ал Даттам. - Тогда дай  мне  полномочия  королевского
инспектора, чтобы я мог объехать здешние земли и купить зерно  у  того,  у
кого оно есть.
     Король рассмеялся, справился по старым записям и пожаловал ему плащ и
яшмовую печать.
     Через три месяца юноша  вернулся  к  королю,  и  все  поразились  его
хитрости. Конечно, ни в одном замке он не купил зерна,  потому  что  никто
тогда не считал подобающим добывать трудом то,  что  можно  добыть  мечом.
Однако, под этим предлогом он был принят в каждом замке и  свел  дружбу  с
теми, кто враждовал друг с другом.
     Прошло два года - юноша вернулся в королевство.  Глаза  его  погасли,
как треснувшая  яшма.  На  нем  было  зеленое  платье  монаха,  он  ходил,
прихрамывая, и был как человек, у  которого  сломался  меч  и  раскололось
копье. И у него больше не было войска, которое надо  кормить,  потому  что
оно потерпело поражение.
     Король позвал его сказал:
     - Даттам! Проси у меня, чего хочешь!
     Даттам усмехнулся и сказал:
     - Чего мне просить, монаху и побежденному? Зачем мне золото,  если  у
меня нет дружины, которой я мог бы его раздать? Зачем  земли,  если  я  не
могу построить на них замка, из которого я мог бы грабить  прохожих?  И  я
дал зарок: не носить никогда белого цвета моих войск, не есть мяса барсука
и не класть руку на рукоять меча.
     - А зарок здешний, это знаете, что такое? -  прибавил  Шавия.  -  Это
похоже на личный талисман. Один  знатный  человек  сам,  допустим,  отыщет
личного бога, а другой положит себе запрет, какой взбредет  в  голову:  не
носить, скажем, меча за спиной, а только у пояса, или не угонять  скота  в
первый день первой луны.
     И Шавия устроился поудобней на своей попоне:  он  невольно  оживился,
глаза его заблестели: видно было, что он любит и умеет рассказывать - хотя
бы по-аломски.
     "- Чего же ты хочешь? - спросил король.
     Даттам вздохнул.
     - Мне теперь надлежит думать не о себе, а об интересах  бога.  Я  дал
обет: построить в Варнарайне храм  Шакуника,  и  украсить  его  мехами.  Я
снарядил за мехами лодки в Шебем, но цехи запрещают морякам наниматься  на
эти лодки.
     Тогда король собрал старейшин цехов и сказал им:
     - Я узнал, что люди из северных ущелий весной нападут на  нас.  Я  не
выпущу в море ни одной лодки до тех пор, пока не  получу  с  каждой  такой
оброк, какой сочту нужным. Что же до  лодки  Даттама  -  пусть  плывет  по
обету.
     После этого все стали сдавать Даттаму деньги, чтобы он закупил на них
меха, и половину денег Даттам брал себе за услугу. И говорили, что в  этот
год на деньгах других людей Даттам нажил себе триста тысяч ишевиков.
     Когда лодки возвратились, старшина морского цеха встретил  Даттама  с
настоятелем храма, плюнул в них и сказал:
     - Боги  наказывают  за  корысть.  Нет  такой  удачи,  за  которой  не
следовало бы несчастье, и еще не  было  такого,  чтоб  те,  кто  чрезмерно
разбогатеет, не были б повешены  за  измену  королю,  а  их  имущество  не
отобрано в казну.
     Настоятель храма понял, что тот  прав,  и  стал  упрекать  Даттама  в
чрезмерной страсти к наживе. А  тот  сорвал  свою  зеленую  ряску,  бросил
посреди улицы и сказал:
     - Разрешите меня от зарока носить эту бесову  рясу,  и  я  знаю,  как
помочь несчастью.
     Настоятель разгневался и сказал:
     - Если ты нарушишь зарок, тебя велено  было  повесить,  как  повесили
Бажара. Однако вижу я, что мышь всегда найдет, где прогрызть половицу.
     На следующий год король собрался в поход на Лахор.
     А надобно вам сказать, -  вдруг  насмешливо  прибавил  Шавия,  -  что
король-отец, в отличие  от  нынешнего,  воевал  всегда  справедливо.  А  в
здешних местах справедливой зовется такая война, при  которой  побежденный
или наследник его  остается  при  своих  владениях,  только  из  господина
становится вассалом.
     Итак, король-отец собрался на  справедливую  войну  и  искал  золото,
чтобы раздать дружине. А со всех  сторон  негодовали  на  алчность  храма.
Король позвал Даттама и попросил у него ссуду в золоте.
     Когда Даттам входил к  королю,  в  дверях  стоял  старшина  цеха.  Он
сказал:
     - Нелегко тебе придется, Даттам. Ведь если ты дашь  золота  -  король
его не вернет. А не дашь - отнимут силой. Погляжу-ка я, как с  тебя  будут
драть шкурку.
     - О король! - сказал Даттам. - Храм с радостью отдаст тебе  все  свои
сокровища, ибо зачем существует на свете золото, как не  для  того,  чтобы
быть наградой воину. Но прошу тебя о милости: позволь  мне  быть  в  твоей
дружине.
     Король обрадовался, что Даттам свободен от своего зарока не  брать  в
руки меча, обнял его и одарил золотой пряжкой.
     Через месяц войска короля и князя Лахора сошлись у Лосиного Пригорка.
     Даттам закричал князю Лахора:
     - Негоже  князьям  прятаться  за  спинами  своих  воинов!  Я,  Даттам
Золотоглазый, вызываю тебя на поединок, и у меня  есть  тридцать  названых
братьев для тридцати твоих дружинников.  Пусть  же  тот,  кто  победит,  и
владеет землей!
     Князь Лахора хотел принять вызов. Советник его сказал ему:
     - Золотоглазый Даттам  искусен  в  бою  и  колдовстве.  Его  кольчуга
закалена в водах седьмого источника, меч его вскормлен облачным молоком. И
собаки на его рукоятке поднимают шум и лай, когда предчувствуют поживу,  и
я сегодня слышал во сне этот лай.
     Князь Лахора рассмеялся и сказал:
     - Что с того? Моя секира сегодня пела низкую песню, такую, какую поют
в боях, а не на пирах. Мое рогатое копье  пронзает  тело  сразу  в  тысяче
мест, и моя кольчуга висела три дня на золотом дереве в Дивной Стране, и с
тех пор ей не страшен ни один удар.
     И наутро на равнине сошлись поиграть у черты трижды десять человек  и
еще столько же, а князь Лахора сошелся с  Даттамом.  Князь  Лахора  метнул
свое рогатое копье с шелкового ремня, но оно отскочило  от  заколдованного
панциря Даттама и ушло далеко в землю. Даттам наклонился, вытащил копье из
земли, и  пустил  обратно:  копье  раздробило  серебряное  навершие  щита,
пробило налокотник и пронзило руку. Князь перевесился с седла  и  упал  на
землю, однако тут же вскочил и вырвал рогатое  копье  из  руки,  вместе  с
налипшим мясом.
     А Даттам тоже спрыгнул с седла и сказал:
     - Что ж - продолжим наш поединок пешими!
     - Изволь, - ответил князь. - Однако мне  кажется  нечестным,  что  ты
будешь рубить обеими руками, а я - одной.
     Тогда Даттам подал знак, и ему  заложили  правую  руку  за  пояс.  Он
швырнул свой черный плащ, расшитый серебряным инеем, на землю,  и  складки
плаща окутали холмы и пригорки, и вытащил  черный  меч  из  черных  ножен.
Левый глаз Даттама вспыхнул, как солнце,  и  вкатился  глубоко  внутрь,  а
собаки на рукояти меча подняли лай, похожий на свист и хохот зимней бури.
     Оба взмахнули мечами: поднялся вихрь,  заплясали  деревья,  и  словно
тысяча молний закружилась в воздухе: князь ударил, - но Даттам  перехватил
удар и рассек клинок князя под самой рукоятью. Обломанный  конец  вонзился
князю в ногу. А Даттам опять поднял меч: князь заслонился  щитом,  но  меч
снес со щита навершие и две шишки из светлой бронзы, прошел от лопатки  до
позвоночника, князь упал и тут же умер.
     И тут тридцать названых братьев Даттама напали на дружинников  князя,
как ястреб нападает на цыпленка, и  погнали  их,  как  ветер  гонит  сухие
листья, и сложили из них четыре кучи: одну из ног, другую из  рук,  третью
из голов, а четвертую - из всего остального.
     - Клянусь божьим зобом, - вскричал король, - их оружие заколдовано!
     - Я не знаю, заколдовано оно или нет, - молвил  его  старший  сын,  -
однако, я вижу, что мечи людей  из  храма  Шакуника  длинней,  а  стальные
кольчуги прочней наших кожаных лорик. Думаешь ли ты, о король,  возвращать
храму ссуду?
     Король возмутился и сказал:
     - С каких это пор короли возвращают то, что они попросили в долг? Или
ты принимаешь меня за кожевника из цеха? Разве ты не  знаешь,  что  короли
рассчитываются с долгами, вешая заимодавцев за корысть?
     - Так-то оно так, - сказал старший сын, -  и  конфисковать  имущество
шакуников было бы легко и приятно,  но  вряд  ли  после  этого  мы  сможем
заполучить их мечи и кольчуги.
     Вечером пировали вместе с побежденными, а король был тих и  задумчив.
Его кравчий заметил это и спросил:
     - Хорошо ли, король, что оружие твоего дружинника превосходит твое? И
разве не будет справедливо, если Даттам отдаст его тебе?
     Король ответил:
     - Это оружие из страны Великого Света, и на нем такой  зарок,  что  в
чужих руках оно теряет силу.
     - Неправда! - возразил его сын. - Просто  людям  из  страны  Великого
Света запрещено дарить оружие в чужие руки, потому что они трусы и боятся,
что их оружие повернут против них же, и их владыки казнят их за это. Вот и
испытай Даттама, попросив у него оружие! Если он благородный рыцарь  -  он
отдаст его, потому что благородный человек никогда не откажет в даре, хотя
бы это значило для него смерть. Если же он низок душой - ему  не  место  в
твоей дружине.
     Тогда король оборотился к Даттаму и сказал:
     - Даттам! Я, пожалуй, верну ссуду храму, только чуть  погодя,  потому
что, клянусь божьим зобом, я понятия не имею, откуда взять эти  деньги.  И
проси у меня, чего хочешь, но подари мне Черный Иней, которым  ты  сегодня
бился.
     Даттам поклонился, поцеловал черный меч, отдал его королю и сказал:
     - Король! Мы готовы отсрочить возврат ссуды на сколько  хочешь,  если
ты взамен позволишь нам торговать без  пошлин.  Храм  подарит  каждому  из
твоих дружинников по мечу и кольчуге, и все земли отсюда и до Голубых  Гор
станут твоими. А взамен я прошу треть от каждой завоеванной земли.
     - Так, - сказал Шавия, - благодаря  оружию  Даттама,  земли  Верхнего
Варнарайна перешли в руки короля, а золото и  меха  Варнарайна  -  в  руки
Даттама.
     Тут Шавия замолчал.
     Бредшо невольно встряхнулся, так что звякнули  друг  о  друга  кольца
панциря, подаренного Даттамом.  На  панцире  было  клеймо  государственных
мастерских  и  номер  казенной  описи,  вещь  естественная,   коль   скоро
производство оружия было монополией государства. И хотя Бредшо знал, что в
Варнарайне такое клеймо считается за заклятие, - все же ему казалось,  что
оружие и в самом деле было из государственных мастерских, и  торговля  им,
конечно, была самой омерзительной формой распродажи государства.
     Бредшо и Шавия ехали бок о бок, пока не  доехали  до  рыжей  скалы  с
молельным камнем и кизиловым кустом. Куст был весь завязан  ленточками,  а
камень полит маслом. На скале вверху была надпись с посвящением  "государю
и  деревне".  Было  написано,  что  местные  виноградники  побило   градом
величиной с куриное яйцо. Чиновников, виновных в  небрежении  церемониями,
сняли, а относительно крестьян из Небесного Города распорядились: отменить
в этот год налоги и прислать сто тысяч новых саженцев винограда.
     Внизу, на полях, винограда, однако, не было. Не было и ячменя:  ходил
мальчик с дудочкой и тремя волкодавами и гонял лам с шерстью, свисавшей до
земли. Одет он был по-местному: серая рубаха с капюшоном,  прорези  вместо
рукавов, и промеж ног застежка. Бредшо поглядел на куст и  вдруг  заметил,
что шерстяных ленточек на нем нет - только конопляные.
     - Пятнадцать лет назад, - сказал Шавия, - я был зерновым  инспектором
в Иниссе. Мороз поел поля, государь  прислал  ссуду,  ссуду  растащили,  я
подал про это доклад. Шавия помолчал  и  продолжил:  -  Я  же  и  попал  в
исправительные поселения. -  Шавия  засучил  руку  выше  локтя  и  показал
старое, съеденное клеймо. - Многие, однако, заступились, вытащили меня  из
каменоломен, постригли в монахи, послали сюда. Даттам, - продолжал  Шавия,
- дал королю оружие, а король дал Даттаму  крестьян.  Как  я  уже  сказал,
справедливая война, - это когда бывший властитель признает себя  вассалом,
а землю и добро сохраняет. Про  крестьян  в  правилах  справедливой  войны
ничего не сказано. Потому что своим крестьянам сеньор еще  иногда  обещает
"не уводить быков от начала сева и до конца сбора урожая, и не захватывать
для  себя  общественных  выгонов,  и  не  посягать  на   имущество   сверх
причитающегося". Но чужим крестьянам он, конечно, не обещает ничего...  Я,
- сказал Шавия, - сделал очень мало.  Я  не  мог  оросить  полей,  и  даже
саженцев из столицы не мог послать. Я только перестал вытаптывать  поля  и
угонять скот. Через шесть лет у каждого в сенях стояла бочка с бузой. Утки
в каждом дворе, свиньи на общественных выгонах, и корова не в горнице, а в
хлеву. Это, знаете,  приятно,  когда  за  вас  молятся.  Через  шесть  лет
является Даттам и спрашивает: "А какая храму выгода от этой коровы?"  Я  в
ответ: "Зачем  говорить  о  выгоде,  давайте  говорить  о  справедливости!
Крестьянин, говорю, счастливее вас. Он не настолько безумен, чтоб работать
больше необходимого, и умножать свои  заботы  и  чужую  зависть".  Даттам,
однако, велел храму раздать эти  земли  в  лен,  а  ленникам  посоветовал:
сгонять крестьян с полей, поля превращать в пастбища, а  шерсть  продавать
храму. Странная, однако, выгода, - засмеялся Шавия.
     Бредшо подумал, что у Шавии,  как  у  всякого  хорошего  рассказчика,
повесть умнее повествователя, и сказал:
     - Выгода, по-моему, в том, что теперь земля  приносит  не  просо  для
крестьян, а деньги для храма.
     - Дело не в деньгах, - сказал Шавия. - Раньше  любой  здешний  сеньор
жил своим зерном и пил свою бузу. Хотел - был вассалом Меша, хотел -  стал
вассалом короля Алома. Это называется - личная преданность. Теперь  сеньор
отдает Даттаму шерсть, получает от Даттама деньги и на эти деньги покупает
ковры и шелка, и драгоценную утварь. Раньше сеньору от крестьянина  ничего
не было нужно, кроме снеди для пиров, и никто,  в  конце  концов,  не  мог
ухитриться отобрать у бедняка больше, чем тот вырастил. А  теперь  требуют
не еды, а денег. И чтобы отдать деньги,  которые  он  не  выпашет  плугом,
крестьянин продает плуг,  и  корову,  и  своего  ребенка.  Теперь  сеньору
неприлично жить без денег. Он не может без Даттама, как пьяница без  бузы.
Это вам уже не личная преданность. Это - хозяйственная зависимость.
     - Но ведь прибыль-то от шерсти он все равно имеет?
     Шавия удивился.
     - Какая, однако, прибыль? Это  называется  -  продать  масло,  купить
сыворотку. Вы ведь из-за моря не шерсть и не просо везли, а золото. Так же
и в трактате Веспшанки сказано: "Из  страны  в  страну  возят  драгоценные
камни и меха, золото и другие редкости. Обиходные же  вещи  возить  смысла
нет, ибо прибыль от  этого  получить  невозможно".  Я  ему  говорю:  "Если
продавать сукно в Варнарайне, то и лам там  надо  стричь".  А  Даттам:  "В
империи,  -  говорит,  -  земли  не  хватает,  а  народ   приучен   любить
справедливость. Пастбищам нужно много места. Я сгоню общинников с земли, а
они пойдут писать доносы или прокламации".  "А  здесь?"  -  спрашиваю.  "А
здесь пусть идут, куда хотят. Это ихнее дело, а не  храмовое.  А  земля  -
храмовая, а не ихняя. Не могут купить землю - пусть жрут  солому".  Вот  и
рудники, - прибавил Шавия. - Спешит из-за этого же...
     Сзади послышался стук копыт. Племянник наместника,  господин  Даттам,
кутаясь в черную, золотой гладью вышитую ферязь, подъехал к беседующим.
     - А, господин Шавия, - сказал он. - Жалуетесь, что здешним оборванцам
некуда доносы писать? Ничего, вы за них  стараетесь.  Поздравляю,  кстати,
какой слог, какой полет воображения!


     Через два дня  ночевали  в  растрепанной  деревушке.  Даттам,  против
обыкновения, не кривился при виде гнилых соломенных крыш. Это уже было  не
варварское запустение,  а  шерстяное  производство.  Племянник  наместника
хозяйским шагом заходил в дома, пропахшие  кошенилью  и  крушинной  корой.
Грубые холсты  белились  на  траве,  как  дорожки  для  встречи  небесного
начальства. В домах молились очагам, и рядом с каждым очагом  стояла  рама
для сукна.
     Посередине  деревни  был  большой  дом.  Там  раньше   днем   женщины
собирались на супрядки, а вечером к ним приходили парни, все заголялись  и
веселились.
     Когда  Даттам  и  Бредшо  заходили  в  избу  вслед   за   улыбающимся
приказчиком, Бредшо спросил:
     - А за что сослали эконома Шавию?
     Даттам усмехнулся:
     - В Иниссе одна травка хорошо растет. Раньше жрецы эту травку  ели  и
предсказания делали, а в наш век, как сетуют со всех сторон, все священное
идет на потеху толпе. Завелись люди, растили эту травку и сбывали.  Сулили
Шавии отступное, а он их гонял и гонял. Наконец понял, что огня соломой не
потушить, и заключил соглашение, что половина  сбора  с  травки  поступает
через него в пользу бедных. И когда пришла пора  откупаться  от  столичных
инспекторов, Шавии лично откупиться было нечем.
     Внутри избы пахло потом и паленой щепой. Прядильщицы  сидели,  задрав
серые рубахи, и пускали веретена от бедра к колену  и  обратно.  А  парней
было мало. Они глядели на расписные доски и  задранные  рубахи  и  пускали
слюни.
     Даттам выбрал себе двух девиц  и  велел  им  идти  с  ним,  а  Бредшо
замешкался.
     Когда он вышел из избы с девицей, было  уже  темно:  по  небу  бежали
рваные, мелкие облака, и на полях в вечереющем воздухе крутились маленькие
вихри,  -  говорили,  что  в  каждом  вихре  крутятся  души  погибших  или
замученных, и что если бросить в середину вихря нож, то раздастся крик,  а
нож окрасится красным. В последние годы все больше вихрей носилось по этим
местам.
     Парни стояли у избы притихшие и злые, глядя исподлобья на  господ,  и
хуже всех глядел на Бредшо высокий парень в синей  рубахе:  видимо,  жених
девушки.
     На пороге избы Бредшо встретился Шавия:
     - Это правда, что Даттам  возьмет  с  вас  50%  за  провоз  золота  в
империю?
     Как уже было  сказано,  между  Ванвейленом  и  Даттамом  был  намечен
поручительский договор, согласно которому один купец доверял другому купцу
везти его имущество, а прибыль делили пополам.  Таким  образом  юридически
золото в империю ввозил Даттам.
     - Трудно сказать, - признался Бредшо. - Я еще не подписал договора, а
других способов нет.
     - Отчего же нет? - возразил Шавия. - Даттам повезет в империю серебро
из здешних копей. Предложите Даттаму следующее: вы продаете ему  золото  -
за серебро и  одновременно  заключаете  контракт  на  последующую  продажу
серебра за золота, уже в империи. Для Даттама эта сделка все равно выгодна
из-за комиссионных, а монополии на ввоз серебра в империю у храма нет.
     Помолчал и добавил:
     - Только не говорите Даттаму, что это мое предложение.
     На следующее утро  Даттам  и  Бредшо  завтракали  в  избе,  и  Даттам
выговорил Бредшо, что тот дал девице целых два  ишевика.  Бредшо  отвечал,
что это потому, что она оказалась девушкой.
     - А-а, ну это другое дело, -  протянул  Даттам  и  закричал  хозяйке,
чтобы та закрыла вьюшку.
     - А вы, господин Даттам, вы еще не раздумали  брать  нас  с  собой  в
империю?
     - Не раздумал, - сказал Даттам, - но все упирается  в  ваше,  Сайлас,
упрямство. Вы не хотите подписывать доверительный договор,  а  я  не  могу
пустить в империю другое золото, кроме как принадлежащее храму.
     - Очень хорошо, - сказал Бредшо. - Я хочу сделать  так:  мы  подпишем
договор, что я продаю вам золото взамен серебра из здешних копей, а  потом
мы подпишем форвардную сделку на продажу вами золота за  серебро,  уже  на
территории империи.
     Глаза Даттама бешено блеснули, и он треснул рукой  по  столу,  отчего
стол крякнул и присел.
     - Так! - сказал Даттам, - это кого же я должен благодарить за  совет?
Никак этого выродка Шавию?
     - Шавия тут не при чем, - взъярился Бредшо, - стыдитесь, Даттам! Хоть
один раз заработайте деньги честно!
     - Мне не нужно честно, мне нужно много, - ответил Даттам.
     На следую