планы,  вместо  того,  чтобы
откупаться  деньгами,  то,  может  быть,  я  и  увидел   бы   какое-нибудь
преимущество для страны в этих планах. Но так как Айр-Незим не  только  не
посвятил  меня  в  свои  планы,  но  и  внес  в  списки  лиц,   подлежащих
уничтожению, то мне справедливо казалось, что ничего хорошего для страны в
этих планах нет.
     К тому же весь ужас моего  положения  заключался  в  том,  что,  даже
добудь я теперь лазоревое письмо, я бы не решился отдать его вам, господин
Андарз, потому что вам оно больше не было нужно, и я не  имел  возможности
лично и быстро передать его государю!
     Нан тяжело вздохнул. Он не стал прибавлять, что ему не хотелось лично
передать  письмо  государю,  потому  что,  сделав  это,  он  бы   навсегда
запечатлелся в памяти государя как человек, передавший "то гадкое письмо".
     - И вот, - продолжал Нан, - я иду по коридору управы Нарая,  и  вдруг
мне навстречу ведут Шаваша. Я иду за ним и беседую с ним  в  камере,  -  и
оказывается, что он добыл письмо и был случайно задержан на  пути  ко  мне
этими ребятишками из "тростниковых стен". Мальчик  дрожит,  как  яйцо  над
иголкой, и душа у него замерзла от страха, но мы внимательно обговариваем,
что и как ему говорить перед советником Нараем, - и Шаваш  исполняет  свою
роль в совершенстве.
     При дальнейшем вы присутствовали сами.
     Андарз всплеснул руками и оборотился к Теннаку:
     - Значит, это ты напал на Иммани! Глупый варвар, как можно  оставлять
ворованное в незапертой комнате!
     - Но Теннак вовсе не оставил эти вещи в незапертой комнате, - отвечал
Нан, - в том-то все и дело! Он испугался и снес их к  городскому  алхимику
по кличке Чемоданчик, вместе с которым и варил золото. Он упросил алхимика
продать вещи и употребить их на взятки духам.
     - О чем не знал господин Теннак, -  так  это  о  том,  что  проклятый
алхимик был сообщником Иммани, и Иммани свел его с Теннаком с  тем,  чтобы
обобрать доверчивого варвара, а потом утопить его в ваших глазах, господин
Андарз. Иммани сам, будучи пьян, проговорился мне об этом месяц  назад,  и
мне стоило бы поразмыслить, с чего это Иммани отказался от  такой  поганой
затеи.
     Алхимик уже признался, что он показал Иммани полученные вещи.  Иммани
узнал ларчик  с  запрятанными  под  крышку  документами,  вскрыл  его,  и,
сообразил, какой прекрасный случай предоставляет ему  судьба.  Сначала  он
попытался продать письмо через Ахсая вам, господин Андарз, а потом,  когда
Ахсая  убили,  он  продал  его  Айр-Незиму.  Интересно,  что  он  расписал
Айр-Незиму точно такую же историю про ограбление, разбойника и посредника!
     Андарз засмеялся. Молодой чиновник выждал и продолжал:
     - Что же касается Шаваша, то он снял с мертвеца только шестьсот тысяч
в осуйских кредитках, каковые я и возвращаю вам, господин Андарз.
     И  молодой  чиновник,  почтительно  поклонившись,  протянул   Андарзу
толстую пачку.
     - Что ж, - сказал Андарз, - в сложившихся обстоятельствах,  я  думаю,
мне ничего не остается, как признать ваше полное право распорядится  этими
деньгами.



                                  ЭПИЛОГ

     Года три спустя, в жаркий летний день, на плетеной трактирной террасе
в одном провинциальном местечке, сидело трое  купцов:  купцы  ели  дыню  и
обсуждали последние известия  из  Дальней  Аракки,  где  войска  господина
Андарза наконец-таки взяли город Инех, священную столицу ласов.  Говорили,
что между королем ласов Аннаром и его главным союзником, князем Росомахой,
не было согласия, хотя в бою этого заметно не было. Но, когда стало  ясно,
что город удержать нельзя, и ласы стали бросаться на свои  мечи,  Аннар  и
Росомаха, вместо того,  чтобы  покончить  с  собой,  сошлись  в  поединке,
наконец-таки желая удовольствовать свою неприязнь: Росомаха победил Аннара
и велел рабу покончить с собой.
     Известия из Дальней Аракки сильно  занимали  присутствующих:  дело  в
том, что один из них был купец, снабжавший армию нефтью и серой, а  другие
два были хозяева заводиков. Эти заводы они уступили  Андарзу  в  обмен  на
покровительство, и аккуратно делились с ним прибылью,  и  старший  из  них
послал в войско Андарза дюжину самых крепких своих работников  и  вооружил
еще сорок всадников, и платил им за все время, пока они были в  войске.  О
трате он ни капельки ни жалел.
     - Империи, - говорил он, - подобает покорять варваров, а народ должен
это приветствовать. Сын пишет, близ Инеха хороши медные рудники,  -  ежели
господин Андарз будет сдавать эти рудники в аренду, я надеюсь, что  он  не
забудет о моем патриотизме.
     Собеседники кивали: они понимали, что одному старику  медные  рудники
не поднять, и были готовы внести свою долю.
     Разговор этот внимательно  слушал  молодой  чиновник  шестого  ранга,
посланный, судя по щеголеватому его кафтану,  из  столицы  с  какой-нибудь
проверкой. Чиновник был не один: рядом с ним сидел хорошенький мальчик лет
тринадцати или четырнадцати, в синей бархатной  курточке  лицеиста  Белого
Бужвы.
     Вот спустя некоторое время купец поинтересовался у чиновника, кем ему
приходится мальчик, - братом или племянником, и куда они едут, и  чиновник
ответил, что мальчик этот ему вроде воспитанника, и из-за летнего перерыва
в занятиях он взял его с собой, а едет он инспектировать сыры в  провинции
Инисса. Разговорились; чиновник  как-то  удивительно  располагал  к  себе;
заказал всей компании вина и поинтересовался, не  укажут  ли  ему  хорошую
модную лавку, -  он  слыхал,  что  в  здешних  местах  отличные  кружевные
воротники. Один из торговцев как раз занимался воротниками. Принесли  узел
с образцами, бывший с торговцем, чиновник пришел в такой восторг, что  тут
же, не торгуясь, купил три штуки. Сели вместе пить вино.
     - А помните советника Нарая, - вдруг полюбопытствовал один из купцов.
- Страху-то  было,  а  что  оказалось?  Арестовывал  людей  за  страсть  к
стяжательству и за блуд, а сам в это время сделал какой-то девице ребенка,
- государь выгнал его сразу, как только узнал о девице.
     - И вовсе не поэтому его выгнали,  -  возразил  сосед.  -  В  саду  у
Андарза стояла статуя плачущего лебедя, господин Андарз  переселил  в  эту
статую душу Нарая и  оттяпал  ей  голову,  и  как  только  это  случилось,
государь охладел к Нараю.
     - А сколько вы платите господину Андарзу, - полюбопытствовал  молодой
чиновник.
     - Да процентов тридцать платим, - ответил купец.
     - А зачем?
     - Как зачем? - рассердился купец, -  затем,  что  я  как  яйцо,  меня
только курица не раздавит. Конечно, если бы меня человеком  признали,  так
ни шиша бы Андарз от меня не видал. Только вряд ли это случится, а?
     - Да, - согласился молодой чиновник, - вряд ли господин Андарз станет
добиваться, чтобы вас признали человеком, даже если ему  очень  хорошо  за
это заплатить.



                              Юлия ЛАТЫНИНА

                          ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ БОГЕ




                                    1

     Высокоученый чиновник ведомства справедливости и  спокойствия,  особо
полномочный инспектор из столицы, господин Нан, осматривал постоялый двор,
принадлежавший некоему Кархтару.
     Сам Кархтар пребывал в бегах, и по всему Харайну ветер лениво  трепал
объявления: три тысячи за  голову  убийцы  городского  судьи  и  зачинщика
мятежа в Иров день...
     Постоялый  двор  был,  как  все  постоялые  дворы   Нижнего   Города:
неказистое двухэтажное строение с плоской кровлей, отгороженное  от  улицы
стеной из сырцового кирпича с толстыми лопатками, в центре дома неизбежный
дворик, к западной стене лепились как попало  хозяйственные  постройки,  и
там же начинался садик с прудом посередине. В пруду плавали недорогие,  но
неплохо  подобранные  кувшинки;  у  деревянной  беседки  цвело   бледными,
вытянутыми трубочкой цветками личевое  дерево.  Господин  Нан  не  столько
присматривался, сколько принюхивался. Запахи в  империи  говорили  многое;
глухие стены скрывали содержимое садов и внутренних комнат, и те  извещали
о достатке благовониями и ароматами цветов. Запах растения был важней  его
вида. В саду Кархтара пахло невзыскательно: парчовой ножкой и лоскутником.
     В ветвях личевого дерева  запуталась  блестящая  мишура,  и  с  рылец
карнизов сиротливо свисали  длинные  гирлянды,  развешанные  в  миновавший
четыре для назад праздник Великого Ира. Карнавальное время остановилось  в
покинутом доме бунтовщика, потихоньку выцветая на солнце.
     Сопровождавший столичную штучку секретарь городской судебной  управы,
некто Бахадн, недовольно косился на  все  эти  размалеванные  полотнища  и
красные ленты, исписанные пожеланиями счастья. Не то чтобы  в  самих  этих
лентах содержался некий криминал, вовсе нет, хотя, если подумать, бывали и
другие времена... Бывали времена, когда за вон этакое  полотнище,  которое
по всем правилам желает обитателям большой чин,  а  висит,  извините,  над
свинарником, - могли и загрести. Могли и  сказать:  "Это  ты  на  что  же,
почтеннейший, намекаешь, - что в  империи  каждая  свинья  может  получить
большой чин? А вот как мы тебя сейчас соленой розгой... Ах, не хочешь?  По
неразумию? Дай-ка  ты  мне,  брат,  двадцать  пять  розовеньких,  тогда  и
согласимся, что по неразумию..."
     Но...  Что-то  скверное,  нечиновное  чудилось  секретарю  в   каждом
празднике, словно праздник - двоюродный брат мятежа.
     А столичный инспектор тем временем присел у садового алтаря и  провел
рукой по шершавой глыбе. Собственно, присутствие этой глыбы  было  гораздо
более серьезным правонарушением, чем праздничная  лента  над  свинарником,
потому что это был Иршахчанов  камень  -  точнее,  подделка  под  него,  а
Иршахчановым камням в частных местах стоять не положено.
     Две тысячи лет  назад  основатель  империи  Иршахчан  отменил  навеки
"твое" и "мое", и повелел, чтобы межевые камни отныне не оскверняли  общей
для всех земли. Камни убрали с полей и расставили на  перекрестках  дорог,
украсив их изречениями Иршахчана. Они утратили смысл  и  обрели  святость.
Сейчас  они  почитались  как   знаки   высшего   хлебного   инспектора   и
распорядителя небесных каналов.
     Но крестьяне, хотя и знали, что покойный император  -  верховный  бог
империи, молились местным богам, а не  Иршахчану,  так  же,  как  подавали
прошение о семянной ссуде в сельскую канцелярию, а не в столичную  управу,
- и дадут скорее, и сдерут  меньше.  Иршахчановы  камни  зарастали  всякой
дрянью и оставались месяцами без еды, разве что если поселится под  камнем
какой-нибудь настырный покойник или щекотунчик со змеиной пастью... А  тут
камень стоял как новенький. Инспектор наклонился, разбирая надпись.
     - Надпись "пышного хлеба", - почтительно сказал секретарь  Бахадн.  -
Люди "пышного  хлеба",  так  эти  бунтовщики  сами  себя  называют.  Когда
бунтовщик Нерен основывал эту секту, он ссылался на слова из канонического
текста "Книги творения ойкумены": "Государь разделил земли, отменил  долги
и уравнял  имущества.  Тогда  повсюду  воцарилась  справедливость,  мир  и
равенство,  исчезли  деньги,  а  с  ними  зависть,   корысть,   вражда   и
беспокойство, и от этого  хлеба  стояли  такие  длинные,  что  скрывали  с
головой едущего всадника".
     А сочинитель Нинвен всю жизнь  страдал  оттого,  что  его  обошли  на
экзаменах, -  как  и  здешнего  хозяина  -  и  всем  хотел  доказать  свою
образованность.  И  стал  доказывать,   что   акшинские   списки   древнее
канонического текста, а в них  стояло:  "И  от  этого  хлеба  стали  такие
пышные, что из полузерна пшеницы пекли пирог".
     Господин Бахадн хмыкнул:
     - И из-за этой цитаты "длинные" и "пышные" ненавидят  друг  друга  не
меньше, чем чиновников.
     Столичный инспектор поднялся по крутой  лесенке  на  второй  этаж  и,
пригнувшись, вошел в большую, с низким потолком гостиную.  За  четыре  дня
ветер вымел из комнаты аромат воскурений, и теперь она пахла тоже  кустами
инча: запахом садовым, нежилым. Рыжеватая пыль, носившаяся  в  воздухе  по
жаре, осела  тонким  слоем  на  столе,  на  грубых  деревянных  скамьях  и
табуретках, на переплетах многочисленных книг.
     - Здесь они собирались  последний  раз,  -  сказал  господин  Бахадн,
указывая на стол посередине  комнаты.  На  столе  стояли  чаши,  недопитый
пузатый чайник и большая фарфоровая плошка для гадания по маслу.  Господин
Бахадн объяснил, что постоялый  двор  принадлежал  еще  отцу  Кархтара,  у
самого бунтовщика не хватило бы на него сметки. А когда отец умер, Кархтар
разными неправдами сумел-таки перенять заведение в наследство.
     - Только теперь здесь собирались все окрестные  разбойники,  особенно
из тех, что именовали  себя  защитниками  справедливости  и  грабили  лишь
богачей и  государственные  склады,  потому  что  это  проще  и  выгодней.
Говорят, Ханалай имел тут убежище после истории с белорыбицей.
     И тут в соседней комнате что-то посыпалось на пол. Столичный чиновник
подскочил к двери и с хрустом рванул занавески.
     Горница была заставлена  книгами  и  ретортами,  а  на  полу  ее  был
нарисовал оранжевый круг, вписанный в восьмиугольную звезду. У края  круга
стоял парень лет двадцати шести. Парень был одет в синие травяные штаны  и
куртку-безрукавку, перехваченную желтым поясом с  медной  пряжкой.  Голова
парня была повязана  двухцветным  платком.  Красный  конец  платка  свисал
влево, а синий конец платка торчал вверх. Парень был огромен.  Парень  был
на полторы головы выше инспектора. Кулаки парня напоминали  размерами  два
куска круглого сыра, а ягодицы - два огромных подсолнуха.
     Грохот в комнате произошел оттого, что парень свалил  с  полки  целую
гроздь свитков и книг, - одну из этих книг  парень  и  прижимал  к  груди,
судорожно моргая.
     - Что же ты с  книжками-то  так  обращаешься?  -  насмешливо  спросил
столичный чиновник.
     Парень озадачился. Можно было подумать, что вопрос Нана  его  удивил.
Можно было подумать, что он считал, что чиновник, заглянув в  комнату,  не
заметит мятежника восьми локтей  росту.  Озадачившись,  парень  предпринял
странное действие - он зацепил лапой свой платок и передвинул его.  Теперь
красный конец платка свисал назад, а синий торчал влево.
     Секретарь  Бахадн  в  ужасе  зажмурил  глаза.  Он  никогда  не  видел
мятежников вблизи, а тем более таких огромных. Великий  Вей!  Как  же  его
сюда пустили! А впрочем, известно как - дал взятку, вот и пустили...
     Нан шагнул в комнату.
     Парень вытащил из-за пояса клевец с ясеневой рукояткой.
     - Господин инспектор, - сказал парень, - все  мы  здесь  наслышаны  о
вашей доброте и справедливости. И вот если вы так справедливы, как  о  том
ходят слухи, вы повернетесь сейчас и уйдете из этой комнаты, а  если  нет,
то вам придется умереть.
     Чиновник, с порога, молча прыгнул на мятежника. Руки  его  сомкнулись
на рукояти клевца. Мятежник мелькнул растопыренными  ногами  в  воздухе  и
приземлился на спину. Нан сел на него верхом и принялся душить.
     - Стража, - тоненько закричал Бахадн.
     Мятежник выронил  и  клевец,  и  книжку,  и  изо  всех  силы  схватил
инспектора за его корешок. Чиновник заорал и выпустил горло мятежника. Тот
подпрыгнул  спиной,  вскочил  на  подоконник  и  с   шумом   обрушился   в
прошлогоднюю колючую листву.
     Инспектор сиганул за ним.
     Синяя куртка мелькала уже в  глубине  сада,  за  решеткой.  Ин