стье будет еще больше.
     Даттам пьяно расхохотался. Рука  его  продолжала  лезть  под  рубашку
захмелевшего послушника.
     - Прекратите! - вдруг вскрикнул  Арфарра,  -  вы  монах  и  подданный
империи!
     Даттам хихикнул.
     - Фарри, - ну почему тебе можно с Неревеном, а мне нельзя?
     Арфарра побледнел, потом почему-то схватился рукой за сердце.
     - Какая же ты сволочь,  -  скорее  прочитал  по  губам,  чем  услышал
Ванвейлен.
     Ванвейлену пора было ехать,  -  если  он  хотел  поспеть  на  ужин  к
королевской сестре.
     Поговорить с Арфаррой? О чем, - предостерегать его против Даттама?  К
черту, - он же, Ванвейлен, посторонний!



                                    8

     Вечером Неревен явился в женские покои. Там было  полно  разноцветных
гостей, а самой Айлиль не было. Неревен сел в уголок на резной ларь. Ну  и
страна! Даже мебель не затем, чтобы человеку сидеть, а затем, чтобы что-то
внутрь положить. В животе сидел  морской  еж,  в  голове  -  еж  поменьше.
Неревена в детстве мать охаживала вальком, но никто  его  так  умело,  как
Кукушонок, не бил.
     Заморский торговец Ванвейлен явился одним  из  первых,  -  приехал  с
дамбы, и спросил, словно у государя, как Неревен себя  чувствует.  Неревен
насторожился: чего ему надо?
     Чужеземец сообразил, что у комаров о здоровье не спрашивают, отошел и
стал рассматривать стенную роспись - книгу для неграмотных.
     - Это о чем? - спросил он.
     - Это об одном небесном суде, - сказал Неревен,  -  а  судятся  трое:
Михаран, сын Золотого Государя Ишевика, второй его сын Аттах и их  сводный
брат Бардид. Вот эти клейма на желтом фоне, - показал Неревен, -  то,  что
произошло воистину. Вот оба брата в  мире  и  согласии,  и  страна  цветет
золотыми яблоками. Вот наушник Бардид воспылал страстью  к  жене  брата  и
клевещет  на  него  перед  государем.  Вот  государь,   поверив   клевете,
обезглавил своего брата Аттаха. Вот он  узнает  все  обстоятельства  дела,
велит наушника казнить, а жену покойного берет за себя. Вот он постится  и
молится, чтобы брат воскрес. Вот боги,  услышав  его  молитвы,  воскрешают
Аттаха. Вот Аттах, воскресший, идет войной на брата и убивает его.
     - Дело было такое запутанное, - продолжал  Неревен,  -  что  Парчовый
Старец Бужва разбирал его двести  лет.  Видите,  на  красном  фоне  -  это
лжесвидетели. Вот один утверждает, будто Аттах и в самом  деле  злоумышлял
против брата. Вот другой утверждает, будто государь Михаран сам польстился
на чужую жену. А вот этот  говорит,  будто  воскресший  Аттах  -  на  деле
простой пастух. А вот это - взяткодатели и ходатаи.
     - Гм, - сказал чужеземец. - Да, большой реализм. И что же  постановил
небесный суд?
     - Негодяю и клеветнику Даваку -  воплотиться  в  последнего  государя
предыдущей династии, выпить кровь и жир страны и умереть нехорошей смертью
от рук того, кого он убил в предыдущей жизни. А двум  братьям  Михарану  и
Аттаху - стать братьями Ятуном и Амаром, и завоевать империю. Но  так  как
Ятун был слабым государем, внимал наушникам - быть его уделу  маленьким  и
проклятым. А так как Аттах, хоть и был справедливым государем, однако убил
своего брата, - то и справедливость в империи восстановить не ему,  а  его
сыну Иршахчану.
     - Гм,  -  сказал  чужеземец.  -  Слыхал  я  о  судах,  которые  судят
преступления, но чтоб суд постановлял, какие  именно  преступления  должны
совершиться в будущем...
     Чужеземец  не  умел  скрыть  своей  досады,  как  рак  в  кипятке,  и
нахальства у него было, как у Марбода Кукушонка, а глаза -  глаза,  как  у
столичного инспектора. Неревен подумал: "Он дикарь, а  судит  об  истории,
как Даттам или Арфарра. Для него, наверное, в  истории  бывают  сильные  и
слабые государи, и  не  бывает  государей  прелюбодействующих,  ревнующих,
безумствующих и воскресающих. Он, наверное, думает, что история ходит, как
луна,  по  непреложным  законам,  как  это  думают  Даттам  и  Арфарра.  И
получается, что не очень-то он умен, потому что даже лепешки не съешь  без
неожиданностей, а уж истории без неожиданностей не бывает."
     Наконец явилась королевская сестра  Айлиль  со  служанками.  Неревена
усадили петь. Королевна похвалила песню, и еж из  живота  убежал,  и  небо
стало мило, и земля хороша, и даже чужой мир - неплох.  Разве  пустили  бы
его в империи в женские улицы во дворце?
     Девицы затормошили Неревена:
     - Тебе паневу надеть - будешь как девушка!
     Королевна разглядывала вышивку:
     - Смешно: в империи мужчины, как женщины - даже вышивают.
     Неревен стал объяснять, что так умеют вышивать только в  их  деревне,
не узорами, а заветным письмом. Когда государь Аттах восстановил  буквы  и
запретил иероглифы, старосты выхлопотали специальное постановление, что-де
такой-то деревне дозволяется учить неисправные письмена для шитья оберегов
и покровов во дворец.
     Чужеземец, Ванвейлен, потянул к себе дымчатые ленты.
     - А что же, - спросил он, -  государь  Аттах  сделал  с  неисправными
книгами? Сжег?
     Неревен глядел, как чужеземец перебирает паучки и отвивные петли -  и
тут душа его задрожала, как яйцо на кончике рога. А ну как поймет?..
     - Как же могут  быть  старинные  книги  -  неисправными,  -  удивился
вежливо Неревен. - Книги были все правильные, только письмена неисправные.
Государь Аттах сам лично следил за перепиской, чтобы ни  одного  слова  не
потратилось.
     - Гениально, - с тоской почему-то  сказал  чужеземец,  -  зачем  жечь
старые книги, если можно запретить старый алфавит?
     Королевна показывала гостям новые покои.
     - А правда, - спросила она эконома Шавию,  -  что  дворец  государыни
Касии в Небесном Городе - как восходящее солнце  и  изумрудная  гора,  как
роса на лепестках лилии?
     Шавия хитро прищурился.
     - Спросите у  королевского  советника.  Он-то  там  побывал,  правда,
недоволен остался.
     Неревен  вздрогнул.  Арфарру  сослали  первый  раз,  когда  он  подал
государю доклад о том, как строили  государынин  дворец.  Доклад  бродячим
актерам понравился, а государя смутили злые люди.
     - Королевский советник, - сказал  другой  монах-шакуник,  управляющий
Даттама, - не дворцом был недоволен, а самой государыней. Знаете,  что  он
сказал? "Если женщина домогается власти,  -  это  хуже,  чем  мятежник  на
троне. Оба должны думать не об общем благе,  а  об  укреплении  незаконной
власти".
     Но королевна неожиданно сухо возразила:
     - Арфарра прав.  Государыня  Касия  -  говорят,  простая  мужичка.  И
ведьма. Ибо разве может  мужичка  обладать  красотой,  от  которой  падают
города и царства?
     Шавия прикусил язык.
     Но за чаем со сластями собравшиеся глядели на Неревена  и  шептались,
что королевский советник, видать, утром был у короля в опале.
     - А правда, что господин Арфарра был наместником  Иниссы?  -  спросил
усатый, как креветка, граф Шеха у эконома.
     Тот важно кивнул.
     - А правда, что он - соученик нынешнего наследника престола,  экзарха
Варнарайна?
     - Вот именно, - значительно сказал  эконом  Шавия,  -  император  его
сослал, наследник его прогнал - а король его в почете держит.
     "Ах ты, тыква с требухой,  и  глаза  твои  скользкие,  как  тыквенные
семечки, и душа такая же!" - мысленно воскликнул Неревен.
     - Нет, - сказала одна из девушек, - он все-таки  большой  чародей.  А
какие хоромы построил!
     - Если бы он был чародей, - сказал эконом, - он  бы  дворец  за  ночь
выстроил. А если б он был верноподданный - так знал бы, что это честь  для
подданных - отдавать свой труд государю бесплатно! А он? Разве  он  дворец
построил? Он предоставил цехам возможность заработать так, как они  двести
лет не зарабатывали!
     Неревен вздохнул про себя. Шавия был, конечно, прав. Бывшей управе не
сравниться с государевым домом. Государев дом - город как дворец, и дворец
как мир: нефритовые улицы,  мраморные  переулки.  И  откуда  быть  в  мире
благоденствию, если государь хвор или дворец запущен? А государыня  Касия?
Ведь и вправду простая крестьянка.
     Неревен вздохнул.
     Четыре года назад вышел указ представлять в столицу наложниц.  Сестра
Неревена была первой красавицей в деревне, - тут же вбила себе невесть что
в голову, выпросила у тетки зеркало, стала растираться  имбирем.  Родители
переполошились и готовы были ее хоть за горшок просватать.
     Через год  Неревен  явился  в  столицу  провинции  сдавать  экзамены.
Сочинение его было лучшим, а имени в  списках  не  оказалось.  Неревен  не
вернулся в деревню, поселился в Нижнем  Городе.  Обратился  к  гадальщику.
Явился бесенок, объяснил: начальнику области донесли об утайке  красавицы,
вот Неревена и засыпали. "Я, - сказал бесенок, - мелкая сошка  в  Небесной
Управе, связей у меня нет, однако, чем могу, поспособствую."
     Через месяц Неревена разыскал молодой чиновник. Мальчишка  из  их  же
деревни, на восемь лет старше Неревена, а уже любимый  секретарь  экзарха.
Сказал ему: "Теперь тебе все равно экзаменов не сдать. Ступай  послушником
в храм Шакуника, жалуйся, что обижен властями. Вышивать, - спросил, -  еще
не разучился?"
     А Шавия рассуждал громко:
     - У Арфарры каждое слово - оборотень, как фигурка в  "ста  полях".  И
слова вроде бы правильные, как в докладе, а толкования  -  возмутительные.
Вот и сегодня - сказал: "государева воля - закон", а потом перевернул  все
с  ног  на  голову:  "Стало  быть,  государь  не  вправе   желать   ничего
незаконного". Или, например, поощряет торговлю и  пишет:  "Надо  укреплять
корни и обрывать пустоцвет. В ремесле корни -  производство  полезного,  а
пустоцвет - роскошные безделушки; в торговле корни - обмен повседневным, а
пустоцвет - сбыт редкостных вещиц".
     Какой, однако, может быть  "корень"  в  торговле,  когда  по  древним
толкованиям она-то и есть самый главный пустоцвет!
     Неревену почудилось - что-то мелькнуло за стеклом.  Он  оторвался  от
вышивки, стал исподтишка всматриваться, но в темноте не разглядишь.
     А Шавия уже рассказывал, как наместника Иниссы в ответ на его  доклад
вызвали в Небесный Город:
     "Государыне Касии нездоровилось, - рассказывал эконом, - и она лежала
под пологом, а государь сел у ее ног. Тут ввели  Арфарру.  Секретарь  стал
читать доклад. Он дошел до  строк:  "Под  предлогом  строительства  дворца
врывались в дома и  забирали  все,  что  понравится...  и  люди  не  смели
жаловаться". "Что же, господин наместник,  -  спросила  государыня,  -  вы
имели в виду? Разве дома и земля  не  принадлежат  государю?  Разве  можно
ограбить свой  собственный  дом?  И  почему,  спрашивается,  эти  люди  не
жаловались? Да потому, что чиновники не к простому народу приходили,  а  к
тем, у кого было имущества сверх необходимого, кто его  нажил  насилием  и
воровством." Наместник поклонился  и  сказал:  "Чиновники  действовали  по
закону, но взятое они не отдавали в казну, а брали себе. В этом смысле я и
писал о беззаконии." Но император лишь молвил: "Недостойно лгать государю!
Если б вы имели в виду именно это, чернь не растащила  бы  ваш  доклад  на
подзаборные стишки!"
     Неревен смотрел на чужеземца. Тот слушал, светлея глазами.  Королевна
и хмурилась. "Ах ты, тыква с требухой! - подумал Неревен. - Учитель  писал
доклад по указу Харсомы, наследника престола, экзарха Варнарайна. Экзарх и
государыня Касия не ладили между собой. А тыква норовила намекнуть,  будто
учитель на само государство покушался!"
     - Тут государыня сказала...
     - Да неважно, что  она  сказала,  -  перебила  с  досадой  Айлиль.  -
Расскажите, как она была одета.
     Принесли чай со сластями, стали  играть  в  резные  квадраты  и  "сто
полей". Вскоре все зашептались, что чужеземец играет отменно.
     - Где вы научились? - спросил Неревен.
     - У нас есть похожая игра, - отвечал Ванвейлен.
     Неревен смотрел, как ловко выстроил чужеземец Сад, а потом Дворец,  и
думал: если есть "сто полей", то и Зала Ста Полей должна быть. А откуда ей
быть, если, как говорит  учитель,  город  их  еще  совсем  молоденький,  с
народовластием вроде кадумского?
     Ох, напрасно чужеземец смеялся над Парчовым Старцем! Это глупый судья
разгадывает  преступление  после  того,  как  оно  произойдет,   а   умный
разгадывает наперед.  А  почему?  Потому  что  в  мире  нет  случайного  и
непроисходившего  тоже  нет.  И  отсюда  следует:  чужеземцы  явились   не
случайно, а по воле Бужвы, и недаром корабль их - как корабли мертвых.  Не
случайно - значит, к Весеннему Совету. И надо обязательно понять, что  они
значат. Не поймешь, что они значат - не поймешь, кого  убьют  на  Весеннем
Совете. Не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете - может  статься,  убьют
тебя.
     Наконец затеяли играть в прятки.
     В вогнутой нише, образованной гигантской ладонью богини  Исии-ратуфы,
Айлиль поймала Неревена, затеребила его.
     - А правда, - учитель твой знает все тайны неба?
     Неревен испуганно пискнул.
     - Он меня в лягушку превратит, если я скажу...
     Девушка затеребила его волосы, шепнула:
     - А я тебя - поцелую.
     Неревен замер.
     Девушка взяла его за ушки, и вдруг - впилась пахучими губами  в  губы
мальчишки. Меж бедер у Неревена вспыхнуло и заломило, он страшно задышал и
сел на ступеньки.
     - Ну, - сказала королевна.
     - Учитель составил гороскоп и увидел, что если начинать войну сейчас,
то империю завоевать  можно,  но  землю  потом  придется  раздать  знатным
воинам. А если начать ее через шесть с  половиной  лет,  ветви  государева
дерева достигнут знака черепахи, и король не только завоюет чужую империю,
но и раздавит собственную знать.
     - А чего же твой учитель молчит?
     Неревен вздохнул.
     - Учитель поклялся отомстить экзарху Варнарайна.  Тот  отнял  у  него
женщину и предал его. Но экзарх умрет через пять лет, и если начать  войну
после его смерти, то и мстить будет некому. Вот  советник  и  мучается,  -
если воевать сейчас, выйдет проруха королю, а  если  воевать  через  шесть
лет, то пострадает его собственная честь.
     После этого в прятки играли недолго. Айлиль  сказалась  нездоровой  и
отпустила всех.  Когда  Неревен  выходил  из  голубой  залы,  его  нагнала
напудренная служанка и передала шелковый  отрез,  намотанный  на  палочку,
чтобы заткнуть за пояс.
     Это был не подарок гостю, это была плата рабу, и Неревен  понял,  что
ему бы не заплатили, если бы сегодня утром закон не признал его рабом.


     Марбод Кукушонок стоял под окнами женских  покоев.  Ночь  была  дивно
хороша, далеко внизу токовали глухари, и луна Ингаль была узкая, как  лук,
обмотанный лакированным пальмовым волокном.
     На Марбоде был синий шерстяной плащ  королевского  стражника,  а  под
плащом - белый кафтан с пятицветной родовой вышивкой.
     Рядом, у столетних сосен и кипарисов, начиналось болотце. В  болотце,
меж ирисов и опавших  сливовых  лепестков,  квакали  лягушки,  и  из  окон
доносилась мелодия, такая тихая, что было ясно: играла сама Айлиль.
     Марбод заслушался,  а  потом  полез  на  сосну,  стараясь  не  измять
темно-лиловых цветов глицинии вокруг ее ствола.
     Марбод глянул  в  освещенные  окна,  поблагодарив  в  душе  советника
Арфарру за  цельные  стекла  вместо  промасленной  бумаги.  Песню  опавших
лепестков пел маленький негодяй Неревен,  а  королевна  слушала  и  играла
расшитым поясом. Ах, как она была прекрасна! Брови - как летящие  бабочки,
и глаза как яхонты, и жемчужные подвески  в  ушах  -  как  капли  росы  на
лепестках айвы, и от красоты ее падали города и рушились царства.
     Ибо знатный человек сжигает из-за дамы города и замки. А  простолюдин
- даже хижину сжечь поскупится.
     Шло время. За окном стали играть в прятки. Марбод выждал, пока Айлиль
досталась очередь водить, и бросил в  золоченую  щель  камешек,  обернутый
бумагой. Айлиль, побледнев, стала вглядываться в темноту.
     Марбод соскользнул с дерева и затаился в густых рододендронах. Айлиль
все не было и не было. Марбод проверил,  чтобы  складки  плаща  не  мешали
дотянуться до меча.
     Айлиль показалась на тропинке одна. Марбод спрятал меч,  скинул  плащ
лучника и, взяв ее за руку, тихо увлек под дерево.
     - Ах, сударь, - сказала Айлиль, - все уверены, что вы бежали...
     - Ах, сударыня, - возразил Марбод, - я скроюсь куда угодно, чтобы  вы
могли без помех слушать, как поют маленькие послушники.
     Айлиль нахмурилась. О ком он говорит? Об игрушке? Рабе?
     - А я-то мечтал, - сказал Марбод, -  надеть  на  луну  пояс,  послать
брата с деревянным гусем...
     С деревянным гусем ездили свататься.
     Девушка заплакала.
     - И все это из-за какого-то торговца, - сказала  она.  -  Ну  почему,
почему вам понадобилась эта шутка с мангустой!
     - Как почему? - удивился Марбод. - Потому, что я ненавижу Арфарру.
     Девушка стояла перед ним, и губы ее были как  коралл,  и  брови,  как
стрелы, пронзали сердце, и оно билось  часто-часто.  Марбод  наклонился  и
стал ее целовать.
     - Ах, нет, - сказала Айлиль. - Я боюсь Арфарры.  Он  чародей,  и  все
видит и слышит, и язык у него мягкий, как кончик кисти.
     Марбод усмехнулся про себя.  Арфарра  -  не  чародей,  а  архитектор.
Сколько он понаделал ходов во дворце, в добавление к старым, оставшимся от
империи...
     - Слышите, как токуют глухари в Лисьих болотах? Им нет дела  даже  до
охотников. Что мне за дело до Арфарры?
     Королевна возразила:
     - В будущем  году  Арфарра  осушит  Лисьи  Болота,  и  не  станет  ни
тетеревов, ни охотников.
     Они молчали и слушали ночные шорохи.
     - Неужели все из-за одного коня? - грустно сказала Айлиль.
     Марбод, вздохнув, подумал о буланом Черном Псе. Конь был так  красив,
что сердце едва не разрывалось, и все кругом смеялись:  король-де  пожалел
для Кукушонка коня по совету Арфарры.
     - Что такое Арфарра? - пожал плечами Марбод. - Черный колдун.  Черный
- от слова "чернь". Он слаб - и  хочет,  чтобы  слабые  попирали  сильных.
Хочет, чтобы верность и равенство исчезли  и  чтобы  должности  во  дворце
занимали рабы, потому что рабы будут целиком от него зависеть.
     Айлиль подумала о государыне Касии, простой крестьянке.
     - Ах, сударь, - сказала она.  -  Вы  напрасно  презираете  колдовство
слабых. Женщинам иной раз больше видно, чем мужчинам. И проповедники Ятуна
недаром говорят:  "Слабые  рушат  города  и  наследуют  царства".  Как  же
получилось, - с упреком сказала Айлиль, - что вас победили в поединке?
     Марбод, сжав зубы, показал обломок меча:
     - Колдовство Арфарры. Так не рубят сталью сталь.
     Девушка провела пальцем по оплавленному срезу и  кивнула,  хотя  мало
что понимала.
     - Но он достойный противник, - шепнула она.  -  Мне  сказали...  -  и
осеклась. Она хотела повторить то, что говорил Неревен, но вспомнила,  как
теребила длинные волосы послушника - и замолкла. А вместо этого  повторила
рассказ эконома Шавии о сцене в покоях государыни Касии.
     - Как там, должно быть, красиво, - шепнула, поцеловала и пропала  меж
деревьев.


     Из заброшенной беседки на краю бывшего  пруда  Неревену  было  хорошо
видно, как Марбод гладил Айлиль и мял ее платье, а о чем  они  говорили  -
слышно не было. "Жалко, - подумал Неревен, - что шакуников  глаз  есть,  а
шакуникова уха - нет".


     Марбод завернулся  в  плащ  королевского  лучника,  перемахнул  через
садовую стену, смешался с праздничной челядью и  без  помех  прошел  через
замковые ворота. Никто даже не обратил внимания, что стрелы в колчане -  с
белым оперением, без положенной черной отметины.
     Марбод шел Мертвым Городом, осторожно оглядываясь: но никто за ним не
следил. Только раз мелькнула чья-то тень, слишком большая для перепелки  и
слишком маленькая для человека. Марбоду показалось,  что  то  был  призрак
убитого им проповедника-ржаного королька. Он тихонько вытащил  из  колчана
заговоренную стрелу,