тарший разбойник держит руку на своем мече,  а
меч Киссура стоит в углу на подставке.
     - В этом деле, - сказал Киссур, - есть одна загвоздка, а  именно  та,
что тот, кто  предал  первого  господина  за  мешок,  второго  предаст  за
полмешка.
     С этими словами Киссур обнял обоих главарей за плечи и пихнул  их  на
землю. А сам перекинулся через лавку,  схватил  ее  поперек  и  всей  этой
лавкой приложил старшего разбойника по голове. Лавка и  голова  сломались.
Киссур отбросил обломки лавки, сдернул с цепи  молитвенное  бревно  и  так
ударил им Нахиру, что тот полетел прямо в земляную яму, где жарился баран,
и больше из этой ямы не высовывался. А Киссур схватил свой меч и мешочек с
золотом и выпрыгнул в окошко. Тут разбойники опомнились, выбежали во двор,
воткнули луки в землю и стали пускать стрелы. Однако, ночная темь -  разве
тут попадешь?
     - Ушел, - сказал кто-то. - Бес, а не человек!
     Киссур, меж тем, не совсем ушел. Одна из стрел попала  пониже  правой
лопатки и,  наверное,  задела  легкое.  Он  хотел  ее  вытащить,  чтоб  не
цеплялась за кончики ветвей, но не сумел и обломил. Так и пошел дальше. Он
спустился к императорскому тракту, но вскоре услышал голоса людей и собак,
и понял, что это едет Мелия с людьми и что скоро они пойдут по его  следу.
Следы он оставлял за собой глубокие и с кровью. Киссур понял, что ему надо
где-нибудь укрыться. Перед рассветом он пришел к храму Серого  Дракона.  В
храме осыпалась крыша, и перед алтарем была куча сухих венков,  заметенная
снегом.  Киссур  лег  на  эту  кучу.  Прошло  некоторое  время  -   Киссур
почувствовал, как что-то в него тычется, скосил глаза и  увидел  огромного
белого волка. Киссур закрыл глаза и вытянул горло. Через  некоторое  время
Киссур открыл глаза: волка не было,  а  рядом  стоял  старый  колдун.  Уже
светало. Где-то внизу слышались голоса и собачий лай.
     - Пойдем, - сказал отшельник.
     Киссур не шевелился. Снег на венках под ним наполовину растаял и  был
красный.
     - Тогда лезь в рукав, - сказал колдун.
     Киссур послушался и полез.  Изнутри  рукав  отшельника  был  расписан
тысячами павлиньих очей, как платье госпожи Архизы. Госпожа Архиза  сидела
на диванчике и хихикала, а господин Айцар, первый богач Харайна, глядел на
нее и на пышный диванчик и говорил: "Я, человек неученый, и  то  нарисовал
вам подпись под картинкой". Тут задернули шторы и стало темно.
     В полдень Мелия и еще человек десять явились к избушке Серого Дракона
на вершине горы. Надо сказать, что вокруг избушки никаких следов на  снегу
не было. А в храме они нашли только затекшую кровью кучу листьев, и волчьи
следы кругом.
     Отшельник мирно жарил на решетке зайца. Зайца  стражники  отобрали  и
съели. Отшельник молчал, пока длился обыск, и  только  спросил  Мелию,  не
хочет ли Мелия поискать у него в рукаве. Мелия  вцепился  в  отшельника  и
закричал:
     - Ты! Мне госпожа Архиза сказала, кто ты такой! Гляди - повесят,  как
пособника в разбоях. Отшельник - а мясо ест!
     - Ба! - вдруг заорал отшельник, тыча Мелие в рот.  Тот  схватился  за
горло и поперхнулся, а куски зайца уже ползли из  него  наружу.  Остальных
стражников тоже начало рвать. Куски с пола потянулись друг к другу, из них
соткался заяц и начал расти: глаза как плошки, лапы как сосны!  Стражники,
визжа, кинулись наутек, а заяц за ними. Люди опомнились  лишь  у  подножья
горы, и, так как им показалось, что бежали они целую вечность,  одежда  их
расползлась от ветхости. Одного стражника заяц, однако, догнал и заглотил.
Несчастного  потом  нашли  головой  вниз  в  сосновом  дупле,   совершенно
мертвого. Я в это, впрочем, не верю, а передаю, как рассказывают.
     Киссур очнулся не очень скоро, дня через два,  на  лежанке  в  хижине
отшельника. Окошко с промасленной бумагой было открыто, прямо в  солнечном
пятне грелся старый белый волк. Отшельник сидел рядом с волком и улыбался.
Теперь, на свету, Киссур заметил у него на лбу старое  полустертое  клеймо
каторжника. Отшельник сказал, что рана заживет через две  недели,  и  стал
поить Киссура рисовым отваром с ложечки. Потом спросил, что он не  поделил
с товарищами. Киссур рассказал.
     Отшельник помолчал, потом проговорил:
     - Да, я уже слышал такие истории. Сначала  грабят  казенный  караван.
Налоги не приходят в столицу, казна терпит ущерб.  Потом  подают  министру
Нану доклад: есть, мол, компания людей, которые так любят государство, что
готовы загодя выплатить налоги, а потом  уж  собирать  их  сами.  Господин
министр эти доклады пока копит.
     Киссур, в постели, вдруг скрипнул зубами:
     - Вы говорите об откупах! Так было при  прежней  династии:  откупщики
платили казне один миллион, а  потом  выбивали  палками  из  крестьян  три
миллиона. Налоги, отданные в частную собственность! И  к  этому-то  такими
методами стремится господин министр?
     Старик помолчал, потом сухо сказал:
     - Не все, что делается от имени государя, известно государю. Не  все,
что делается от имени министра, известно министру.
     - Нет, - сказал Киссур, - об этом деле, я думаю, ему было известно.
     Киссур поправлялся довольно быстро, и уже вставал и помогал старику и
волку по хозяйству. Старик его даже  как  будто  избегал.  Как-то  вечером
разыгралась снежная буря: рана у  Киссура  заныла,  старик  уложил  его  в
постель и напоил травяной настойкой.
     - Вы меня ни о чем не спрашиваете, - сказал Киссур.
     - Захочешь, - сам расскажешь.
     Тогда Киссур стал говорить о том, о чем до конца никому не говорил: и
об отце, и о матери, и о Западных Островах, и о том, как помер Кобчик, и о
том, что случилось с сыном первого  министра;  об  Арфарре-советнике  и  о
советнике Ванвейлене, убивших отца, - обо всем.
     Киссур кончил. Старик помолчал, потом спросил:
     - А о чем ты больше всего жалеешь?
     Киссур хотел  сказать,  что  больше  всего  жалеет  о  своей  слепоте
касательно госпожи Архизы, но передумал и ответил:
     - Когда меня первый раз арестовали, я успел спрятать кинжал. А второй
раз - не успел. У этого кинжала золотая голова  кобчика  и  два  яхонтовых
глаза. Это очень ценная вещь, и этим кинжалом дружок  Арфарры  убил  моего
отца. Теперь этот кинжал, конечно, пропал, и его-то  мне  больше  всего  и
жалко.
     Отшельник помолчал, потом встал и вышел  в  соседний  чулан.  Там  он
копался довольно долго и вернулся с чем-то, завернутым в рогожку.
     - Ладно, мальчик, - сказал он. - Я хочу подарить тебе другой  кинжал,
тоже из Верхнего Варнарайна.
     Отшельник развернул тряпочку и протянул  Киссуру  кинжал.  Рукоять  у
него была  в  форме  белой  треугольной  шишки,  чешуйки  шишки  оторочены
серебром. Серебро немного почернело, в желобке на лезвии застыли  кровяные
скорлупки.
     - Этим кинжалом, - сказал старик, - твой отец, за несколько часов  до
смерти, убил моего послушника Неревена. Мальчишке  тогда  было  семнадцать
лет.
     С этими словами отшельник повернулся и вышел. Часа через  три,  когда
совсем стемнело, Киссур прокрался с кинжалом в руках в  соседнюю  комнату.
Арфарра-советник   безмятежно   спал,   свернувшись   клубочком.    Киссур
постоял-постоял и вернулся обратно.
     В хижине был подпол, а из подпола подземный  ход  вел  в  заброшенные
штольни. У штолен было довольно много выходов, один из них - в храм Серого
Дракона. На следующее утро, когда выяснилось, что  хижину  засыпало  почти
доверху, а еды почти что нет, Киссур не стал чистить снег, а  вылез  через
подпол и пошел добывать еду.
     Он подстрелил зайца и еще рысенка с  пестрой  мордочкой,  вернулся  и
стал разделывать тушки. Арфарра подошел, встал рядом.
     - Вас же тайком сгубили в ссылке, советник, - сказал Киссур.
     Арфарра засмеялся:
     - Вот именно, что тайком. Если бы  меня  казнили  официально,  ничего
поделать было б  нельзя.  А  начальник  лагеря  получил  тайный  приказ  и
забоялся, что девизы правления сменятся, и кому-то будет выгодно  наказать
его  за  расправу.  Беззаконные  казни   влекут   за   собой   беззаконные
помилования, друг мой!
     Вечером советник спросил Киссура:
     - Значит, ничего в Западной Ламассе не было? Да  тот  ли  остров  это
был, и весь ли вы его обшарили?
     Киссур отвечал, что и остров тот, и  обшарили  его  как  надо,  -  ни
настоящих людей, ни золота.
     Арфарра сходил в соседнюю комнату и вынес  укладку.  В  укладке  были
карты и рисунки. Киссур стал смотреть: это, точно, были  карты  острова  и
рисунки старого города. Киссур спохватился:
     - Откуда это?
     - Видишь ли, мальчик, мне не хотелось бы тебя разочаровывать,  на  за
месяц до того, как меня арестовали, я тоже послал к этому острову корабль.
     Тут Киссур замер, глядя на один из  рисунков.  Рисунок  был  нарочито
тщателен, и Киссур почувствовал  омерзение.  Омерзение  было  оттого,  что
штука, нарисованная среди деревьев, была явно человеческого  изготовления:
природа такого не рожала. Однако, будучи делом рук человеческих, она  была
не разрисована, стало быть, недоделана. Может быть,  оттого  и  сломалась.
Острый нос расселся пополам, крыло, размахом с пальму, зачерпнуло землю. У
штуки было четыре крыла: два больших посередине и два маленьких у  хвоста,
и еще пятое крыло торчало из хвоста вверх. Киссур почуял в  этом  какую-то
самую гнусную магию.
     - Это что такое? - спросил Киссур.
     - При тебе, значит, этого уже не было?
     Арфарра показал на карте место с  гнусной  штукой.  Киссур  вспомнил,
что,  точно,  там  была  полянка,  на  полянке  священная  хижина.  Вполне
приличная хижина: там держали,  кажется,  мальчиков  перед  праздником,  а
вокруг хижины на палках были черепа зверей и предков.
     Арфарре-советнику явно не понравилось, что гнусная штука исчезла.  Он
кусал себе губы, и на щеках его выступили два красных  пятна.  Тут  Киссур
отбросил рисунки и спросил:
     - Господин Арфарра! Ведь вы живы - почему же вас не слышно?  Государь
Варназд ждет докладов об усовершенствовании правления,  через  три  месяца
лучшие умы соберутся в столицу, - неужели вы промолчите?
     Арфарра засмеялся:
     - Друг мой! В этих состязаниях победитель заранее известен.  Господин
Нан допустит до государя лишь тех, чьи доклады ему по душе. Спор, конечно,
будет, и трудно предугадать смысл спора со  стороны,  но  он  будет  не  о
способах управления, а о том, кто какую должность займет, ибо это главное.
     - Кто-то, - сказал Киссур, - должен раскрыть государю  глаза  на  то,
что творится в стране.
     Арфарра-советник поднялся и недовольно сказал:
     - Об этом мы позже поговорим. Спи!
     Он уже подошел к двери, а у двери обернулся и сказал:
     - И запомни: человек по имени Клайд Ванвейлен не убивал твоего  отца.
Твой  отец  погиб  оттого,  что  хотел  спасти  человека  по  имени  Клайд
Ванвейлен, которого я приказал убить. И что  касается  луча,  развалившего
Кобчика и половину колонн в подземном храме - этот луч  к  храмовой  магии
никакого отношения не имел.
     С этими словами Арфарра-советник вышел из хижины. Он  стоял  довольно
долго, глядя на вышивку созвездий и на горные сосенки внизу. "Великий Вей!
- думал Арфарра-советник. - У Марбода Кукушонка - и такой сынок! Неужто  и
я был на него похож двадцать лет назад?"


     Вот уже  полтора  месяца  Свен  Бьернссон  жил  в  усадьбе  господина
Сият-Даша и варил ему золото.
     У господина Сият-Даша было в обычае обижать людей, и люди  в  деревне
ходили с опущенными головами. И бывало, что чуть человек поднимает голову,
как тут же ее снимают с плеч. Страшные,  страшные  вещи  рассказывали  про
Сият-Даша! Все окрестные крестьяне задолжали  ему  своих  детей;  вся  его
дворня ненавидела друг друга, так как Сият-Даш считал выгодным, чтобы люди
доносили друг на друга перед хозяином;  в  позапрошлом  году  чиновник,  у
которого Сият-Даш увел жену, повесился на воротах  его  управы...  Но  это
что! А когда Сият-Даш сжег, испугавшись инспекции, казенный  склад,  а  за
поджог повесил крестьянина, который прятал от него свою дочку? А  каменные
стены вокруг управы, в два  человеческих  роста  высотой,  стены,  которые
построил народ,  чтобы  защитить  Сият-Даша  от  гнева  народа?  А  ссуда,
семенная казенная ссуда, введенная в прошлом  году  Наном  для  облегчения
крестьян, - Сият-Даш принудил всех, а не только бедных взять эту ссуду,  и
дал ее протухшим зерном, а когда осенью  настала  пора  возвращать  ссуду,
документы оказались так хитро  составлены,  что  пол-деревни  оказалось  в
долговых рабах у Сият-Даша. За эту историю, и за многое  другое,  господин
министр внес Сият-Даша в особый список.
     Что еще сказать?
     Еще у первого министра была карта империи, на  которой  белым  цветом
были отмечены местности, в  которых  восстание  почти  невозможно,  желтым
цветом,  -  местности,  в  которых  восстание   вероятно   при   некоторых
обстоятельствах, и черным цветом, - местности, в которых  восстание  может
вспыхнуть от того, что чья-то  курица  не  так  снесет  яйцо.  Белоснежный
округ, несмотря на свое хорошенькое название, на этой карте был  обозначен
черным цветом.
     Ох, нехорошо стало в это время в управе, нехорошо!  Грустно  было  на
душе у Сият-Даша! По ночам во флигель  в  виде  синих  сполохов  слетались
бесы, безобразничали, выли разными  голосами,  на  казенном  дворе  видали
оборотней и  щекотунчиков  с  золотыми  вилами.  Сият-Даш  был  печален  и
беспокоен. Он рвал на себе волосы и говорил:
     - Прибери Бужва того, кто вовлек меня в это дело. Потому что  если  в
доме заводится нечисть, дело не кончится добром.
     Впрочем, он аккуратно звал колдуна обедать.
     Страшный алхимик забрал на Сият-Дашем изрядную  власть:  показал  ему
беса в пробирке; подослал к нему ночью щекотунчика; и соорудил во  флигеле
сверкающий шар, в каковом, по его словам,  должен  был  три  месяца  зреть
философский камень. Охранники теперь тоже обожали пророка, с тех пор,  как
он побил Сият-Даша палкой. Они собирались вокруг него, чтобы  слушать  его
слова. Пророк молчал, - они собирались кружком, чтобы слушать молчание.
     Как-то Сият-Даш обедал с яшмовым араваном и спросил:
     - Позвольте полюбопытствовать: сколько употребляете вы в  своем  деле
бесов, и чем бесы отличаются от добрых духов?
     - Бес, - ответил яшмовый араван, - это такой дух, который, когда  его
просишь отвести беду, взамен насылает другую, еще худшую.
     - И много ли их у вас?
     - В сердце человека бесов гораздо больше.
     Сият-Даш вздохнул и промолвил:
     - Говорят, ваши охранники души в вас не чают.
     Яшмовый араван молча ел рис.
     - Это я говорю потому,  что  они  совершенно  безответственные  люди.
Вдруг они предложат вам бежать, а вы согласитесь? А между тем по закону за
бегство преступника карают семью охранника и еще пять  семей  шестидворки,
причем нигде не  найти  примечание,  что  это  правило  неприменимо,  если
преступник сбежал волшебством.
     Яшмовый араван только скрипнул зубами.
     - Вы не сердитесь? - встревожился Сият-Даш.
     - Нет, - ответил яшмовый араван, - мы с вами  принадлежим  к  разному
разряду людей.
     - А какие бывают разряды людей?
     - На рынке жизни встречаются четыре разряда людей. Это -  покупающие,
продающие, случайные созерцатели и воры. Я принадлежу к третьему  разряду,
а вы - к четвертому.
     Вследствие этого разговора Бьернссон окончательно решил сделать  свое
исчезновение не незаметным, а неправдоподобным, и днем для своего  бегства
выбрал именины Сият-Даша,  на  которые  в  управу  должно  было  съехаться
множество гостей.
     Убегая от Сият-Даша при возможно большем числе свидетелей,  Бьернссон
рассчитывал на  следующее:  во-первых,  высокопоставленные  гости,  будучи
замешаны в скандальное чудо, оскорбятся и предпочтут  не  возбуждать  дела
из-за невероятности  улик;  во-вторых,  речь  о  пособничестве  охранников
отпадет сама собой; и, в-третьих, люди наиболее проницательные  не  найдут
ничего невероятного в том, что колдун  подложил  под  стену  взрывчатку  и
утек.
     И, конечно, Бьернссону очень хотелось, чтобы в народе говорили, будто
колдун утек из усадьбы  в  серебряной  колеснице,  запряженной  трехглавой
птицей феникс.
     За  неделю  до  именин  Бьернссон  вручил  охранникам  пять  глиняных
кувшинов, и попросил зарыть кувшины у той  части  стены,  что  выходила  к
лесу. Не особенно искажая факты, он объяснил, что в каждом  кувшине  сидит
по бесу, который в любой миг по его,  колдуна,  просьбе,  измолотит  стену
голубыми  цепами.  Каждый  кувшин  имел  в  себе  350  граммов  тротила  и
приводился в действие дистанционным радиовзрывателем.
     Бьернссон соорудил себе самодельный револьвер с  дулом  толстым,  как
кукурузный початок, и ночью ему часто снилось, как он  стреляет  из  этого
револьвера в Сият-Даша.
     Утро сият-дашевых именин началось со  скверного  предзнаменования,  -
солнце при восходе было плоским, как рыба сазан: в округе с  недавних  пор
участились случаи противоправительственных знамений.
     Но вскоре небо разрумянилось, края облаков зазолотились, как  корочка
хорошо  поджаренного  пирога.  Сият-Даш  суетился,  проверяя  списки  и  в
последний раз наставляя, кого из  гостей  встречать  у  крыльца,  кого  во
дворе, а кого у ворот управы.
     Бьернссон, заканчивая последние приготовления, стоял у окна  флигеля,
колдуя над тонким стеклянным детонатором с гремучей ртутью, - ему вовсе не
хотелось, чтобы после его бегства кто-то интересовался лабораторией.
     Гнедая лошадь промчалась мимо его окна, посыльный с  ухарским  криком
спрыгнул наземь, - Бьернссон поднял глаза и едва не выронил детонатор:  за
окном, в кафтане казенного посыльного, стоял разбойник Ниш-Коноплянка.
     И мы оставим пока Бьернссона наедине с атаманом, а сами расскажем  об
араване Фрасаке.
     Араван провинции Харайн, Фрасак,  был  человек  недалекий  и  мелкий.
Глаза  у  него  были  абрикосового  цвета,  а  совесть  его  каждый   день
спотыкалась. Ограбление каравана повергло его в отчаяние. Первыми к  месту
грабежа подоспели  люди  наместника.  Зерно,  растащенное  крестьянами,  и
думать нечего было вернуть. Контрабанда  золота  выплыла  наружу,  а  ведь
золото шло у уплату за должность. Более всего араван  теперь  боялся,  что
разбойников поймают, а те расскажут о травке "волчьей метелке"  -  Великий
Вей, и что за  несчастливая  судьба  втянула  его  в  такое  дело!  Араван
заметался, преподнес госпоже Архизе один ларчик, другой, а  вручая  третью
безделушку, пролепетал:
     - Я, право, в отчаянии. Неужто я неугоден первому министру? Вот и его
полномочный инспектор ездит по провинции, а зачем?
     Госпожа Архиза хихикнула и сказала,  видимо  забыв  обо  всем,  кроме
ларчика:
     - Инспектор Шаваш? До чего смешно! Он, видите ли,  гоняется  за  этим
оборванцем, яшмовым араваном, а тот куда-то пропал.
     Господин араван вернулся в управу  как  на  крыльях.  "Экий  неуемный
бабий язык" - думал он, - "чиновник  бы  промолчал".  Через  час  господин
араван написал указ об аресте бродячего  проповедника.  Он  желал  угодить
министру, и к тому же, - разве не из-за яшмового аравана пропало зерно?
     А еще через три часа племянник господина аравана сидел со стражниками
в харчевне.
     - Яшмовый  араван?  -  сказал  один  из  посетителей  -  Так  кому  ж
неизвестно, что он живет всего в двух  дневных  переходах,  в  избушке  на
Кошачьей Горе.
     А еще через час госпожа Архиза пришла к своему мужу с  копией  нового
указа, села ему на колени, стала перебирать волосы и сказала:
     - Друг мой! Наконец-то этот глупец араван сам себя погубил.
     - Каким образом? - изумился господин Ханда.
     - Вот указ об аресте аравана Арфарры: а его племянник уже поскакал за
отшельником Серым Драконом.
     Господин  Ханда  вздрогнул.  Серый  Дракон   был   самым   неприятным
наследством  от  предыдущего  начальника.  Тому  в  свое  врем