циальным чиновником.  Провинциальным
чиновником, чьи бойцы, однако, могут изрубить хрустальное дерево в  мелкие
блестки, и раздарить эти блестки шлюхам в столичных харчевнях.
     Рядом с Баршаргом стоял его сын. Остальные чиновники - как отхлынули,
до ближайшего двадцать  шагов.  Баршарг  улыбнулся.  Он  привык  стоять  в
заколдованном круге и приказывать  всякой  небесной  сволочи  за  огненной
чертой.
     Неподалеку пожилой смотритель конюшен  Ахемен  сосредоточенно  изучал
квадратные глазки пола. Янтарное поле, гранатовое поле, яшмовое поле.  Сто
полей - и все государевы, только кто государь? Сто  полей  -  и  в  каждом
пестрые придворные вниз головами, и солнце, ушедшее еще ниже, искажает  их
лица. Отражение,  как  всегда  -  вернее  действительности.  Люди  говорят
шепотом - скверный признак, люди говорят  ничего  не  значащее  -  примета
смутного дня...
     Смотритель конюшен посторонился, пропуская  мимо  себя  молоденького,
изящного  как  бабочка,   хранителя   свеч.   Хранитель   пересек   пустое
пространство перед араваном  Баршаргом.  Дворцовый  чиновник  заговорил  с
провинциалом:
     - Разрешите поздравить  господина  Харсому!  Земли  Иниссы  -  сердце
империи. Им не  нужно  войск,  как  окраинному  Варнарайну,  и  они  вдвое
плодородней.
     Смотритель Ахемен фыркнул про себя. Неужели этот глупец не понял сути
назначения? Варнарайн - вотчина экзарха,  а  в  Иниссе  чиновники  преданы
государыне, и экзарх Харсома будет на положении почетного пленника.  Потом
смотритель сообразил, что свечной  чиновник  ехидничает  и  неодобрительно
воззрился на  юношу.  Рыжеватые  волосы  хранителя  свеч,  волосы  бывшего
потомка аломов-победителей, были перекрашены белым  и  осыпаны  серебряной
пылью, но держать себя  при  дворе  со  скромностью  вейца  он  так  и  не
научился.
     -  А  правда  ли,  -  оскалился  свечной  чиновник,  -  что   прошлый
императорский указ назначил  господина  Харсому  одновременно  и  экзархом
провинции, и наследником, а нынешний - только экзархом?
     В этот миг раздвинулись занавеси императорского трона,  и  стражники,
подобные восковым куклам, стукнули хохлатыми алебардами.
     Хрустальное  деревце  закружилось,  и  на  ветвях  его  запрыгали   и
защелкали яшмовые соловьи... Нет, несправедливо  подали  государю  Меенуну
доклад, что механизмы годятся только для войны  или  для  корысти  частных
лиц. А хрустальное дерево? А чудеса для народных ликований?  А  хитроумные
игрушки? А золотая черепаха Шушу в государевом саду?
     На ступенях трона показался первый  министр  со  жрецами  и  рядом  -
человек в белом облачении наследника. Смотритель  конюшен  Ахемен  выпучил
глаза. Господин министр огласил государев указ  о  назначении  наследником
господина Падашны. "Как годы-то летят", - расстроенно подумал  смотритель,
узнавая в обрюзгшем сорокалетнем человеке сосланного государева сына.
     Падашна поднял руку. Смолкли  яшмовые  соловьи,  и  померк  солнечный
свет. Господин первый министр объявил, что сегодня ночью государь изволили
переселиться в небесный дворец. Смотритель конюшен упал на пол  вместе  со
всеми из сочувствия к императору, изображая покойника, и приподнял голову.
Жрецы суетились у трона.
     - Не делайте глупостей,  господин  Баршарг,  -  расслышал  смотритель
конюшен совсем рядом. - Пусть Харсома остается экзархом Иниссы -  и  никто
не станет распространяться, отчего умер император.
     Баршарг вскочил с холодных плит и подошел к трону.
     - Государев указ подложный, - громко  объявил  он.  -  Злоумышленница
Касия убила законного императора и готовит государству гибель.
     - Измена! - закричал первый министр. - Взять его!
     Смотритель конюшен чуть привстал. Молодой хранитель свеч лежал  рядом
и улыбался уже не так уверенно.
     Начальник дворцовой стражи господин Вендахр подошел к трону.
     - Господин Баршарг говорит правду, - сказал Вендахр.
     И тогда араван  выхватил  у  ближайшего  стражника  двузубую  пику  с
пурпурными перьями на макушке и молча всадил ее в первого министра. В  тот
же миг стражники ожили,  как  восковые  куклы  в  руках  чернокнижника,  и
хохлатые  алебарды  сомкнулись  над  выходами  из  залы.  Между   лежащими
придворными побежали  варвары  из  личной  охраны  экзарха.  Араванов  сын
вспрыгнул на ступени трона. Наследник закричал нехорошим  голосом  и  стал
пятиться. Араванов сын поднял меч. Наследник поскользнулся  на  зеркальном
полу и ухватился за ветку  золотого  дерева.  Варварский  меч  блеснул  на
солнце, словно нить воды из кувшина - ветка, отрубленная вместе с рукой со
звоном покатилась по полу.  Наследник  завизжал  и  упал  на  бок.  Варвар
схватил наследника за надетое вокруг шеи жемчужное ожерелье,  приподнял  и
отсек ему голову. Голова  запрыгала  по  ступеням,  а  жемчужное  ожерелье
осталось в руках сына аравана Баршарга. Молодой варвар усмехнулся и  сунул
ожерелье в карман.
     Господин Вендахр по кивку аравана побежал из залы. Смотритель конюшен
Ахемен снова уронил голову и лежал,  укоризненно  дыша.  Все  происходящее
было достойно всемерного морального осуждения. При дворце  двести  лет  не
раздавался звон оружия. Дела такого рода приличествует устраивать  словом,
намеком, ядом, наконец, но не мечом.
     Кто-то перешагнул через смотрителя конюшен, и сбоку послышался  голос
Баршарга:
     - Встань, собака.
     Смотритель конюшен повернул голову.  Баршарг  обращался  не  к  нему.
Баршарг обращался к молоденькому смотрителю свеч,  тому,  который  смеялся
над ним пятнадцать минут назад.
     Юноша встал. Он был бледнее, чем кружева на кафтане, а кружева у него
были только что из стирки. Баршарг молча взял  молоденького  чиновника  за
горло и так же молча, другой рукой, вонзил ему в горло короткий и  широкий
кинжал. Баршарг разжал руку, и мальчишка тяжело упал на каменный пол.
     - Занесите эту падаль в списки, -  сказал  Баршарг  одному  из  своих
спутников, - чтобы никто не говорил, что мы убивали без оснований.
     Ужасно! Ужасно! - подумал смотритель, - вот этим-то и  плохо  оружие!
Меч превращает  нас  в  дикарей;  поднимаешь  его,  чтобы  расправиться  с
политическим противником, а кончаешь тем,  что  убиваешь  юнца,  задевшего
тебя полчаса назад.


     Выбежавший из  покоев  Вендахр  получил  известие:  государыня  Касия
успела скрыться из дворца вместе с годовалым сыном.
     Господин Вендахр вскочил на коня, махнул плетью всадникам и  поскакал
к городской префектуре, кусая губы.  В  зале  Ста  Полей  было  три  сотни
человек: араван Баршарг с двумя десятками  варваров  вычистил  ее  в  пять
минут, и сын его лично зарубил изменника Падашну. А  подчиненный  Вендахра
упустил  государыню!  Пятно  измены  падет  на  Вендахра,   честь   поимки
заговорщицы достанется городскому префекту Бишавии. Годы преданной  дружбы
- насмарку.
     Маленький  отряд  Вендахра  спешился  на  площади   перед   городской
префектурой. Стражники облепили камни управы, как желтые муравьи  -  кусок
сахара. Вендахр с отчаянием узнал, что государыня  уже  доставлена  внутрь
здания.
     Вендахр задрал голову. Префект  Бишавия  стоял  в  свете  восходящего
солнца  у  жертвенника  справедливому   Бужве,   недосягаемо   вверху,   и
приветственно махал рукой. Вендахр, тяжело дыша, побежал ему навстречу  по
мраморным ступеням, истертым просителями.
     Улыбаясь, Вендахр сообщил:
     - Мятежники убиты. Мы уже отслужили молебен по законному государю.
     Префект возразил:
     - Молебен в зале, оскверненной кровью, недействителен.  Это  было  бы
плохим предзнаменованием, молись вы по законному наследнику.
     - В стране двенадцать лет  один  законный  наследник,  и  это  экзарх
Харсома, - твердо сказал Вендахр.
     - Убийца императора не может быть его наследником, - сказал  префект.
- Значит,  престол  переходит  к  шестилетнему  сыну  государя,  Иману,  а
регентство - к государыне Касие.
     Вендахр улыбнулся и подал знак - у него еще есть шанс оказать  услугу
экзарху. Люди из его отряда обнажили мечи.
     - Зачем вы так поступаете? - сказал префект.  -  Не  вы  убили  члена
императорской семьи; напротив, вы пытались помешать кровопролитию  в  зале
Ста Полей и спасли в решающий миг жизнь юного императора! Государыня Касия
- слабая женщина,  -  продолжал  префект,  -  она  умоляет  вас:  помогите
охранить  устои  государства!  А  разве  умоляет  о  чем-нибудь  бунтовщик
Харсома? Ему довольно своих приспешников из Варнарайна, и  беззакония  его
вопиют к небесам. Чем безупречней его сторонники, тем легче он предает их,
- вспомните хоть господина Арфарру.
     Господин Вендахр оглянулся вниз. Площадь была запружена  стражниками.
Желтая пена их курток, словно в  наводнение,  расплескивалась  по  улицам.
Господин Вендахр вдруг сообразил, что вчера его сестра и жена  отправились
в загородное поместье префекта.
     - Великий Вей! - вскричал он, - вы раскрыли мне глаза!  Что  хорошего
ждать империи от человека, который поощряет богачей и угнетает народ!


     Маленький отряд в  пятьдесят  человек  промчался  кривыми  закоулками
дворцовых улиц и вылетел в заповедный государев парк. Сын  аравана  бросил
на скаку:
     - Во дворце нарушены все правила боя. Сильный тут проигрывает потому,
что силен, а слабый выигрывает, потому что слаб и глуп!
     Араван махнул плетью назад, туда, где плавились в  полуденном  солнце
золоченые шпили дворца.
     - Но от этого он не перестает быть глупым. Если бы  Бишавия  перекрыл
ворота, мы бы были как еж в кувшине. Но Бишавия побоялся нарушить традицию
и допустить во дворец городскую стражу!
     Кони мчались, безжалостно срезая квадраты дорожек,  топча  заповедные
цветы, и если бы в  государевом  саду  и  в  самом  деле  жила  изумрудная
черепаха Шушу, - быть ей в этот день придавленной.
     Ворота в конце парка были распахнуты, и за ними  стояли  желтые  ряды
стражников.
     - Великий Вей, - сказал экзарх, - мы в ловушке.
     Три десятка лучников глядели на них  с  высокой  стены,  опоясывающей
дворцовый сад.
     - Сдавайтесь, - закричал пестрый чиновник со стены, -  нас  вдесятеро
больше!
     И тогда произошло то,  чего  не  ожидал  никто.  Экзарх  краем  глаза
увидел, как араван Баршарг, наклоняясь,  вытаскивает  из  седельной  сумки
что-то большое и сверкающее, как мокрая рыбина.
     Взрыв был оглушителен. Экзарх увидел, как проседает пробитая насквозь
стена, на гребне которой могли разъехаться две колесницы, и как сыпятся  с
нее желтые куртки... Лошади заржали, становясь на дыбы.
     - Вперед, - заорал Баршарг, - "ежом"!
     Аломы перестроились "ежом", подняли щиты и бросились сквозь проем, не
особо затрудняясь выяснять причины его появления, -  всем  было  известно,
что араван Баршарг - маг и колдун.
     - Вы не послушались моего приказания, - прошептал экзарх  через  час,
когда погоня  осталась  далеко  позади,  -  вы  привезли  с  собой  оружие
чужеземцев!
     Баршарг молча и жутко скалился, оглаживая седельную сумку.
     - Надо же было хоть что-то иметь с собой, - возразил он,  -  если  вы
отказались взять отряды Гуш-Тойона и Касинги. А ведь они решили бы дело!
     - Они еще решат, - сказал экзарх - Войска есть только в Варнарайне. А
скептикам не хватит всей бычьей мочи в империи, чтобы доказать, что скалы,
взрывающиеся от огненного масла - всего лишь наваждение.
     - Я не удивлюсь, - злобно и отчетливо молвил сын аравана, подъехавший
к собеседникам, - если к  измене  господина  Бишавии  приложил  руку  храм
Шакуника. Этим людям не понравится, если вы  сами  получите  империю.  Они
хотят, чтобы вы получили ее из их рук.


     Поздно ночью маленький отряд доскакал до лагеря Гуш-Тойона и Касинги.
Экзарх  распорядился  о  четырехчасовом   привале.   Отныне   он   был   в
безопасности.
     Ему привиделся мерзкий  сон:  гладкий  стальной  кокон  висел  вместо
солнца над золочеными шпилями дворца, и шпили  рассыпались  черным  пухом,
как прошлогодние камыши, а люди  бегали  по  улицам  и  напрасно  поливали
черный пух бычьей мочой.
     Экзарх проснулся в холодном поту. Он не спал до утра и думал  о  том,
что если люди с корабля вернутся за своим  добром,  то  победа,  вероятно,
будет зависеть не от него и не от Касии, а лишь от того, на  чьей  стороне
будут люди со звезд: а эти люди будут на своей стороне.


     Ночью шестого дня Ванвейлен услышал осторожный шепот. Высунул нос  за
дверь: на него  вопросительно  поглядел  вооруженный  стражник.  Ванвейлен
вернулся обратно, прокопал дырочку в плетеном окне: за  бортом  плескалась
лодка, люди бегали с тихим звяком.
     Ванвейлен сел за столик, сжал голову руками.
     Несомненно, господин экзарх знал про корабль, раз велел  арестовывать
чужестранцев. Несомненно, он попытался скрыть это знание от храма. Но  что
там за возня? Экзарх ли проведал о "купцах с Западного Берега" и  приказал
их схватить? Или  Даттам  проведал  о  корабле  и  утром  накормит  землян
снотворным, как это уже он проделал однажды с идиотом Бредшо?
     Ванвейлен провел бессонную ночь, на рассвете опять прокопал  дырочку:
напротив была голубятня, молодой монашек  доставал  из  нее  проснувшегося
почтового сизаря.
     Вскоре появился Даттам.
     - Собирайтесь. Сайлас и вы едете с нами. Остальные  поплывут  дальше,
прямо в мое поместье.
     "К черту, - подумал Ванвейлен, - все к черту. Все расскажу!"
     - Что случилось? - спросил он спокойно.
     Даттам сунул ему в руки бумагу и вышел. Ванвейлен взглянул:  это  был
манифест государыни Касии, то есть ее сына.  Строчки  запрыгали  в  глазах
Ванвейлена.  "В  соответствии  с  желанием  Неба  и  волей  народа...   Я,
малолетний  и  лишенный  достоинств...  Узурпатор,  нарушая  установленную
гармонию, развращая верхи роскошью и обирая народ...  дабы  девять  сторон
света были  чисты,  наказания  умерены  и  нравы  -  благочестивы...  дабы
воистину не было бы ни "твоего", ни "моего"..."
     Когда Ванвейлен поднялся на палубу,  Арфарра  и  Даттам  пререкались,
явно выбирая лучший маршрут.
     Палубу застилали красным: траур по умершему государю. Даттам, однако,
не позаботился переодеться.
     - Великий Вей! - сказал Ванвейлен. - Что случилось в столице?
     - Ничего, - ответил Арфарра.
     Сзади фыркнул Даттам.
     - Это ничего обойдется нам в пятьдесят миллионов.
     Даттам, разумеется, говорил о деньгах, не о людях.
     - Зато, - безмятежно ответил Арфарра, - не будет  никакого  сомнения,
кто воистину предан государю Харсоме.
     Ванвейлен еще раз перечел указ вдовствующей государыни. Из-за  ужаса,
пережитого только что, он не мог удержаться:
     - Однако, господин Арфарра, ваши взгляды и взгляды  государыни  Касии
вполне совпадают?
     Бывший наместник Иниссы только поднял брови:
     - Мало, - сказал он, - говорить правильные слова, надобно и поступать
правильно. Я уже говорил и еще раз  повторю:  женщина  на  троне,  -  хуже
бунтовщика, оба думают не о благе государства,  а  о  том,  как  сохранить
незаконную власть. Истинный государь создает умиротворение и покой. А  что
создала государыня Касия? Дворец, который стоил два урожая и сорока  тысяч
жизней? Новую моду на шляпу "шестикрылая бабочка"?
     Сзади нервно рассмеялся Даттам.
     - К тому же,  уважаемый  советник  Ванвейлен,  можете  быть  уверены:
государь Харсома опубликует в точности такой же манифест.


     Через час тридцать всадников высадились на пристани города  Шемавера:
никто не расспрашивал их и не требовал подорожных. Подорожных не требовали
по простой причине: город был пуст, и каменная стела, более  грозная,  чем
предупреждение о  радиационной  опасности,  заботясь  о  людях,  запрещала
селиться ближе, чем в двадцати иршахчановых шагах. Ванвейлен осведомился у
Даттама, чем вызвана государственная забота.
     - Шемавер, - последняя ставка бунтовщика Бажара, -  спокойно  ответил
тот.
     Ванвейлен осклабился.
     - Небесного Кузнеца? Это у которого не было ни  бедных,  ни  богатых,
как и подобает в идеальном государстве?
     - Да, богатых и бедных не  было,  -  кивнул  Даттам.  -  Были  только
избранные и неизбранные.
     Они быстро ехали через руины: городской храм  на  площади  правосудия
был цел, а сама площадь колосилась  искупительным  ячменем,  и  поле  было
значительно ухоженней, чем поля в деревнях, которые миновали баржи.
     - Да,  -  сказал  Ванвейлен,  -  теперь  вижу,  что  поля  в  империи
действительно плодоносят по личному приказу государя.
     Даттам осклабился.
     - Имейте в виду, - сказал он,  -  господин  экзарх  был  милостив,  и
обещал Бажару прощение. Рассказывают так:  сдавшийся  мятежник  выехал  из
города и сел у ног Арфарры. Тот стал ему ласково пенять  на  грех:  измену
государю. Тут Бажар вскочил и закричал: "При чем тут грех? Просто  мне  не
повезло, а иначе бы ты сидел у моих ног. Сила и деньги -  вот  что  решило
вашу  победу!"  Тут  Арфарра  опечалился  и  сказал:  "Наследник  приказал
оставить тебе жизнь, но я, на свой страх и риск, ослушаюсь его. Ибо  таких
как ты, приходится убивать за невежество в назидание  другим".  И  кликнул
палача.
     Ванвейлен холодно осведомился:
     - Это правда, Даттам, что вы тоже сражались вместе с Бажаром?
     - К этому времени я сражался не вместе с Бажаром, а против него.
     Ванвейлен ехал по улицам и вертел головой. Это  был  четвертый  город
империи, через который он  проезжал.  Первый  -  Западная  Ламасса  -  был
покинут по приказу государя Аттаха, Исправителя письмен. Второй -  Золотой
Улей - превратится в лес. Третий  -  королевский  город  Ламасса.  Ламассу
брали варварские войска триста лет назад, Шемавер брали  правительственные
отряды,   и   разница   между   буйством   варваров   и    государственной
предусмотрительностью была, действительно, весьма наглядна.
     Князь Ятун, бравший Ламассу, принес городских парламентеров в  жертву
храмовому знамени и поклялся не оставить в городе ни одной живой мангусты.
Взял  город  и,  потрясенный  его  красотой,  приказал  исполнить   клятву
буквально: мангуст - истребить, а больше ничего  не  трогать.  В  ойкумене
мангуст не истребляли и здания не громили: все камни были аккуратно  сняты
и увезены в неизвестном направлении. Город лежал в траве,  как  гигантский
хрящ вымершей небесной рыбы Суюнь, из гигантских лопухов выпирали позвонки
фундаментов и ребра упавших колонн.
     Арфарра пошептался с Даттамом и поскакал к храму городского божества.
Даттам, чуть заметно усмехнувшись, дал знак следовать за ним.
     Господин Даттам сел на солнце у входа в храм, вытащил  из  переметной
сумы сафьяновую книжечку и стал считать. Господин  Арфарра,  который  брал
город двенадцать лет назад, плакал и молился в боковом пределе.  Ванвейлен
молча оглядывал стены храма: на стенах шла городская жизнь: дома цеплялись
друг за друга стрельчатыми арками и крытыми галереями, гигантская  толщина
стен  терялась  за  лесом  колонн,  на  которых  зрели  золотые  яблоки  и
серебряные свитки, резные лестницы  вели  к  управам  и  небесам,  башенки
снисходительно грозили правонарушителю пальцем, в  цеховых  садах  бродили
олени с золочеными рогами, ребра стен едва проступали сквозь эмаль, резьбу
и  чеканку,  пестрые  пелены  статуй  развивались  по  ветру.  Дома   были
разряжены,  как  женщины,  скоморохи  и  бабочки,  буквы  выглядывали   из
акантовых завитков, слагаясь в нравоучения, и чиновники, в соответствии  с
требованиями самого строгого реализма, были вдвое выше простолюдинов.
     Город был создан как образ мира, и поэтому обозрим чиновнику с башни,
как богу. Плоские крыши расписаны - сверху по уставу, а снизу - по обычаю.
И в управе наместника, образе времени, было десять сторон по числу месяцев
и триста пятьдесят восемь разных окон по числу дней.
     Что-то осыпало  Ванвейлена:  это  Арфарра  бросил  жареные  зерна  на
каменный пол. Как всегда, было нельзя понять,  молится  он  или  исполняет
обряд.