Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
мал: хотя похоже, что здесь триста лет историю делают
именно мечом. Будто в этом мире закон исторического регресса вместо
исторического прогресса.
Наверху было солнечно и шумно.
Лух Медведь нахмурился, увидев Кукушонка живым.
Развели костер, зажарили дичь, мешок с пчелами повесили над дымом.
Марбод посадил Ванвейлена по одну руку, а Белого Эльсила, своего боевого
друга, по другую. Еще дальше сел Бредшо: только эти двое чужеземцев и
оказались среди охотников. Когда наелись, Ванвейлен стал расспрашивать о
родословной солнечного меча, и Белый Эльсил рассказал ему следующую
историю.
Когда аломы жили там, где ровно и песок, у короля их родились два
сына: Ятун и Амар. Мать Ятуна и Амара принесла в приданое мужу драгоценный
меч и яшмовое ожерелье. На свадьбе было сказано, что потомки меча и
ожерелья покорят страну Великого Света.
Однако муж бросил женщину и детей, а драгоценные подарки отнял.
Выросши, Ятун и Амар потребовали от отца вернуть приданое. Тот оказался.
"Что делать? Как ни решить - все зло, а откажешься выбирать - прослывешь
трусом". Потому что, с одной стороны, надо отомстить похитителю родового
имущества, а с другой - нельзя поднять руку на отца. В таких случаях
гадают на постороннем, и посторонний нагадал: можно убить отца. Но
прибавил: сделав это, вы завладеете страной Великого Света, но навлечете
на нее проклятье и раздоры. Но так как ожерелье с мечом были очень
красивые, то Ятун и Амар пошли и убили отца.
- А потом? - спросил Ванвейлен.
- Потом Амар забрал себе ожерелье, а Ятун - меч. Завоевали страну
Великого Света, разделили ее и поссорились. Род Амара до сих пор правит на
востоке, а дом Ятуна пресекся и меч сгинул.
- Не сгинул, - поправил Белый Эльсил, - а спит на дне озера и ждет
истинного короля.
- Стало быть, - подытожил Ванвейлен, которому в свете недавнего
предложения Марбода не терпелось узнать всю подноготную волшебного меча, -
Страна Великого Света распалась на кусочки по причине родового проклятия.
А отчего утонул меч? Новое проклятие?
Что-то хрустнуло. Это Кукушонок сломал двурогую стрелу и кинул
обломки в огонь. Листья катальпы укоризненно зашумели. Один из дружинников
всполошился, стал вылавливать из огня железный наконечник.
Белый Эльсил поднял голову с колен Марбода и посмотрел на Ванвейлена.
Он был зол на чужеземца за то, что Марбод пощадил его и его золото, за то,
что из-за чужеземца Марбод не взял Эльсила с собой в подземный храм, и
особенно - за последний вопрос.
- Меч утонул не от проклятия, - сказал Эльсил, а от женского
коварства. Дочь последнего Ятуна понесла от дворцового пажа. Король велел
его казнить на своих глазах, а дочь отдал рабу.
- Вольноотпущеннику, - поправили сзади.
Эльсил усмехнулся.
- Ну, вольноотпущеннику. Ведьмино отродье, приплыл в корзинке. Имя
дали - просто Алом, как всем незаконнорожденным. Король, конечно, сделал
потом зятя дворцовым управляющим.
"Гм, - подумал Ванвейлен, - интересно, король зятя сделал
управляющим, или управляющего - зятем?"
- Женщина, однако, должна была отомстить за смерть возлюбленного и
приказала мужу убить отца и братьев. Рабу самому на такое не решиться.
Тут один из дружинников поднял голову, и увидел, что прибежал лесной
дух-щекотунчик с глазами как плошки и сел меж ветвей катальпы. Но
дружинник был глупый, и подумал, что щекотунчик прибежал на запах бузы и
жареной дичи.
А Лух Медведь вскричал:
- Что ты брешешь! Отец первого короля Алома - сам Шакуник! Всех
великих королей вынимали из корзинок и птичьих клювов!
Белый Эльсил усмехнулся.
- Все равно престолом он завладел незаконно... Это-то вы не будете
оспаривать?
- Почему? - спросил Бредшо. - Потому что захватил его убийством?
Белый Эльсил покачал головой.
- Нет. Когда Шадаур Алом получил королевство, все родственники его
жены по мужской линии были мертвы, а имущество по закону при этом
переходит к старшей дочери. Не считая, конечно, вдовьей части. Вдова
затворилась, три года жгла свечи. Наконец покойник явился: совсем как при
жизни, только голову держал под мышкой. "Боги, говорит, меня отпустили до
утреннего прилива."
Теперешние Белые Кречеты - от ребенка, зачатого этой ночью. И с тех
пор, как он зачат, род Аломов, стало быть, царствует незаконно.
Лух Медведь вскочил с места:
- Это позор, что тут рассказывают о короле! Знаем мы, от кого
беременеют через три года после смерти мужа!
Надо сказать, что Лух Медведь не так давно захватил караван с
шерстяной тканью из Кадума, и очень многие его за это попрекали, потому
что он почти ничего не раздал дружинникам.
Марбод Кукушонок тоже встал, распустил шнурки у плаща, плащ кинул на
землю, и ссадил на него с плеча белого кречета.
- Такие слова, - сказал Кукушонок, - не кадумская шерсть. За такие
слова полагается платить.
Тут собачьи головы на ножнах мечей насторожились, а люди увидели, что
сегодня случится две песни: про стеклянный дворец и про поединок. А
щекотунчик в ветвях катальпы посинел и стал делать так: глаза у него
остались неподвижными, а все остальное завертелось в шкурке, как жернов.
Марбод Кукушонок и Лух Медведь вынули мечи и велели людям рисовать
круг, и тут сбоку вынырнул отец Адрамет, монах-шакуник:
- Сударь... Никто не сомневается в величии вашего рода. Но что будут
говорить о сегодняшнем дне? Королю скажут: Марбод Кукушонок дрался, чтоб
доказать, что монахи-ятуны способны творить чудеса.
Смысла замечания Ванвейлен не понял. А Кукушонок закусил губу,
вбросил меч в ножны и молча сел. Его красивое лицо совершенно побледнело.
Возвращались, торопясь поспеть к вечерней трапезе. С крутой тропки
из-под копыт лошадей ссыпались камешки, и далеко справа в море плавало
уходящее закатное солнце. Ванвейлен размышлял: "Пусть два брата покорили
двести с лишним лет назад империю. Значит, и условия в одной ее части не
могут сильно отличаться от условий в другой. С этой стороны огненной горы
монахи продают зуб Шакуника, он же - швырковый топор на языке людей. С той
стороны горы продают, видимо, чешую Шакуника, она же - черепаховый
гребень... Страна Великого Света - всегда по другую сторону огненной горы,
но по ближайшем рассмотрении удивительно схожа. Ибо иначе что останется от
исторической необходимости, которая все же существует? А что поймет
местный крестьянин или Кукушонок в их корабле? Даже обшивки не одолеют.
Крестьянин скажет: обвалился зубец Небесного Града, а Марбод решит: вот
он, пропавший меч Ятуна увеличенных размеров..."
Марбод ехал рядом. Он ждал ответа от колдуна и очень жалел, что не
смог подраться с Лухом Медведем. Потому что он победил бы Медведя и
подарил бы ему жизнь и все остальное, и Медведю пришлось бы стать как бы
младшим братом Кукушонка. Вот они, монахи, такие: делают вид, что мешают
поединку, а на самом деле мешают примирению после поединка.
- А скажите, - спросил Ванвейлен, - за Голубыми Горами - такие же
порядки?
Марбод помолчал. Пятнадцать лун назад он побывал в соседней стране,
но при всех говорить об этом не собирался. Об отсутствии его ходили
удивительные слухи. Дружинники его рассказывали, что Марбод провалился в
Золотую Гору и провел там один день, - а в среднем мире в это время прошло
полгода.
- Я там не воевал, - ответил Марбод.
Ванвейлен фыркнул про себя. По-видимому, война была тут не только
главным способом экономического обмена, но и главным способом обмена
информацией.
- А кто воевал? - спросил он.
Марбод понял, что колдун не заметил нелжи, опечалился: плохой колдун.
Ну да ничего. Колдуна делают слухи, а не заклинания. Поберегись, Арфарра,
я такие слухи распущу про этого колдуна! Припомнится тебе неподаренная
лошадь!
- Покойный король собирался воевать, да не успел. Господин Арфарра
воевал, да и господин Даттам. Господин Даттам и его дядя два года воевали
против императора, пока император не сделал дядю наместником провинции.
Ехавшие впереди охотники услышали имя Даттама и заволновались. Кто-то
внезапно запел песню. Это была красивая песня о молодом рыцаре Даттаме. В
ней говорилось, что меч Даттама сверкал над миром, как полумесяц, и что
белый плащ его расстилался над полями, как иней, и что все, что он ни
награбил, молодой Даттам отдавал войску. Это была хорошая песня с грустным
концом, потому что она кончалась рассказом о том, как Даттама предал его
собственный дядя, и как дядя получил звание наместника, а Даттам должен
был постричься в монахи.
Ванвейлен перегнулся через седло к отцу Адрамету и сказал, улыбаясь:
- Сдается мне, отец Адрамет, что ваши слова о могуществе империи
несколько преувеличены, если человек может поднять восстание против
императора и заполучить через это титул наместника.
Отец Адрамет пожал плечами, видимо не желая ввязываться в неприятный
политический разговор даже далеко от родины.
- Да, - сказал задумчиво Марбод, поправляя красивой рукой удила, -
так всегда. При сильных правителях мятежнику полагается веревка, а при
слабых правителях мятежнику полагается титул наместника. Вот и мы,
Кречеты: король хотел бы нас удавить, как давят блоху в миске, а мы из
поколения в поколение - наместники Верхней Ламассы.
- По наследству?
- О, - сказал Киссур, - не то, чтобы по наследству, потому что где-то
в законах королевства есть запись, что чиновники должны назначаться каждые
три года. Каждые три года король нас утверждает в этой должности, но я не
слыхал, чтобы он кого-то не утвердил.
- А что будет, если король вас не утвердит?
Марбод улыбнулся.
- Вы видели, господин Ванвейлен, сегодня утром, как вертелся в
деревне шаман, призывая весну? Что будет, если шаман откажется вертеться?
Весна, я думаю, все равно наступит, а вот у шамана будут серьезные
неприятности.
Ванвейлен усмехнулся. Когда дело шло об обычаях грязных крестьян,
суеверный красавец Марбод выказывал себя чуть ли не атеистом.
- А храм Шакуника сильнее короля?
- Шакуники, - сказал Марбод, - просто торговцы. Не было еще такого,
чтобы торговец в мире что-то значил.
Ванвейлен рассердился:
- Сдается мне, Марбод, что торговцы храма кое-что значат, раз вы
охраняете их караван, да и грабите по их указке.
В мире что-то сломалось. Марбод помолчал, облизнул губы.
- Я - королевский инспектор, - сказал он. - Ежели торгаши просили у
меня покровительства...
Хлестнул лошадь и ускакал.
Лух Второй Медведь погладил сапсана и громогласно заметил:
- Шакала назвали шакалом, а он в ответ: у меня грамота, что я волк...
А вот вы, господин Ванвейлен, сразу видно, знатный человек, - и по словам,
и по осанке. И корабль ваш честный, а не купеческий...
Слева, задумчиво склонив голову, слушал медвежьи слова храмовый
торговец. Он уже заметил, что заморские торговцы для торговцев держатся
слишком гордо. Так и собирался доложить.
Монах-шакуник перегнулся через седло к Ванвейлену и, подмигнув, хитро
спросил:
- Что же такого предложил вам Марбод в пещере, что вы так открыто
разрываете с ним отношения?
- Я? Я не хотел...
- Бросьте, господин Ванвейлен, - или вы не знали, что нет худшего
способа обидеть знатного человека, чем назвать его торговцем или другом
торговцев? Эти люди гордятся тем, что их прабабку изнасиловал горный дух,
и что предки их жрут прохожих в своих могилах, и они считают, что
совершили угодное небу дело, если застали на горной тропе торговца и,
ограбив его, зарубили. Так что он вам предложил?
Ванвейлен густо покраснел. Предложение Марбода быть идейным
наставником в государственном перевороте его не очень-то устраивало; но
доносить он на Марбода не собирался. Не то чтобы Ванвейлен был против
государственного переворота как такового, - но ему казалось, что если
Марбод сядет на место короля, в этой стране ничего не изменится, да и
вообще в ней ничего нельзя изменить.
- Что он вам предложил?
Ванвейлен нагло улыбнулся монаху и спросил:
- Так значит, Марбод - королевский инспектор! А что делает
королевский инспектор?
- Королевский инспектор, - сказал монах, - это глаз и око центральной
власти; он собирает налоги и творит суд, он защищает сирых и слабых и
утирает слезы вдов и сирот, бедняку он служит защитой, а богачу - карой...
- И много налогов собрал для короля Марбод в этой поездке?
- Видите ли, - сказал монах, - не все налоги собираются инспекторами.
Бывает, что король милостиво дарует пожалованным землям иммунитет, и
владельцы их сами собирают налоги и творят суд. И хотя никто не отменял
звания инспектора, и не отнимал у короля право собирать налоги, эти
милости королей продолжаются больше двух веков, и...
- И Марбоду Кукушонку не пришлось в этой поездке судить сильных и
оберегать слабых?
- О, - сказал монах, - на следующий день после того, как он получил
плащ и печать королевского инспектора, он рассек эту печать мечом, на
спор, а иные говорят - проиграл в кости. Вы представьте себе, как бы
Кукушонок уберег слабых... Уж лучше пусть граф судит свое имущество.
Монах покачался в седле и добавил:
- И он выпросил у короля плащ и печать инспектора для этой поездки,
чтобы никто не мог сказать то, что вы только что сказали, потому что
профессия торговца в этих местах не в чести.
- Я это заметил, - отозвался Ванвейлен.
Когда они выехали из заколдованного леса-города, уже вечерело, и
Марбод с дружинниками был шагов на сто впереди. Слева от него показался
деревянный храм ржаного королька, а перед храмом, на паровом поле,
крестьяне по-своему праздновали весну: сложили по кругу сор и солому,
зажгли костры, и прыгали через них, парами, как можно выше.
От бузы и огня крестьяне тоже были совсем пьяные, побросали шапки и
кинулись к господам, а проповедник, ржаной королек, схватил под уздцы
лошадь Кукушонка и закричал на своем языке о короле умершем и воскресшем.
Лух Медведь и другие засмеялись. У Марбода на щеках вспыхнули два
розовых пятна и сверху - два красных пятна, левый глаз закатился внутрь, а
правый - выкатился наружу и налился кровью. На седле у Марбода висела
боевая плетка, хорошая плетка, с рукоятью, отделанной посеребренными
черепаховыми щитками, семь хвостов о семи когтях, всего сорок девять
железных когтей и пятидесятый - золотой шарик.
Марбод снял эту плетку и ударил ей проповедника так, что содрал с
него рогожный куль, в который тот был одет, и потом ударил еще раз.
Проповедник, наверно, был очень огорчен, потому что упал и не шевелился.
А Марбод на коне перемахнул через канаву, и челядь за ним. Марбод
закричал, чтоб не упускали крестьян, а те стали визжать и увертываться от
копыт, потому что мечей господа не позорили.
Ванвейлен поскакал наперерез, схватил лошадь Кукушонка за узду и
закричал:
- Как вы смеете!
Кукушонок, однако, перехватил руку, уперся ногой в брюхо его коня и
выдернул Ванвейлена из седла, как редьку из грядки.
- А как они смеют позорить моего родового бога?
Ванвейлен посидел на земле и пошел к бродячему проповеднику. Тот
лежал, как сломанная бамбуковина: мертв. Рядом монах-шакуник, в кафтане
цвета морской ряби, с облаками и листьями, безмятежно глядел на
продолжение охоты.
Тут только Ванвейлен сообразил, что бывший королевский род и нынешний
простонародный бог зовутся одинаково - Ятун. Можно было и сообразить
раньше, но дело в том, что словом "ятун" по-аломски и по-вейски назывались
разные животные. На аломском "ятуном" называли Белого Кречета,
великолепную господскую птицу, чья жизнь стоила дороже жизни раба.
По-вейски "ятуном" называлась птичка из рода соколиных, но совсем другая:
мелкая и пестрая; мутный рыжий глазок, ворох неопрятных перьев на красных
ножках. Птичка ела червяков, падаль, снулую рыбку и чужих птенцов. В
усадьбе ее называли "ржаным корольком". Говорили, что она бесчестит свой
род, как шакал бесчестит род волков.
- Самая последняя птица, - сказал как-то Шодом Опоссум. - Я владею
крестьянином, крестьянин владеет коровой, а ржаной королек сидит на корове
и выбирает из нее клещей...
А тем временем на поле мало кто из крестьян сумел убежать. Девки
страшно кричали, а мужики, по приказу Марбода, сносили хворост для
праздничных костров к подветренной стороне деревянного храма.
Марбод снял колпачок со своего кречета. Птица взлетела на колчан за
спиной, била крыльями и следила за крестьянами, как за перепелами.
Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы сварить горшок каши,
как все было готово. Марбод выбрал из колчана гудящую стрелу, зажег и
пустил в вязанку. Крестьяне тоскливо заголосили.
- Так, собственно, почему убили последнего короля Ятуна? - спросил
Ванвейлен монаха-шакуника, отца Адрамета.
Монах молча глядел, как в вечернем воздухе занимается огнем жилище
чужого бога.
- Я мало что знаю, - сказал он. - А что знаю, знаю со слов господина
Даттама. Здешние сеньоры соглашаются, что вся земля - собственность
короля. И дана в распоряжение не им, а божественным предкам. И вот
последний Ятун долго думал и сообразил, что Бог - один, а все прочие боги
суть его атрибуты и качества. Сеньоры было согласились, но вскоре
выяснились некоторые богословские подробности. Оказалось, что есть боги
истинные, а есть боги ложные, а стало быть, несуществующие. Список
несуществующих богов совпал со списком непокорных родов. Это, конечно,
было совершенно справедливо: согласитесь, что ложный бог должен внушать
своим потомкам ложные мысли.
- А земли, - проговорил Ванвейлен, - которыми владеют несуществующие
боги, должны, стало быть, воротиться к богу истинному...
- Несомненно, - кивнул монах. - Но заметьте, что и все прочие боги -
лишь свойства и имущества великого Ятуна. Кто такой, например, Большой
Хой? Просто топор в руке Ятуна, его атрибут и его раб. А все, чем
пользуется раб, тоже принадлежит хозяину. Стало быть, богу-предку на небе
принадлежат другие боги, а богу-внуку, королю, принадлежит вся земля.
- Понятно, - сказал Ванвейлен, - и тогда-то случилась эта история с
женским коварством.
- Да, - кивнул монах, - тогда случилась история с женским коварством.
- И новый король поспешил вернуть богам все права свободных людей.
- А что же еще ему оставалось делать? - сказал монах. - Особенно,
если учесть, что его попрекали рабским происхождением.
- Да еще сын кстати у покойника родился, - прибавил сквозь зубы
Ванвейлен.
Монах-шакуник глядел на горящий храм. Да какой там храм! Стойло!
- Говорят, - сказал монах, - колдун после смерти становится втрое
сильнее. Странное дело. У короля не хватило сил навязать свою веру огнем и
мечом. Его убили, и род истребили, и храмы ушли под землю. А теперь
шляются оборванцы, и хотят убедить народ в том, в чем не смог его убедить
сам король, вывернуть мир наизнанку, как шубу в праздник, и так его и
оставить. Сеньор неугоден богу, купец неугоден богу, весь мир неугоден
богу, одни праведники угодны! Зачем же он его создал? Ходят странники и
нищие и учат, что не спасешься, пока не раздашь все добро странникам и
нищим...
-