Что значит, - не тот, за кого я себя выдаю?
     - Ходят слухи, - сказал Даттам, - что вы сбежали из родного города, и
что вы не прочь вернуться туда  с  оружием  в  руках.  Согласитесь,  когда
выбираешь  союзников,  которые  тебя  водворят  обратно,  лучше   выбирать
союзников далеких, а не  близких,  потому  что  слишком  близкие  союзники
сожрут тебя с потрохами. В этом смысла вам  правильней  просить  помощи  у
экзарха Харсомы, чем у здешнего короля.
     - Хорошо, - сказал Ванвейлен, - положим, я соглашусь ехать с вами.  У
вас есть проект соглашения?
     Даттам был поражен. Он не помнил чиновника или горожанина, который бы
с первой встречи заводил разговор о торговом договоре, а не о дружбе.
     - Я его сейчас напишу, - сказал Даттам.
     Он подсел к столику и довольно  быстро  написал  договор  об  обычном
торговом поручительстве: Ванвейлен и его товарищи поручали храму  Шакуника
отвести принадлежащие им товары в  империю,  и  так  как  капитал  данного
предприятия вносили одни чужеземцы, им полагалась половина прибыли,  будет
таковая случится, а храму - другая половина.
     - Ну и аппетиты у вас, господин Даттам! - изумился Ванвейлен, вникнув
в написанное, - пятьдесят процентов за транспортные расходы!
     - Транспорт  вы  нанимаете  сами,  -  возразил  Даттам,  -  пятьдесят
процентов за  то,  что  золото  оформлено  как  принадлежащее  храму.  Это
наилучший и единственный вариант, господин Ванвейлен.
     - Есть еще контрабандисты.
     -  Здешние  контрабандисты,  -  глупые  и  маленькие  люди,  господин
Ванвейлен. Вы слыхали о печальной истории некоего Шадды? Он  пробирался  в
империю с мешочком, набитым изумрудами. Крестьяне-контрабандисты,  которым
он доверился, убили его. Вы думаете, ради камней? Они даже не  знали,  что
такое изумруды и выкинули мешочек в пропасть. Они убили его  ради  мяса  и
продали его в горной харчевне на пирожки.
     - Хорошо, - сказал Ванвейлен, поднимаясь и  заграбастывая  бумагу,  -
если вы не возражаете, я пойду с этой бумагой к нотариусу, и как только  я
узнаю, что это единственный вариант, я тут же ее подпишу.
     И Ванвейлен поднялся, прощаясь.
     - Друзья не расстаются без подарка, - улыбаясь, промолвил Даттам. Мне
бы хотелось, чтоб у вас осталась память об этой  встрече  и  об  искусстве
наших ремесленников.
     С этими словами Даттам подошел к одному из поставцов  и  снял  оттуда
красивую птичку, с гранатовыми глазками и брюшком из синей эмали.  Похожих
птичек Ванвейлен уже видел при городских храмах,  так  изображались  гонцы
пернатого Вея, и поэтому, рассматривая залу, Ванвейлен не обратил внимания
на крошечное отверстие в брюшке.
     Даттам поставил птичку на стол, рядом с  водяными  часами,  завел  ее
особым ключом. Птичка вдруг завертела головкой, распушила медные  крылышки
и напоследок чирикнула.
     Ванвейлен  вытаращил  глаза.  Что  в  империи  знают  больше,  чем  в
королевстве, он  это  давно  понял:  но  какого  черта,  если  они  делают
механические игрушки, они не могут сделать механические часы?
     - А, - начал он, смутился и замолчал.
     - А что? - вежливо спросил Даттам.
     - А это игрушка или бог? - выпалил Ванвейлен.
     - Это - товар, - поклонился Даттам.
     Даттаму показалось... Глупости! Где мог видеть варвар пружинные часы?


     Даттам проводил чужеземцев и  поднялся  но  витой  лестнице,  мрачнее
тучи. Отогнул занавеску у окна и  стал  глядеть  вниз.  Внизу,  во  дворе,
начиналась очистительная церемония; били барабаны, плясали девицы, Арфарра
шел впереди с  золотым  треножником.  Даттам  усмехнулся,  потому,  что  в
империи танцы вроде этих, на церемониях, конечно, давно запрещены,  как  и
мальчики для любви при храмах, и такому  человеку,  как  Арфарра,  нелегко
участвовать в подобных вещах.
     И вновь Даттама кольнула страшная ревность: год назад  он  был  самым
влиятельным  вейцем   королевства.   Теперь   самым   влиятельным   вейцем
королевства была Арфарра.
     Впрочем, Даттам оставался богатейшим человеком по  эту  сторону  гор.
Размеры  его  состояния  могли   поразить   кого   угодно:   одни   земли,
принадлежавшие лично Даттаму (а не храму  Шакуника)  занимали  по  крайней
мере четверть земель Верхнего Варнарайна. Сколько заводов, фабрик и  полей
являлись его собственностью в империи, посчитать и вовсе было нельзя,  ибо
такие вещи считались только на показательных процессах,  когда  искореняли
богачей,  выпивших  кровь  народа  и  выевших  его  мозг.  Но  одно   было
достоверно:  Даттам  получал  гигантские  прибыли,  пользуясь   уникальной
позицией человека, обладающего монопольным правом торговли в обеих странах
и разнице уровня цивилизаций. Железный гвоздь, изготовленный в  мастерских
Даттама в империи, можно было поменять в иных горных  районах  королевства
на пять-шесть шкурок соболя. А в империи шесть шкурок  соболей  из  страны
варваров были достаточной взяткой чиновнику, который перепродавал  Даттаму
за бесценок сто тысяч гвоздей. За штуку изготовленного в империи  шелка  в
королевстве можно было  купить  троих  крепких  рабов  или  одну  аломскую
лошадь. Чистокровная аломская лошадь  была  достаточным  подарком  первому
министру империи. За такой подарок первый  министр  империи  мог  даровать
своему дорогому другу Даттаму  монополию  на  торговлю  солью,  скажем,  в
провинции Инисса.
     Два года  назад,  чтобы  облегчить  расчеты  между  странами,  Даттам
придумал  употреблять  вместо  бумажных  денег  империи  и  золотых  монет
королевства кожаные векселя - платежные поручительства храма,  подписанные
его рукой. Иначе говоря, выпуская эти кредитные  билеты,  Даттам  выполнял
роль центрального банка, причем сразу для обоих правительств  -  провинции
Варнарайн и варварского королевства.
     Кстати, это была единственная официально занимаемая  им  должность  в
храме - начальник канцелярии платежей. Даттам мог занять и  любую  другую,
но зачем? Быть Даттамом и стать настоятелем - какое падение!
     Даттам обладал монополией на вывоз из империи шелка, железа, пяти или
шести сортов вина, пальмового масла, парчи, бархата и бронзы.  Он  обладал
монополией на ввоз в империю  черепашьей  кости,  меха  песца,  горностая,
выдры, бобра, игл редкого ежа-пуховика, возбуждающих мужскую силу, золота,
изумрудов,  гелиодоров,  оникса,  соли,  шерсти  лам  и  овец.   Так   как
контрабанда была  хронической  приграничной  болезнью,  а  всякие  попытки
придать приграничным чиновникам большие полномочия для борьбы с  ней  лишь
увеличивали  объемы  взяток,  которые  требовали  чиновники   за   пропуск
контрабанды, и никак не сказывались на объеме  самой  контрабанды,  Даттам
вытребовал у экзарха право завести свою собственную полицию с  чрезвычайно
широкими полномочиями.
     Хотя полицейские отряды Даттама не  раз  и  не  два  сжигали  деревни
контрабандистов,  вешая  без  разбору  и  взрослых,  и   детей,   скептики
поговаривали, что отряды эти  нерентабельны.  В  конце  концов,  крестьяне
промышляли мелочью, контрабандой соли или бобра, и им просто  некуда  было
сбыть золото или дорогую морскую черепаху...  Такие  скептики  утверждали,
что Даттам не для борьбы с жалкими торговцами солью держит в империи  пять
тысяч  безукоризненно   вышколенных   и   полудиких   всадников,   которые
представляют собой огромную военную силу в стране, почти лишенной войска.
     Но более того. Как дверь бывает заперта на  один-единственный  замок,
так и система, превращающая один железный гвоздь в монополию  на  торговлю
железом по всей Иниссе, была  заперта  на  одном-единственном  человеке  -
Даттаме.  Только  Даттам  обладал  и   необходимыми   знакомствами   среди
чиновников империи, и необходимым весом среди знати гор. Только  благодаря
Даттаму знатный сеньор мог погнать тычками  своих  крестьян  за  соболями,
дабы обменять эти варварские шкурки на штуку шелка из самой империи, чтобы
было  чем  хвастаться  перед  окрестными  родами,  -  Даттам  приучил   их
восхищаться империей, это восхищение приносило  ему  миллионы.  Только  от
Даттама чиновник империи брал в подарок красавицу-дикарку, - от другого он
был побоялся подставы, а тут знал, девица чистосортная, сам же  Даттам  со
своих же варварских земель себе же за долги продал.
     За свои фантастические прибыли Даттаму  приходилось  платить.  Он  не
возражал, когда  приходилось  платить  в  столице  -  красивыми  девицами,
чистопородными скакунами, иглами ежа-пуховика, возбуждающими мужскую  силу
и дарующими бессмертие, золотом, камнями, и прочей дребеденью.
     Но экзарх Харсома,  правитель  Варнарайна  и  наследник  империи,  не
покупался за  иглы  ежа-пуховика.  Человек,  сумевший  упечь  в  монастырь
законного сына государя, человек, заводивший друзей  только  затем,  чтобы
дороже их продать, человек, которому  Даттам  был  обязан  жизнью,  только
потому, что Харсоме в тот миг оказалось прибыльней помиловать Даттама, чем
повесить, - Харсома был  совершенно  непонятен  Даттаму.  То  виделся  ему
человек, меняющий убеждения чаще, чем храмовая танцовщица -  штанишки,  не
стремящийся ни к чему, кроме собственной власти, то виделся  ему  фанатик,
мечтающий о славе и единстве  империи  -  разумеется,  под  его,  Харсомы,
руководством.
     В   конечном   итоге,   именно   Харсома   даровал   частному    лицу
беспрецедентные для империи (в которой не то что внешняя, но и  внутренняя
торговля была государственной монополией) торговые права.  И  сделано  это
было не за подарки, не  за  дружбу,  -  а  потому,  что  Харсома  понимал:
опутанная сетью торговых связей с империей, ставшее ее сырьевым придатком,
- королевство Варнарайн, как перезрелый плод, упадет в его руки  и  станет
частью империи. Империя вновь получит выход к Западному Морю.  А  дикие  и
способные воины королевства превратятся в личную  армию  Харсомы,  которую
можно будет бросить на завоевание столицы - или новых  земель,  смотря  по
обстоятельствам.
     Даттам не мог не видеть, что его торговая деятельность  волей-неволей
кончится именно так, как хотел Харсома, - и это  не  могло  его  радовать.
Что, если королевство станет частью империи? А это вряд  ли  было  уже  за
горами, иные города уже сейчас слали послов к Харсоме, с просьбой  принять
их в подданство, и  Харсома  был  очень  недоволен,  когда  Даттам,  якобы
обознавшись,  приказал  одного  такого  посла   сварить   в   масле,   как
контрабандиста. Так вот, стоило королевству стать частью империи,  как  те
самые  шальные  торговые  прибыли,  проистекавшие  из  разниц  законов   и
неизведанности путей, сводились - если  не  к  нулю,  то  уж,  конечно,  к
величинам, которые не могли устроить Даттама.
     Год назад наследник Харсома  вздумал  убить  Арфарру,  -  тут  ходили
разные слухи о причинах, и чаще всего говорили, что Харсома хотел  угодить
государыне Касие, но Даттам знал, что  это  было  не  совсем  так.  Просто
бывший наместник Иниссы,  со  своим  феноменальным  нюхом  ищейки,  собрал
материалы, изобличающие ближайшее окружение Харсомы  в  таких  вещах,  что
даже у Даттама, когда он познакомился с этими материалами, челюсть отвисла
от изумления, - и устроил Харсоме дикий скандал,  с  требованием  покарать
негодяев. Харсома досье с благодарностью принял, но  избавиться  предпочел
не от негодяев, а от самого Арфарры.
     Тогда  Даттам  помог  Арфарре  бежать,  выпросил  ему  жизнь,  -  что
выпросил, купил, купил за доходы с верхнелосских гончарен, дурак этакий  -
и утвердил при короле. Не за то, что Арфарра был ему другом.  Нет.  Даттам
рассчитывал: уж чего-чего, а воссоединения  с  империей  трижды  преданный
экзархом Арфарра не допустит.
     И,  действительно,  какое-то  время  расчеты  Даттама  оправдывались.
Оправдывались так точно, что Даттам, издалека, из империи, упустил  приход
новой опасности, - со стороны самого Арфарры.  Тот  стал  строить  города,
прижимать знать, поощрять торговлю  внутри  самого  королевства,  заводить
городские армии, словом, унифицировать страну.
     А если к глухому горному  селу  мог  добраться  не  только  Даттам  с
караваном, окруженным двумя сотнями вооруженных  до  зубов  всадников,  но
любой городской торговец на груженом муле, - это означало, что ни в  каком
глухом селе за один  железный  гвоздь  больше  не  дадут  шесть  соболиных
шкурок, спасибо, в городах тоже кузницы есть, гвоздей навалом.
     А если сеньоры больше не будут иметь право драть со своих  крепостных
восемь кож, то это значит, в свою очередь, что им не на что будет покупать
роскошные шелка и парчу, привозимые Даттамом.
     А если в королевстве армии горожан заменят рыцарские дружины, то  это
значит, что люди Даттама больше не смогут, следуя за войском,  скупать  за
бесценок награбленное, горожане сами знают, что сколько стоит.
     А если запретят продавать людей  за  долги,  если  отберут  у  хозяев
земель (а Даттам, как уже упоминалось, владел пятой частью хороших  земель
королевства) - нет-нет, не земли, а право суда и сбора налогов с земли,  -
а если городские  цеха  осмелеют  до  того,  чтобы  жаловаться  королю  на
Даттама, а если... а если.... черт,  тогда  еще  надо  посмотреть,  может,
лучше  этой  земле  быть  под  экзархом  Харсомой,  чем   под   советником
Арфаррой...
     Да, Даттам и не представлял себе размеров бедствия издалека, но  тут,
приехав в Ламассу и походив по  улицам,  живо  сообразил,  что  унификация
королевства  не  меньше  грозит  его  сверхприбылям,  чем   присоединением
королевства к империи.


     Покинув Даттама, Ванвейлен прошел на наружную  галерею,  опоясывавшую
здание на уровне второго этажа, сел на лавку с вырезанной  на  ней  сценой
охоты на упыря, ноги положил на каменный бортик балюстрады, и задумался.
     Нельзя сказать,  что  Ванвейлен  был  так  уж  поражен  разговором  с
Даттамом, потому что он уже два дня был  в  городе  и  кое-что  слышал  об
империи, - но подавлен он был. Все свои планы он строил  на  том,  что  за
Голубыми Горами царит  такая  же  неразбериха,  как  в  горных  районах  и
заброшенных городах Варнарайна, - и планы эти летели  к  черту.  Ванвейлен
теперь понимал, что его  подвело,  -  непростительное  стремление  здешних
сеньоров рассказывать мир по-своему и  видеть  даже  в  своих  противниках
копию самих себя. Всякий заграничный чиновник выходил у них "князь", и  не
то чтобы это делалось со злым умыслом. Песня  о  молодом  рыцаре  Даттаме,
который поссорился с императором из-за прекрасной девы и воевал с ним  два
года и два месяца, явно к настоящему Даттаму не имела отношения. Как бы не
обстояло все на самом деле, - Даттам попросту был  неспособен  действовать
так, как подобает герою песни, - в отличие, кстати, от Марбода Кукушонка.
     Однако в чем-то господин Даттам был Ванвейлену очень приятен,  потому
что это был первый человек, встреченный им в  этом  мире,  который  уважал
Ванвейлена за сам факт наличия золота. Вот есть золото - и все, значит,  с
Ванвейленом стоит разговаривать. А слава, подвиги, и то, что Ванвейлен  не
мог непосредственно похвастаться тем, что его бабка произошла  от  горного
дракона, а тетка по вечерам обращалась в летучую мышь, - все это не  имело
значения.
     Да, Бредшо был прав, они влипли с этим золотом. В этой  стране  можно
безнаказанно торговать свободой  и  талисманами,  а  в  империи,  пожалуй,
торговать  нельзя  ничем.  Вот,  например,  Западный  Берег  -  ну   какое
государство в здравом уме покинет собственные  города...  Значит  -  не  в
здравом уме.
     Из-за поворота послышались шаги и  голоса,  -  и  на  галерею  вышел,
человек  в  зеленом  плаще  монаха-шакуника,  вокруг  которого   теснилась
вооруженная и разодетая свита.
     Кто-то в свите остолбенело прыснул. Ванвейлен поспешно убрал  ноги  с
балюстрады, запоздало вспомнил, что, наверняка, даже самые глупые  варвары
с собачьими головами не кладут ног на балюстраду в королевском замке.
     Перед Ванвейленом стоял высокий человек с  усталым  лицом  и  глазами
цвета расплавленного золота.
     - Господин Ванвейлен? Буду рад видеть вас на сегодняшней церемонии.
     И Арфарра-советник, не  задерживаясь,  прошел  дальше.  Один  из  его
спутников, тощий монах с мечом на боку, оглянулся, взял Ванвейлена за руки
и прошептал:
     - Вы не думайте, что это городской совет решил измываться  наш  вашим
товаром. Это господину  Даттаму  с  самого  начала  захотелось,  чтобы  вы
продали товар храму. Даттам так живет:  мир  пусть  будет  кашей,  а  я  -
ложкой. Вы Даттама берегитесь - с империей  помимо  храма  не  торгуют,  а
Даттам разбойником был, разбойником и остался...
     - Что значит - разбойником?
     - Мятежником и разбойником. Соблазнял крестьян заклинаниями  и  чужим
добром, обещал, что после их победы в империи  не  будет  ни  богатых,  ни
бедных, а будут только  избранные  и  неизбранные,  и  что  все  избранные
повесят неизбранных вверх ногами.
     Ванвейлен  вытаращил  глаза.  Это  была  новая  деталь  в   биографии
удачливого стяжателя Даттама.
     - А, - монах досадливо махнул  рукой,  -  от  иных  деревень  остался
только пепел в локоть толщиной, всех чиновников  утопили,  раздали  народу
все, что им не принадлежало, уверяли, что если всем все раздать, будет как
раз поровну, - спрашивается, всем все роздали, и пол-провинции перемерло с
голоду...
     Хрустнула  стеклянная  дверь,  и  на  галерее   появился   еще   один
вооруженный монах. Стрелы в его колчане  были  белые  с  зеленым  и  синим
хвостиком, обозначая тем самым его принадлежность к  свите  Даттама.  Лицо
ванвейленового собеседника слегка изменилось.
     - Конечно, - сказал он задумчиво, -  народ  восстает  не  сам,  а  от
злодейства чиновников. Много  ведь  и  справедливого  было  в  требованиях
повстанцев, и не хотели они  ничего,  как  возродить  и  очистить  древние
законы государя Иршахчана.
     Монах с зелено-синими стрелами взял собеседника Ванвейлена за  грудки
и сказал:
     - Ты не трожь Белых Кузнецов, соглядатай. Мы  вам  всем,  стяжателям,
яйца повыдергиваем.
     Глаза у Ванвейлена выпучились по-лягушачьи.
     - Клайд! - заорал кто-то снизу.
     Ванвейлен подошел к балюстраде. Во  дворе,  подле  колоды  для  пойки
лошадей, размахивал руками Бредшо.
     - Клайд, иди вниз! Нас на церемонию позвали, слышишь?
     Ванвейлен побежал вниз, оставив этих двоих разбираться, кто из больше
не любит стяжания.
     Перед глазами его стояло лицо - лицо изможденного человека с золотыми
глазами, в зеленом монашеском плаще, столь тонком, что под ним можно  было
разглядеть завитки кольчуги.
     Советник Арфарра!
     Бывший чиновник империи, в которой простому народу  запрещено  носить
оружие, критиковать власти и иметь частную собственность! Что  он  задумал
здесь, в этом королевстве, где знать готова выщипать ему жилку за жилкой?



                                    5

     Арфарра пошел в королевские покои, и  на  повороте  лестницы  к  нему
подошел  Хаммар  Кобчик,  начальник  тайной  стражи,  недавно  учрежденной
королем. Неревен глянул вниз, во  двор:  церемония  уже  начиналась,  люди
копали грязь и клали туда решетчатые башенки для заточения нежити,  а  над
башенками потом плясали девушки в синем, зеленом, красном и серебряном,  а
иногда без синего, зеленого, красного и серебряного.  Неревен  засмотрелся
на девушек и сердце его сильно забилось, а когда он  повернулся,  услышал,
как Арфарра говорит:
     - А  все  же  я  бы  его  просто  арестовал.  Много  народу  -  много
случайностей.
     Арфарра улыбнулся и сказал:
     - От случайностей зависит лишь победа, а  непоражение  -  дело  ваших
рук. - Помолчал и  добавил:  -  Вы,  однако,  арестуете  чужеземца:  этого
Ванвейлена. Пусть расскажет, на что его склонял Марбод Кукушонок.
     Потом Арфарра поднялся  в  королевские  покои.  Стены,  перестроенные
советником, были покрыты узором из  листьев  винограда,  а  в  промежутках
между листьями бы