туда нельзя, как под землю, и что  красный  глаз  на  потолке
доносит, как люди работают.
     Это действовало: были такие, которые  отказывались  от  самоубийства,
потому что все равно Даттам разыщет их у свояков  в  подземном  царстве  и
приведет в амбар обратно.
     Только здесь Ванвейлен мог воочию оценить всю страшную мощь храма,  и
лично Даттама.
     Храм возрос еще лет двадцать назад на том,  что  в  стране,  лишенной
частной   собственности,   он   стал    единственной    внегосударственной
организацией, дававшей деньги в рост и осуществлявшей, благодаря множеству
местных храмов,  платежи  между  провинциями.  В  стране,  где  скопленное
подпольным богачом состояние не переходило  по  наследству  к  сыну,  храм
гарантировал передачу наследства, если и отец, и сын становились монахами.
Бывало и так, что храм спасал имущество арестованного, записав его  задним
числом в монахи.
     Здесь, в Варнарайне, после того, как экзарх разрешил все,  что  можно
было разрешить, не плюя прямо в глаза законам Иршахчана,  хозяйство  храма
было организовано с леденящей, пугающей душу четкостью.
     Все земли на тысячи шагов вокруг  были  куплены  шакуниками,  но  эта
покупка  была  произведена  столь  хитро,  что  налоги,  причитающиеся   с
владельцев  земли,  по-прежнему  уплачивались  старыми  хозяевами.  Эти-то
бывшие хозяева, чтобы взять деньги на уплату  налогов  за  землю,  которая
больше им не принадлежала, и нанимались работать в храмовые мастерские.
     Финансовая мощь храма была огромна. Даже здесь, в  Варнарайне,  самой
надежной монетой были не бумажные  деньги  империи  и  не  новые  золотые,
чеканенные Харсомой, а кожаные платежные  поручительства  храма.  Так  что
храм как бы между делом выполнял роль центрального  банка  провинции  -  а
теперь государства - Варнарайн.
     Здесь, в глубине Даттамова поместья, Ванвейлен видел,  каким  большим
состоянием обладает Даттам и как мало он брезгует средствами в  пополнении
оного. Даттам был такой человек, и кабана съест, и про муху  скажет:  тоже
мясо.  Даттам  перекупал   ненадежные   долговые   обязательства   у   тех
заимодавцев, которые уже не могли стребовать их с должников, - к  примеру,
если должник стал налоговым инспектором или получил восьмой ранг. И иногда
Даттам делал из чиновника ручного зверька, а иногда выбивал деньги  любыми
способами, - рассказывали, что люди Даттама как-то  приволокли  в  усадьбу
чиновника девятого ранга, да и подвесили его в подвале на недельку...
     Помимо этого, существовали открытия храма и его мастерские, и ни  для
кого не было секретом, что человеком, сообразившим, что из открытий  можно
делать деньги, был Даттам. Храмовые мастерские существовали  фактически  в
обход закона, запрещавшего изобретение новых механизмов.
     Последняя эпоха  повального  изобретательства  как  раз  пришлась  на
начало нынешней династии.
     Государи  Амар  и  Иршахчан  ценили   военные   изобретения,   сажали
изобретателей с собой за стол и ввели математику в  число  экзаменационных
дисциплин. Какие катапульты и баллисты строились в  то  время!  Дробили  в
пыль каменные стены, за которыми  укрывались  бунтовщики,  повышибали  все
каменные зубы замкам недовольных сеньоров!
     После смерти государя Иршахчана армия была  распущена,  а  императору
Меенуну подали доклад, в котором говорилось, что  механизмы  рождаются  от
войны и корысти отдельных лиц, а порождают  всеобщую  леность.  В  докладе
небезосновательно утверждалось, что если  крестьянину  будет  в  два  раза
легче пахать, он не будет в два раза больше сеять, а  станет  в  два  раза
меньше  работать.   Каковое   обстоятельство   приведет   к   пьянству   и
ничегонеделанию. Государь Меенун запретил недобросовестные изобретения.  В
общем и целом доклад был вдохновлен цехами, боявшимися сокращения  рабочих
мест и падения цен на продукцию. С тех  пор  государство  тщательно  блюло
равновесие: регламентировав объемы производства каждого пустяка,  а  также
его стоимость, исчисленную в  рисовом  эквиваленте,  оно  запрещало  цехам
производить больше, но в  то  же  время  защищало  их  от  конкурентов  со
стороны.
     Глядя со стены усадьбы на огромное озеро со свалявшейся по краям  его
пеной и с бараками, где жили не то ткачихи, не то проститутки,  Ванвейлен,
к стыду своему, думал, что государь Меенун был не так уж и неправ.
     Удивительно было, однако, что,  несмотря  на  весь  свой  ум,  Даттам
совершенно  не  обращал  внимание  на  вред,  наносимый  им  природе,   и,
сопоставляя цены, запасы и урожаи по всей  империи,  не  умел  сопоставить
синюю анилиновую воду и катастрофическое вымирание рыбы в озере;  все-таки
смирен был еще человек и  не  смел  подумать  о  масштабах  затеянного  им
насилия над природой.


     Даттам прожил в поместье всего один  день,  в  течение  которого  был
осаждаем беспрестанно ходатаями всех девяти рангов, в  основном  просивших
денег, - и на следующий день уехал в город. Ванвейлен просился с  Даттамом
в столицу, но тот ясно дал  понять  бывшему  королевскому  советнику,  что
здесь - не варварская страна, здесь люди богатые и чиновные обойдутся  без
чужеземных советчиков. Особенно без Ванвейлена - у  того  дар  соваться  в
маслобойку.
     Перед самым отъездом Даттама в столицу Ванвейлен  всадил-таки  в  его
кабинет электронный жучок и поймал обрывок разговора Даттама с приказчиком
Миусом. Поймал и ужаснулся: Даттам спешно и тайно,  через  подставных  лиц
продавал зерно, медь, все, что угодно, - чтобы получить золото.
     Как ни надежны были кожаные обязательства банка,  Даттам  не  мог  не
предвидеть того,  что,  в  случае  паники  эти  обязательства  могут  быть
предъявлены к оплате все разом, - и что тогда? Общая сумма выданных храмом
обязательств превышала общую сумму его золотых запасов в одиннадцать раз.
     Несколько меньше, - если считать то золото, которое привезли с  собой
чужеземцы и которое вообще-то, пока эти люди были живы, должно  было  быть
чужеземцам возвращено.
     Кстати - чужеземцев Даттам посоветовал держать довольными и  пьяными,
чтобы даже бежать не хотелось, и глаз с гостей не спускать.
     На следующий день после отъезда Даттама Ванвейлен получил с  нарочным
письмо от Бредшо, аккуратно  распаренное  и  заклеенное  обратно  шпионами
Даттама. Письмо было  написано  по-английски,  и  шпионы  вряд  ли  в  нем
разобрались. Бредшо излагал свои приключения с того момента,  как  у  него
украли  передатчик,  (о  чем  Ванвейлен  хорошо  знал:  это  он   пообещал
контрабандисту немедленное съедение) и выражал твердую уверенность в  том,
что корабль цел и никем не обнаружен.
     Ванвейлен спросил, не хочет ли  кто  сходить  к  кораблю,  но  экипаж
захныкал. Шутка ли: семьдесят километров, ночная  дорога,  государственный
переворот.
     - Приказчиков подведем, - извиняющим тоном сказал Стависски, думая  о
вкусной жратве и храмовых танцовщицах в соседнем флигельке.
     Ванвейлен сказал, что он пойдет один.
     За два золотых приказчик пустил его  на  склад,  и  оттуда  Ванвейлен
притащил в свою комнату целый тюк  всякого  тряпья.  За  десять  минут  он
переоделся   в   одежду    рабочего-послушника:    штаны    в    клеточку,
рубах-косоворотка, желтые помпончики на поясе и шапке, конопляные туфли  с
завязками.
     Под это Ванвейлен поддел синие шелковые  штаны  и  куртку  с  золотой
циветой. Так часто одевались мирские люди, причастные  делам  храма.  Взял
кинжал, передатчик, в мошну, помимо золота и бумаги, положил кожаный жетон
с листами внутри. Кожаные листы были ему  нужны  не  столько  как  деньги,
сколько как пропуск и знак власти. Крестьяне смотрели на  них  не  как  на
чековую книжку, а ка на яшмовую печать. Да, колесо истории  повернулось  в
Варнарайне: теократия на смену государственному социализму...
     Ванвейлен вышел на черный двор, смешался с толпой рабочих,  ставивших
отпечатки  пальцев  в  ведомости  за  зарплату,  и  беспрепятственно   был
перевезен вместе с ними на другой берег. За людей  рабочих  не  считали  -
куда там! Различить в рабочем заморского купца?  Скорее  Ванвейлена  могли
заловить и заставить работать третью смену.
     Уже вечерело.
     За воротами храма Ванвейлен накрутил послушничью одежду на  камень  и
утопил ее в глубокой канаве с синюшной водой и свалявшейся пеной по  краю.
Через полчаса он был уже на дороге, укатанной тысячами храмовых повозок  и
обсаженной ровными рядами оливок, - оливки вдоль дороги сажали специально,
чтобы на ягодах собиралась пыль и они быстрее зрели.
     Прошел час после ухода Ванвейлена. Земляне сидели в центральной зале.
Они играли в карты, и было особенно приятно знать, что за  перегородкой  в
мраморном бассейне, формой напоминающем цветок мальвы, плещутся в ожидании
гостей несколько девушек. Да, умел Даттам заботится о  гостях,  ничего  не
скажешь, умел, и из освещенного  окна  было  приятно  глядеть  на  красную
фабрику и синюю воду.
     Стависски как раз собирался  крикнуть,  чтобы  подавали  гуся,  когда
дверь комнаты приоткрылась, и в нее  проскользнул  испуганный  управляющий
Миус.
     - Что случилось? - спросил Стависски.
     Миус выразительно скосил глаза.
     Стависски вынул из кармана пяток золотых  монет,  потом  добавил  еще
две, и еще две... На тридцатой монете Стависски сказал:
     - Все.
     - Даттам приказал вас арестовать, - выдохнул управляющий.
     - Из-за золота?
     - Да, - сказал маленький управляющий, -  Даттам  провел  вчера  целый
вечер с соглядатаями, а потом сказал: "Право, я вовсе и  не  хотел  съесть
чужеземцев, но так уж получилось. Кто знал, что в стране будет гражданская
смута! Мне нужно раздать слишком много денег, и, видимо, я не обойдусь без
золота чужеземцев."
     - Это он тебе сказал?
     - Как можно, - сказал с достоинством Миус, - разве я тогда бы говорил
с вами? Нет, он сказал это Шаддару, а я находился в  соседней  комнате  по
поводу лаханских списков, это знаете ли, недоимщики, которые...
     - К черту недоимщиков! Почему ты нам это говоришь?
     Миус побледнел еще больше.
     - Господин Даттам мной недоволен, - сказал он, -  и  я  бы  не  хотел
познакомиться с тем крюком, который для меня  подготовлен.  Если  я  сумею
уберечь вас от беды, разве я не могу рассчитывать на вашу признательность?
     Через пять минут шестеро  землян,  во  главе  с  Миусом,  пробирались
темным подземным, а вернее, подводным ходом.
     - Очень много народу не любит Даттама, - шелестел Миус, -  и  сдается
мне, что он не купит своей свободы ни за ваше золото, ни за все остальное.
Ведь он повесил брата аравана Баршарга, а у Баршарга сейчас самое  большое
войско в Варнарайне, и ходят такие слухи, что Баршарг сговорился  за  счет
Даттама со всем остальным советом. А если купцы захотят поменять на золото
все эти кожаные вексели, которые наподписывал Даттам - а  во  время  смуты
это очень легко может случиться, то ваше золото все равно не покроет  даже
сотой части векселей, потому что общая их сумма превышает имущество  храма
по крайней мере в одиннадцать раз...
     Миус шел впереди, освещая путь фонарем в форме  пиона  и  прижимая  к
груди небольшую корзинку, где, видимо, хранилось самое первоочередное  его
добро. Ход оканчивался крутой лесенкой.  Поднявшись  по  лесенке,  беглецы
оказались в квадратной, лишенной окон комнатке.
     - Погодите, я проверю, можно ли идти, -  пробормотал  Миус,  оставляя
свою корзинку и ужом выскальзывая за дверь. За  дверью  мелькнул  навес  с
тюками тканей и бочками краски, и толстопузая лодка, качающая на волнах.
     Земляне остались одни в кромешной  темноте.  Комнатка  вздрагивала  и
дурно пахла, - где-то здесь, за стеной, располагалась фабрика, где ткачи и
ткачихи с воспаленными глазами шлихтовали нити и качали тяжелые колыбельки
баттанов.
     - Черт, где этот проклятый...  -  начал  Стависски  и  вдруг  осекся,
схватившись за горло. Невыносимая резь обожгла глаза, темнота  завертелась
волчком, и Стависски потерял сознание.
     Прошло пять минут.
     Дверь склада приоткрылась, и за ней возник все тот же кусочек неба  с
помостом и причалившей к нему лодкой. Управляющий Миус заглянул  внутрь  и
посветил факелом. Миус был в маске, плотно прикрывавшей  лицо,  и  толстый
матерчатый хобот соединял маску с коробочкой, полной активированного угля.
     Четверо  грузчиков  (также  нацепивших  видимо  непривычные  для  них
противогазы) с ужасом глядели на неподвижно лежащих чужеземцев и корзинку,
оставленную Миусом на полу. Из корзинки шел легкий дымок.  Миус  подхватил
корзинку и зашвырнул ее в воду.
     Грузчики потащили неподвижные тела к лодке.
     - Быстрее, быстрее, - суетился у лодки Миус - он уже снял  противогаз
и теперь ловил бледными  губами  воздух,  -  в  любую  минуту  сюда  могут
прийти...
     Один из грузчиков схватил надзирателя Миуса за рукав.
     - Где шестой?
     Миус побледнел. Что-то непоправимо обрушилось в мире.
     - Как - шестой? - выговорил он. - Их было шесть....
     Или - не было? Миус тщетно пытался вспомнить, сколько чужеземцев было
в зале, когда он прибежал к ним со своей вракой... Точно! Не было! И  кого
- Ванвейлена! А между тем в комнатах Ванвейлена тоже не было...
     - Вспомнил, - сказал Миус, - один к девке пошел, он к отдельной девке
ходит, за воротами усадьбы...
     Грузчик  бросился  к  ближайшему  чужеземцу,  чтобы   спросить,   где
пропавший товарищ, приподнял его за голову:
     - Ах, негодяй, дрыхнет, как лягушка зимой!
     Грузчик хрипло выругался. Миус трясся от страха.
     - Умоляю вас, - ведь если сюда придут...
     Грузчик махнул рукой.
     Чужеземцев сунули в мешки,  кинули  в  лодку  под  тюки  с  тканью  и
поскорей отпихнулись от пристани багром. На корме рыжий грузчик  совещался
с надзирателем Миусом и десятком товарищей. На душе у него было погано.
     Араван Баршарг велел не просто арестовать варваров, но  сделать  так,
чтобы господин Даттам не смог проведать, куда они делись, и следовательно,
не имел бы причин ссориться с араваном Баршаргом.
     Операция была задумана блестяще: чужеземцы поймались  на  собственной
подозрительности. Рыжий грузчик полагал, что надзиратель слупил с  них  за
это сотню желтеньких. А уж какой  там  храмовой  хреновиной  Миус  обкурил
чужеземцев - об этом было лучше не думать.
     А вот один пропал. А между тем араван велел схватить всех шестерых до
завтрашнего утра, до совета пяти. За это сулил: чин референдария -  рыжему
Шаллоку, двести ишевиков премии - остальным стражникам.  И  надо  же  было
послушаться глупого начальственного распоряжения: обезразумить  пленников,
не расспросив их.
     - Вот что, - сказал рыжий Шаллок надзирателю.  -  Он  не  мог  далеко
уйти, - мы его сейчас разыщем. А ты, - обратился он к одному из товарищей,
- как приедешь в город, подбери кого-нибудь  поприглядней,  оприходуй  как
чужеземца да смотри, чтобы в сознание до завтра не приходил. А  завтра  мы
его заменим настоящим.
     Так, поздно ночью араван Баршарг получил донесение об аресте шестерых
чужеземцев и мешочек со снятыми с них  талисманами.  Мешочек  сопровождало
письмо надзирателя с именами и характеристиками. "Клайд Ванвейлен у них за
главного чиновника, Сайлас Бредшо - за  проверяющего.  Остальные  -  вроде
податных общинников. Бредшо участливей и легковерней Ванвейлена".
     Имелась и приписка, не относящаяся к делу: "Если бы  господин  араван
счел возможным смягчить участь моего невинного брата..."



                                    4

     Вечером Бредшо привезли в столицу, и, пока его тащили  на  шесте,  он
успел договориться с Драной Губой, чтоб тот сыскал Даттама, и назвал  имя:
Сайлас Бредшо.
     Его втолкнули в камеру. Камера была оборудована охапкой гнилой соломы
и крюком на стене. На крюке висел человек, и еще  три  человека  сидели  в
колодках, привинченных к полу. Для Бредшо встроенной колодки  не  нашлось,
ему забили железкой руки и кинули так.
     Бредшо спал, когда среди ночи его разбудил  дикий  вопль  и  отблески
костра где-то во дворе.
     - Что это? - ужаснулся он.
     - А! Небесного шпиона варят, - равнодушно сказал тот,  кто  висел  на
крюке (его подвесили за буйство: нахамил стражнику). - Чтоб завтра похорон
не портить.
     Бредшо вовремя сообразил, что  небесный  шпион  -  это  из  Небесного
Города, из столицы.
     Вскоре зашумело, зачавкало: в камеру прибежал Драная Губа и пополз от
двери на брюхе:
     -  Господин!  Извините!  Господин  Даттам  приказал  немедленно   вас
освободить! Ах, Великий Вей, какая вышла ошибка!
     "Как-то я объяснюсь с Даттамом", - подумал Бредшо.
     Ярыжки был в панике, потому что человек с ключами от наручников ночью
ушел. Схватились было за напильник, а потом повели в кабинет к начальству,
где вторые ключи.
     В кабинете стоял запах  поминальных  благовоний.  Стены  были  спешно
затянуты белыми траурными коврами с  серебряной  вышивкой.  Там  же  стоял
стол, наполовину укрытый ширмой, через всю ширму золотая гранатовая ветка.
     В западном углу боги, вызывающе роскошные: яшмовый Бужва  в  парчовой
куртке, старец Курута о четырех головах, черепаха Шушу - золотой  панцирь,
рубиновые глазки.
     Навстречу Бредшо  поднялся  чиновник  в  камчатом  кафтане,  расшитом
золотыми пчелами:
     - Прошу прощения, господин Бредшо, я не знал, что  вы  так  дружны  с
Даттамом.
     Вежливость чиновника потрясла Бредшо. "Пчелы, пчелы - у  кого  же  из
чиновников провинции кафтан должен быть вышит пчелами,  -  зашевелилось  в
голове. - Постойте, неужели это сам Баршарг?
     На дворе раздался новый горестный вопль  небесного  шпиона,  которого
бросали в кипяток.
     Баршарг вежливо, до пола, кланялся Бредшо.
     - Вам все вернут. Это ваше?
     В руках Баршарга оказался подаренный Даттамом кошелек и плащ.  Бредшо
кивнул.
     - И это тоже ваше?
     И  в  руках  Баршарга  внезапно  блеснул  щербленый  ствол  лазерного
пистолета "Алистер-М".
     "Алистеров" у землян не было. Но ящик с "Алистерами" был  среди  того
оружия, которое Сайлас Бредшо вез на Эркон.
     Бредшо сделал несколько неверных шажков к растворенному  окну,  а  во
дворе опять варили небесных шпионов: и в следующем, заводящем мученические
глаза, Бредшо узнал Хайшу Малого Кувшина.
     Если араван Баршарг добивался эффекта,  то  он  его  добился:  Бредшо
взмахнул было скованными руками, упал на мягкий ковер и потерял сознание.
     Баршарг ждал, пока он очнется, немного нервничая: через шесть  часов,
- начало дня,  начало  церемоний,  заседание  опекунов.  В  руках  Баршарг
рассеянно вертел  новенькую,  помаргивающую  красным  глазком  утварь  для
убийства. Человек из королевства рассказал ему о гибели Кукушонка: кого-то
там, да,  начальника  тайной  стражи,  прирезали  солнечным  мечом.  Очень
похоже: сначала гость с неба убил, вероятно, Кукушонка, а  потом  полоснул
спутника, который увидел лишнее. Как раз такие и падают в обморок.
     Лицо Баршарга исказилось: он нажал на курок, - Парчовый Бужва полетел
с полки, за ним - черепаха, роняя рубиновые глаза.
     Бредшо очнулся и с ужасом глядел на лазер в руках аравана.
     - Да, забавно, - сказал араван. - Это, как я понимаю, просто свет. Но
ведь, как ни фокусируй линзы, свет рассеется. А здесь он не  рассеивается.
Почему?
     - Развяжите мне руки! - закричал Бредшо.
     Баршарг запрокинул голову и засмеялся.
     - Вы не имеете права! Я... За нами прилетят. Вы...
     Баршарг подошел к Бредшо, рывком поставил его  на  ноги  и  пихнул  в
мягкое кресло, лицом к окну и свету костра.
     - Никто за вами не прилетит, - осклабился араван. -  Знали  бы,  куда
лететь - за три месяца прилетели бы... Да и  вы  бы  не  добирались  через
Голубые Горы, а ждали, пока вас подберут.
     Бредшо промолчал.
     -  Как  вы  попали  на  нашу  планету?  Сбежали  от  властей?   Везли
контрабанду? Заблудились?
     - Мои товарищи... начал Бредшо.