дыхая, свистульку...
     Император выхватил обломки из рук мальчишки, оборвав плотный шнурок о
шею мальчишки, - и вытащил из них свернутый в трубочку плотный  и  мягкий,
как  бумажные  деньги,  лазоревого  цвета  лист.  Развернул,  -  ему  было
достаточно мгновения, чтобы узнать летящий почерк его матери и понять, что
он читает ее любовное письмо, адресованное - советнику Нараю.
     - Это подложное письмо, - вдруг закричал Нарай, в  сущности,  выдавая
себя этим криком.
     Государь глядел на него, кривя губы. Великий Вей! Так вот почему этот
человек так ненавидел Руша! А еще говорил о государственном благе...
     - Государь, - сказал Нарай, - это подлинное письмо. Я  прошу  вас  об
одной милости: отдайте мне его. Оно будет моим утешением в ссылке.
     "Почему вы так уверены, что отправитесь в ссылку, а не на  плаху?"  -
хотел было спросить Варназд, но махнул рукой и покинул беседку.
     Нарай медленно оглянулся вокруг и невольно усмехнулся: он еще не  был
лишен ни чинов, ни званий,  присутствующие  даже  не  знали,  что  было  в
письме: а вокруг него, словно вокруг прокаженного, уже образовалось пустое
место.
     Нарай еще раз поднял глаза и вдруг понял,  что  не  один  он  сегодня
закончил   политическую   карьеру.   Андарз,   императорский    наставник,
по-прежнему сидел в кресле, полузакрыв  глаза,  и,  казалось,  не  обращал
внимания на произошедшее. Этот сластолюбец и взяточник, который  за  месяц
лишился жены и брата, и  блеска  в  глазах,  этот  виршеплет,  который  за
последний месяц - Нарай это точно знал, -  не  написал  ни  строчки,  этот
бывший полководец, завоевания которого пошли прахом, - Нарай вдруг  понял,
что он все-таки растоптал этого  человека,  хотя  и  не  успел  снять  его
голову...
     Нарай повернулся и вышел  вон:  чиновники  испуганно  расскочились  в
стороны.
     Ночь, глубокая  ночь  уже  сверкала  над  Небесным  Городом:  в  саду
императорского  наставника  шелестел  пахучий  ночной  ветер,   и   звезды
разметались по небу, катились в темную листву деревьев. Нарай понял, что в
эту  ночь  с  государством  произошло  непоправимое  несчастье.  Он  вдруг
вспомнил свое беспокойство по поводу противоречия:  как  можно,  взывая  к
самым  неразумным  инстинктам  одного   человека,   создать   государство,
основанное на разуме? - и осознал, в  чем  крылась  ловушка.  Его,  Нарая,
карьера, была кончена - бог с ней. Но судьба устроила так, что  теперь,  в
течение многих лет, на каждого честного и справедливого человека,  который
заговорит с государем о причине упадка и способах возрождения, -  государь
будет глядеть так же, как на обманщика и лгуна Нарая.
     Замечательно, что и в эту минуту, и впоследствии, Нарай всегда  думал
о судьбе, и никогда не думал о скромном молодом чиновнике по имени Нан.


     Чиновники потихоньку  разошлись,  и  в  опустевшей  беседке  остались
только Нан, Теннак, и Шаваш.
     - Господин Андарз, - сказал Нан, - пойдемте отсюда! Я  расскажу  вам,
что было на самом деле.
     Андарз не шевельнулся.
     - Вот с утра он так сидит, - сказал Теннак.
     Нан заглянул в глаза Андарза и с ужасом убедился, что они  совершенно
пусты, как комната, из которой унесли мебель.
     Теннак взял своего хозяина на руки, словно ребенка и снес в  спальню.
Нан и Теннак  кое-как  раздели  Андарза  и  уложили  в  постель.  "Ничего,
оправится! - подумал Нан, вспоминая, как еще час назад  Андарз  огрызнулся
на императора. Хотя, с другой стороны,  не  была  ли  дерзость,  сказанная
Андарзом, неотвратимым признаком безумия?"
     Огромный дом был пуст: все сорок слуг, завидев государя и стражников,
разбежались, кто куда, прихватив с собой все, что попалось под руку.  Нан,
будучи голоден, стал искать еду, и насилу нашел круг козьего сыра.
     В нижней гостиной Нан встретил Астака: мальчик стоял, глядя в окно, и
задумчиво катая ножкой угол ковра.
     - Кто бы мог подумать, - сказал Астак, - что советник Нарай  окажется
блудодеем! Толкует о пользе государства, а сам, припертый к стене,  просит
отдать ему срамное письмо!
     Кто-то из чиновников, значит, уже рассказал ему.
     - Ты бы лучше подумал о твоем отце, - сказал Нан.
     - А что с ним?
     - Ничего, - сказал Нан, - только он не сказал ни слова,  с  тех  пор,
как съязвил государю.
     Астак повернулся и, к облегчению  Нана,  с  быстротой  птицы  страуса
побежал наверх.
     На рассвете, со стражниками и в боевом кафтане, господин Нан вошел  в
лавку, примыкавшую к дому осуйского консула Айр-Незима. Обыватели квартала
знали уже, что произошло. Влажные глаза стражников ощупывали дубовые стены
лавки, и шкафы  с  невыставленными  еще  товарами,  предполагая,  что  при
определенных обстоятельствах содержимое шкафов достанется им.
     Нан оставил стражников охранять все ходы и выходы, а сам  поднялся  в
кабинет Айр-Незима, где высокие свечи в бронзовых  канделябрах  плясали  в
завитках и глазках железных шкафов, и красные лаковые балки  потолка  били
резными драконовыми крыльями. Хозяин кабинета сидел за столом,  белый  как
простокваша.
     - Господин Нарая, - сказал Нан,  -  уволен.  Завтра  господин  Андарз
получит должность министра полиции. Как видите, обошлись без вашей помощи.
     Это  заявление  произвело  на  Айр-Незима  необычайное  действие.  Он
принялся бегать по кабинету. Он открыл шкафы,  и  в  воздухе  перед  Наном
взметнулись атласные и шелковые ткани,  украшение  танцующими  лебедями  и
серебряной листвой.
     - Нан, - бормотал Айр-Незим, - ради бога, все возьмите,  все,  только
чуть-чуть оставьте. Нан, я коробейником начинал...
     - План подземных ходов, - сказал Нан.
     Но Айр-Незим был в таком смятении, что никак не отреагировал на  это,
в общем-то, пустяковое требование. Вместо этого он сел на порог раскрытого
шкафа, схватившись одной рукой за сердце, а другой за  танцующих  лебедей,
набитых белой и серебряной краской на куске атласа.
     Тогда Нан забрал у  него  ключи,  подошел  к  шкафу,  второму  слева,
распахнул  шкаф,  и  на  глазах  у  изумленного  Айр-Незима  стал  вертеть
комбинацию сейфа. Круглое брюхо сейфа подалось, из него посыпались  бумаги
и папки. Чиновник, опустившись на колени, принялся рыться  в  разноцветных
папках, как свинья в желудях.
     Не прошло и десяти минут, как злополучный план, начерченный Дией, был
найден. Нан  просмотрел  оставшиеся  бумаги,  вывернул  на  прощанье  ящик
Айр-Незимова стола, обнаружил еще две  копии  плана,  сделанные,  как  ему
показалось, рукой консула, сгреб все это, а папки из сейфа подоткнул ногой
к Айр-Незиму:
     - Забирайте свое добро.
     - Благослови вас бог, - сказал Айр-Незим.
     Нан,  не  обращая  внимания,  подошел   к   бронзовому   подсвечнику,
укрепленному в промежутке между шкафами, и сунул  бумаги  углом  в  пламя.
Пламя вздрогнуло и перекинулось  на  листы,  бронзовые  цветы  и  драконьи
крылья на стенах кабинета ожили, затрепетали.
     - Завтра, - сказал Нан, - вы покинете столицу. Это приказ Андарза.
     - Благослови вас бог, - во второй раз сказал Айр-Незим.
     - Кстати, - сказал Нан, - за сколько Иммани вам продал письмо?
     - Это не Иммани, - с достоинством ответил  Айр-Незим.  -  Это  письмо
выкрали у Андарза какие-то разбойники, - они сделали предложение Иммани, а
Иммани передал это предложение мне; разбойники просили шестьсот  пятьдесят
тысяч, пятьдесят тысяч я у них выторговал, а Иммани даже ничего не взял за
посредничество.
     Вопреки здравому смыслу, молодой чиновник расхохотался.  Отсмеявшись,
он сказал:
     -  И  еще,  господин  Айр-Незим:  я  арестовал  вчера  близ  трактира
"Благоухающих лошадей" разбойника по кличке Свиное Ухо.  Тот  сознался  во
всем: я, право, польщен, что вы оценили мою жизнь втрое дороже, чем  жизнь
этого дурака Ахсая, убитого по  вашему  приказу  накануне  праздника  Пяти
Желтоперок.
     С этими словами чиновник поклонился и вышел.
     - Благослови вас бог, - повторил в закрытую дверь Айр-Незим.
     Было уже утро, когда Нан,  крепко  держа  за  руку  Шаваша,  вошел  в
спальню к господину Андарзу. Императорский наставник лежал, немного набок,
в кружевных подушках, а рядом, на ковре, сидел варвар Теннак с  серебряным
чайничком, от которого шел густой и гнусный запах: в носик  чайничка  была
вставлена соломина, и Андарз время от времени потягивал из этой  соломины,
страшно морщась. Шаваш немедленно заключил  из  этого,  что  императорский
наставник еще не вполне оправился, коль скоро варвар Теннак поит его своей
колдовской стряпней; наверняка в этом  чайничке  был  отвар  из  лягушиных
лапок и тараканьих печенок, или еще чего похуже.
     Однако при виде Нана и  Шаваша  господин  Андарз  оттолкнул  от  себя
чайник, и глаза его сделались разумными и  колючими,  а  тонкие  пальцы  с
розовыми ногтями и ободками от  снятых  перстней  начали  скрести  красное
одеяло, шитое целующими утками. Нан вытолкнул Шаваша вперед и сказал:
     - Полагаю, мальчик заслужил вашу благодарность.
     - Он бы заслужил мою благодарность, - сказал Андарз, - если бы  отдал
письмо месяц назад.
     - Но он никак не мог отдать письма месяц назад,  -  возразил  Нан,  -
потому что он заполучил его только вчера.
     Тут глаза Андарза удивились, и он спросил:
     - Стало быть, ты соврал государю?
     Шаваш потупил глазки с выражением как можно более пристыженным.
     Нан кашлянул и сказал:
     - С самого начала в этом деле мне бросились в глаза два несовместимых
обстоятельства. С одной стороны, покойник был убит с  помощью  "хлопушки",
то есть веревки с двумя закрепленными на концах камнями. Это указывало  на
убийцу из числа профессиональных разбойников.
     С другой стороны, владелец письма требовал платы за письмо в осуйских
чеках. Это указывало на преступника из числа торговой челяди.
     Это  сразу  заставило  меня  предположить,  что   одно   преступление
наслоилось на другое,  и  что  разбойник,  который  убил  Ахсая,  не  имел
отношения к человеку, который собирался продать ему письмо.
     И, действительно,  изучив  характер  покойника,  я  подумал:  "Не  то
удивительно, что его убили, а удивительно, что он  дожил  до  сорока  трех
лет!" Скверный это был человек, что и говорить! Ведь сущность обогащения в
том, что на каждой сделке приобретаешь не только богатство, но и друзей, а
покойник на каждой сделке  наживал  страшных  врагов.  И  вот,  во-первых,
расследуя это дело, я сразу обнаружил красильщика по имени Дануш  Моховик,
который крутил с его женой любовь и устроил Ахсаю скандал в  тот  памятный
вечер. Из-за какой-то ничтожной выгоды, величиной с таракана, Ахсай держал
жену вместо приказчика и не думал о бедах, которые могут  проистечь  из-за
обыкновенных человеческих чувств. Я сразу понял, что этот скандал отпугнул
человека, который должен был встречаться с Ахсаем, однако я ни  на  минуту
не  предполагал,  что  красильщик  учинил  само  убийство.  Ведь  если  бы
красильщик это сделал, то, либо от естественной жадности, либо от  желания
замести следы, он ограбил бы труп.
     Между тем труп не был ограблен: кто-то очень хитрый,  наблюдавший  за
ссорой, оставил  мертвецу  и  кошелек,  и  одежду,  рассудив:  "Если  труп
ограбят, то за убийцу примут грабителя. А если труп останется целым, то за
убийцу примут Дануша Моховика".
     Я дал полную волю своим агентам, и через два дня я  узнал  следующее:
что покойник Ахсай продал родственника Айр-Незима в варварских землях, что
родственник этот вернулся, поболел и умер; что  умер  он  за  два  дня  до
смерти Ахсая; и что после смерти Ахсая Айр-Незим тут же  выплатил  кому-то
большую сумму денег.
     Лоня-Фазаненок, обобравший труп, был принят за  убийцу,  арестован  и
осужден, и это дело было бы совершенно закрыто,  если  бы  не  неизвестные
Айр-Незиму обстоятельства.
     Словом, можно было идти и арестовывать Айр-Незима. Но  мне  вовсе  не
хотелось арестовывать осуйского консула в тот момент, когда господин Нарай
требует запрета на торговлю с Осуей. Это было бы бестактно по отношению ко
всем торговцам империи. Мне казалось несправедливым портить  жизнь  такого
уважаемого человека из-за ходячего недоразумения вроде Ахсая.
     К тому же я искал не убийцу Ахсая, а владельца письма, и  было  ясно,
что из-за смерти Ахсая письмо так и осталось у прежнего хозяина.
     Правда, на убитом не было не  только  письма,  но  и  шестисот  тысяч
денег. Я решил, что до Лони кто-то уже  ограбил  покойника,  -  либо  сами
убийцы, либо еще один посторонний.
     И тут, обыскивая флигель Иммани, я натолкнулся на  дневник  покойника
Ахсая: тогда я, конечно, решил, что Иммани  унес  этот  дневник  вместе  с
другими документами из  домика  вдовы  и  не  отдал  его  хозяину.  Только
впоследствии я узнал, что дневник добыл и подкинул мне под глаза вот  этот
самый бесенок, Шаваш. В дневнике очень подробно было  рассказано  об  этой
самой продаже племянника. Но рассказывалось там и еще кое-что, - а именно,
что совет продать племянника исходил от приятеля Ахсая, секретаря  Иммани,
так как секретарь Иммани прелюбодействовал с женой осуйца.
     Тут  же  смерть  вернувшегося  племянника   стала   выглядеть   очень
подозрительной; и мне не составило  труда  опознать  в  Иммани  в  изящной
монахине, навещавшей домик племянницы  Айр-Незима,  а  в  конце  концов  я
отыскал старуху, которая продала все той же изящной монахине  яд.  Но  все
это было потом.
     А тогда я выдрал страницу, рассказывающую о прелюбодеянии  Иммани,  а
остальной дневник отдал Айр-Незиму, с одним условием: назвать  мне  людей,
которые убивали и отслеживали покойника. Я знал, что Айр-Незим употребляет
для подобных дел профессионалов из городских шаек,  и  надеялся,  что  эти
люди расскажут мне, с кем в последние дни тайно встречался покойник.
     И тут я попал  впросак,  потому  что  оказалось,  что  за  покойником
Айр-Незим не следил, а о встрече в "Красной Тыкве"  его  известил  письмом
сын Андарза!
     После этого все пошло кувырком. Вы, господин  Андарз,  вбили  себе  в
голову, что юноша сжег письмо, и стоило только мне заговорить о  том,  что
это не так, как вы начинали кричать, что я  настраиваю  вас  против  ваших
секретарей.
     Между  тем,  признание  Айр-Незима  подтверждало,   что   неизвестный
владелец письма не убивал Ахсая и не  брал  у  него  денег,  и,  благодаря
стечению обстоятельств, письмо осталось у него.
     Не могло быть и речи о том, что этот владелец  -  ваш  сын.  У  юноши
больная душа, он чах в вашей тени и обожал Нарая, и даже советы о том, как
расправиться с врагами, он вычитывал из любимых  Нараем  книжек.  Если  бы
мальчишке попалось в руки любовное письмо государыни, обращенное к  Нараю,
то он отреагировал бы на это примерно так же, как император! Он  откуда-то
слышал о письме, да, - и он был  уверен,  что  письмо  компрометирует  его
приемного отца!
     Тогда я решил начать  с  другого  конца,  -  с  ограбления,  которому
подвергся секретаря Иммани в Козьем Лесу.
     С самого начала, как только я услышал об ограблении, мне бросилось  в
глаза то удивительное обстоятельство, что господин Иммани ехал  один.  Это
наводило на мысль об инсценировке ограбления, с одной  стороны.  С  другой
стороны, это наводило на мысль о том,  что  Иммани  отослал  всех  слуг  в
преддверии тайной встречи. Господин Иммани склонен к воровству и блуду, но
вряд  ли  неграмотные  слуги  могли  быть  нежелательными  свидетелями   в
воровстве. Остается блуд. Опять-таки, речь должна была идти не  о  простом
блуде, а о такой женщине, которую Иммани не мог любить на глазах  у  слуг.
Кто мог подходить на роль такой женщины лучше, чем госпожа Лина?
     Я навел справки и узнал, что госпожа Лина часто ездит  на  молебен  в
храм Исии-ратуфы, и что двадцать восьмого  числа  она  уехала  в  храм,  и
провела там два дня. Служанка ее  упомянула,  что  госпожа  вернулась  без
венков, обыкновенно привозимых ею из храма, и причина, по  которой  Иммани
отослал вперед сопровождающих, стала мне ясна.
     По книге домовых записей, я увидел, что в этот день из столицы  уехал
и Теннак. Я вспомнил о том, как разбойник, подкарауливший Иммани, заплевал
всю траву семечками, и сопоставил ее с привычкой Теннака лущить семечки  и
с тем, что разбойник прыгнул на Иммани сверху, -  и  я  был  убежден,  что
разбойником этим был Теннак, вознамерившийся отучить Иммани  от  шашней  с
госпожой, но тихо, так чтобы Андарз об этом не знал.
     Теннак  ведь  слышал,  что  все  вещи  Иммани  отправил   вперед,   с
сопровождающими, и полагал, что при Иммани остались только его собственные
подарки, исчезновение которых сильно опечалит Иммани.
     Я рассудил, что Теннак унес вещи себе в кабинет, даже не потрудившись
их рассмотреть. А когда  я  увидел  дверь  Теннакова  кабинета,  закрытую,
благодаря его суеверию, на печать, а не на замок, я понял,  что  вещи  эти
мог утащить любой желающий: то есть тот же Иммани или Дия. Но  кто  же?  И
почему преступник, не получив денег, не дает вновь о себе знать?
     Тут я поставил себя  на  место  преступника,  и  подумал:  "Продавать
письмо второй раз Андарзу -  слишком  опасно;  продавать  письмо  Нараю  -
значит погубить Андарза и самого себя; надо продать письмо кому-то, кто не
меньше Андарза заинтересован в падении Нарая, и  кто  готов  заплатить  за
такое большое дело большие деньги. Только один человек  удовлетворял  этим
условиям - консул Осуи Айр-Незим. Он ничего не знал о происшедшем,  он  бы
заплатил за письмо любые  деньги,  и,  в  отличие  от  прочих  сановников,
которые с легкостью кувыркались во взглядах, Айр-Незим  был  заинтересован
только в одном: не оставить от Нарая ни сухого, ни мокрого.
     И тут я сделал ошибку. С одной стороны, мои шпионы донесли  мне,  что
через три дня после праздника  Пяти  Желтоперок  Дия  тайно  встречался  с
осуйским консулом в Храме Двенадцати Слив; и что  таких  встреч  было  еще
три.
     С другой стороны, я черным по белому прочел в дневнике Ахсая: "Теперь
Айр-Незим готов съесть меня живьем, да и  Иммани  -  тоже".  Мне  казалось
невероятным, что Ахсай опять польстится на сообщничество с Иммани.
     После этого я перестал волноваться  и  подумал:  "Господин  Айр-Незим
осмотрительный человек, и знает, что делает. Он прекрасно  понимает,  что,
чем больше Нарай возрастает во мнении  государя,  тем  сокрушительнее  для
него будет это письмо. В самом начале карьеры Нарая государь, может, и  не
обратил бы внимание на такое досадное обстоятельство;  но  когда  советник
Нарай стал для государя светочем и поводырем, человеком,  обрушившимся  на
все пороки  предыдущего  царствования,  разогнавшим  любовников  лживой  и
развратной матери, - словом, всем, чем  должен  был  быть  отец,  которого
государь не помнил, - тогда, конечно, любовное письмо покойной государыни,
обращенное к светочу добродетели, убило бы Нарая в глазах государя.
     Поэтому  я  не  очень-то  беспокоился  по  мере  того,  как  государь
подписывал все более нелепые указы. Все равно, думал  я,  действовать  они
будут не более месяца, а отвращение к ним  у  государя  останется  на  всю
жизнь. А когда государь подписал  указ  о  неплатеже  осуйского  долга,  и
Айр-Незим получил право  опротестовать  оный  в  присутствии  государя,  я
прямо-таки запрыгал от удовольствия. Я присутствовал на аудиенции в полной
уверенности, что в этот день государь побьет и прогонит  Нарая.  И  вдруг,
вместо  того,  чтобы  вручить  государю  письмо,  Айр-Незим  зачитал  этот
дурацкий список претензий, который взбесил бы даже уличного разносчика, не
то что императора!
     И тогда,  когда  на  следующий  день  на  стенах  осуйского  квартала
показались копья варварских воинов, я понял, что Айр-Незим задумал кое-что
посерьезней дворцового скандала.
     Что, в конце  концов,  Айр-Незиму  отставка  Нарая?  Ну,  вернется  в
милость Андарз. Ну, пойдет все по-прежнему: осуйские купцы  будут  платить
маленькие цены  и