Фрасак выскочил на галерею второго этажа.
     -  Господин  араван,  -  провозгласил  сотник,  -   согласно   вашему
приказанию, колдун пойман!
     Яшмовый араван и араван  из  плоти  и  крови  встретились  взглядами.
Яшмовый араван упал на колени. Араван, на  галерее  вверху,  схватился  за
столбик и рухнул грудью на резные перила.
     Командир стражников с воплем отскочил от своего пленника.
     Перила под араваном Фрасаком подломились, грузный чиновник  сложился,
как бумажная фигурка, и полетел с галереи вниз, в фонтан,  где  на  солнце
весело подпрыгивали в струе красные шарики.
     Сбоку, из женских покоев, донесся нехороший вопль.
     На галерею второго этажа вышел человек с секирой в руке, а  вслед  за
ним, засовывая меч в ножны, вышел наместник Ханалай.
     Бьернссон встал с колен и отряхнулся. Стало очень тихо. Араван Фрасак
лежал в бассейне, ногами в воде, а головой  на  бортике.  Из  него  капала
кровь, и было видно, как в прозрачной воде под  капли  крови  с  интересом
собираются пестрые рыбки. Бывший разбойник спрыгнул вниз,  вытащил  дротик
из тела мертвого аравана Фрасака, вытер его о  сапог  и  сказал  командиру
стражников:
     - Вы с ума сошли! Арестовать такого почтенного святого,  как  яшмовый
араван! Желтые монахи сеяли порчу в провинции и понесли кару по  заслугам!
Уж не заодно ли вы с теми изменниками, которые в столице  обманом  пленили
государя!
     Сотник, арестовавший Бьернссона, поглядел на людей наместника вокруг,
на  неподвижного   проповедника,   подумал,   стоит   ли   кончать   жизнь
самоубийством, решил, что не стоит, повалился Бьернссону в ноги и сказал:
     - Смилуйтесь, почтеннейший! Я был  введен  в  заблуждение  бесчестным
приказом!
     А Ханалай пихнул мертвеца сапогом и заметил:
     - Дурак был покойник! С его ли умом торговать травкой!
     Через два часа Бьернссон сидел во флигеле, в саду наместника.
     Его поездка от управы аравана была поистине  триумфальной.  Бьернссон
ехал на низеньком лошаке, в чистой льняной  рясе,  наспех  наброшенной  на
плечи.
     Сзади, на могучем боевом коне, с лентами, вплетенными  в  расчесанную
гриву, ехал наместник Ханалай. Толпа на этот раз не  безмолвствовала.  Она
орала, приветствуя мудреца и правителя. Она орала  так,  что,  если  бы  у
яшмового аравана было что сказать, его все равно никто  бы  не  расслышал.
Впоследствии агенты Ханалая, рассеянные среди народа, подсчитали, что  имя
яшмового аравана было выкрикнуто десять тысяч и еще двести  семьдесят  три
раза, а имя наместника Ханалая, - три тысячи и еще пятьдесят семь  раз,  и
наместнику Ханалаю эта арифметика не очень-то пришлась по душе.
     И вот теперь Бьернссон вернулся туда, откуда убежал вчера ночью, - во
дворец наместника.
     Деревянная дверь раздвинулась: на пороге  беседки,  неслышно  ступая,
показался наместник Ханалай. Ханалай сказал:
     - Нынче основы земли и неба поколеблены, мир нуждается  в  переменах.
Когда мир нуждается  в  переменах,  небо  возвещает  свои  указания  через
великого  праведника.  Великий  праведник  находит   правителя,   готового
следовать его указаниям. Вдвоем мы перевернем ойкумену!
     И бывший разбойник, почтительно склонившись, поцеловал колени  нищего
проповедника.
     Так Свен Бьернссон, который хотел ни от кого  не  зависеть,  оказался
самым влиятельным землянином в империи - то есть игрушкой в руках Ханалая.




                     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА


                                    15

     Прошло три дня, и Киссур ворвался в кабинет Арфарры.
     - Этот Ханалай, - закричал он с порога, - отложился  от  столицы!  Он
назвал вас  самозванцем,  а  себе  добыл  того  харайнского  проповедника,
которого величают настоящим Арфаррой! Назвался первым министром  государя,
до тех пор, пока к нему не объявится Нан!
     Арфарра сидел, нахохлившись, в кресле. Глаза его  были  полуприкрыты.
На  спинке  кресла  сидели  две  священных  бронзовых  птицы,  соединенных
цепочкою и неодобрительно посматривали на юношу.
     - Когда разбойника делают наместником, - орал в бешенстве  Киссур,  -
разве это кончится добром! Нан развратил всех чиновников,  сверху  донизу!
Если бы не вы, я бы развесил их всех вокруг стены, по штуке на зубец!
     - Если  высшим  чиновником  может  быть  каторжник  Арфарра,  -  тихо
проговорил Арфарра, - почему им не может быть разбойник Ханалай?
     Киссур словно налетел на камень с разбегу.
     - Что вы говорите? Я... волею государя...
     Старик засмеялся.
     - Три недели назад, - сказал он, - был бунт в  столице.  Позавчера  -
позавчера наместник Кассанданы прислал мне вот этот пакет.  В  Кассандане,
видите ли, неурожай, и он не сможет заплатить в этом году налоги, а иначе,
как   предупреждает   он,   население   провинции   будет   разорено,    и
ответственность за возмущение народа падет на мою голову. Сегодня такое же
извещение прислал мне наместник Чахара...
     - В Чахаре отличный урожай, - вдруг взвизгнул Арфарра, - при Нане все
платили налоги! Ханалай! Ханалай взбунтовался первым,  потому  что  глупее
других! А теперь каждый будет  делать  то,  что  ему  кажется  выгодным  в
собственных глазах!
     - Я вразумлю их, - возразил Киссур.
     - Кто вы такой, чтобы вразумлять, - спросил Арфарра. Вы - выскочка, и
я - тоже! Вчера ради вас был брошен в тюрьму Нан, завтра ради  вас  казнят
половину высших чиновников, а послезавтра, пожалуй, казнят и  вас  самого!
Каждый думает: когда падают горы, где уж уцелеть муравью? Вы и я имеем  не
больше прав на это место, чем разбойник Ханалай. Вы можете обманываться по
этому поводу, государь может обманываться по этому поводу, - цены на рынке
не обманешь!
     - Я запрещу рынок, - сказал Киссур.
     - Ба, - засмеялся  Арфарра,  -  рынок  можно  запретить,  но  цены-то
останутся.
     Глаза Киссура стали круглые от бешенства и изумления.
     - Вы, - продолжал Арфарра, -  обвиняли  господина  Нана  в  разорении
государства! Хоть один  наместник  при  Нане  бунтовал  или  уклонялся  от
налогов? Полюбуйтесь: за две недели при вас случился бунт в столице и  три
непочтительности в  провинциях:  и  это  еще  только  начало!  Вы  разбили
ойкумену, словно яйцо!
     Киссур, как был, в своем атласном кафтане, сел на ковер, закрыл  лицо
руками и ничего не говорил. Арфарре вдруг стало жалко юношу.  Он  выбрался
из кресла и встал у него над плечом.
     - А что, - спросил Киссур негромко, - смерть моя что-то исправит?
     - А что, - спросил Арфарра, - если разбить второе яйцо, - это починит
первое?
     Киссур встал, тряхнул головой, оправил пояс с трехцветной каймой.
     - Это хорошо, - сказал Киссур, - что смерть моя ничего  не  исправит,
потому что я все равно бы не убился.
     Помолчал, повернулся и вышел.
     Услышав о недостойном поведении Ханалая, к государю явились послы  от
чахарских горцев. Послы сказали, что племя их давно мечтает быть  в  числе
подданных империи, и горит желанием оказать государю услугу - расправиться
с мятежником Ханалаем.  В  награду  за  услугу  горцы  просили  позволения
поселиться в провинции Чахар, и иметь на прокорм  третью  часть  чахарских
доходов и земель.
     - Ибо, - сказали послы, распростершись крыжом, - по невежеству своему
наш народ не умеет обрабатывать землю.
     Государь сказал горцам, что  он  не  нуждается  в  них  для  войны  с
Ханалаем. Тогда горцы сказали, что это хорошо, но что они все равно хотели
бы поселиться в провинции Чахар и иметь на прокорм треть чахарских  земель
и доходов. Тогда государь сказал, что ему очень не хотелось  бы,  чтобы  к
нему обращались с подобными просьбами. Тогда послы горцев сказали, что  им
очень не хотелось бы обращаться с подобной просьбой к Ханалаю.
     Государь заколебался. Первый министр Киссур заявил,  однако,  что  не
намерен   отмечать   год   своего   вступления   в    должность    дурными
предзнаменованиями. Он взял отряд конников в пять  тысяч  человек,  провел
этот отряд  по  горному  перевалу,  по  которому  не  ходил  никто,  кроме
привидений и контрабандистов, зашел  горцам  в  тыл  и  разрешил  проблему
чахарских горцев полностью и бесповоротно.
     Перед отъездом Киссур пришел к советнику Арфарре и попросил  наложить
на него какой-нибудь зарок: не есть, например, кур  по  пятницам,  или  не
ездить на вороном коне, или что-нибудь в этом роде.  У  предков  его  было
принято ради победы давать такие зароки.  Арфарра  подумал  и  наложил  на
Киссура зарок: чтобы ни случилось, не  взимать  никогда  самому  налоги  с
провинции Кассанданы, смежной с Чахаром.
     После победы Киссур собрался навестить мятежника Ханалая, но тут близ
соседней провинции Кассанданы тоже объявились  желающие  стать  подданными
империи. Шестьдесят тысяч их подошло к  самой  реке;  князь  их  явился  в
лагерь Киссура и сказал, что народ его хочет переправиться  через  реку  и
выразить покорность государю. За выражение покорности он просил для своего
народа - треть доходов с земель по ту сторону  реки,  а  для  себя  просил
должность наместника.
     Киссур выслушал его молча, швырнул ему под  ноги  дырявую  корзину  и
сказал:
     - Собери свои дрянные слова в эту корзинку  и  убирайся.  Или  ты  не
знаешь, собака, что  государь  Страны  Великого  Света,  -  самый  великий
владыка в мире, что одной ногой он попирает небо, а  другой  землю,  и  от
слова его расцветают сады и колосья наливаются золотом?
     Князь плохо разумел по-вейски, и толмач перевел ему речь так:
     - Или ты не знаешь, собака, что  господин  Страны  Великого  Света  -
самый удачливый князь в мире, и что в великом Государевом Шатре от  одного
золотого колышка до другого пролегает дневная  кочевка,  и  благодаря  его
удаче осенью в лесах по колено желудей и по локоть орехов?
     Горец ответил:
     - Я слыхал про  государеву  удачу,  но,  видать,  государь  в  чем-то
прогневал богов: съел зимнюю  пищу  в  летнее  время,  или  выпил  кислого
молока, не сходя с коня, - потому что со времени опалы господина Нана люди
повадились дергать золотые колышки государева шатра.
     - И потом, собака, - прибавил горец, - у меня сорок тысяч войска, а у
тебя - семь.
     Киссур задумался и сказал, что он даст на это ответ завтра, но вместо
ответа сам переправился через Бирюзовую Реку. Конники  Киссура  разгромили
варваров, а наглого  невежественного  князя  Киссур  своей  рукой  убил  в
поединке, не желая, чтобы чудесные доспехи варвара достались какому-нибудь
простолюдину.
     Как мы помним, эти варвары  ничего  не  хотели,  кроме  как  изъявить
покорность государю. Когда они увидели, что удача  государя  осталась  при
государе, они раскаялись и  даже  хотели  избрать  Киссура  своим  князем.
Киссур отказался, но всех, кого он не убил, он взял в свои войска.
     Киссур стал расспрашивать их, как они решились на войну с империей, и
ему рассказали следующее: далеко на запад, по другую  сторону  гор,  течет
большая река. Раньше у этой реки была огромная пойма, а в пойме жил  народ
по прозванию "черные шапки". Они жили рыбой и водяной птицей, и устраивали
на воде грядки из плетеных ветвей. Это был мирный народ, и ни  соседям  не
было дела до черных шапок, ни черным шапкам до соседей, потому что  соседи
не могли поживиться черными шапками в их болотах, а черные шапки не ходили
в степь, где не было рыбы и плетеных водяных грядок.
     Но тридцать лет назад в горах случился обвал,  река  изменила  русло,
пойма стала сохнуть, и черные шапки оказались без рыбы и плетеных  грядок.
Роды и кланы их развалились, а молодые люди с длинными мечами и с  длинной
волей сказали, что лучше умереть от врага, чем от голода, и отправились  в
степь.
     К чему много слов?
     Нынче черные шапки завладели половиной степи, и все, кто не стали  их
рабами, побежали кто куда: вот они, люди племени Дан, родственники аломов,
побежали в ойкумену.
     Самих черных шапок очень мало,  тысяч  двадцать,  и,  чтобы  люди  не
разучились воевать, черные шапки постановили, что своим у  человека  может
быть только меч и конь, а земля, скот и рабы - это все общее. Еще никто не
побеждал черных шапок. Они не пашут, не сеют, а только воюют.
     Год назад у черных шапок были всенародные выборы, на которой один  из
вождей хотел принять соседей в союз и идти вместе  на  ойкумену,  но  дело
кончилось победой другого вождя, а первого после выборов положили в  мешок
и удавили. Потом второго вождя тоже положили в мешок и удавили, потому что
выяснилось, что он был подкуплен министром Наном, и  теперь  черные  шапки
готовятся к походу в ойкумену. К черным шапкам ходили послы  от  мятежника
Ханалая.
     Еще новые командиры Киссура рассказали ему, что  в  сердцевине  поймы
стоит святилище бога войны в черной шапке  на  золотой  голове,  и  что  в
святилище ведут семь дверей, и эти двери так изукрашены, что если бы нужны
были двери на небеса, то непременно бы взяли эти. Глаза у  Киссура  так  и
заблестели, когда он услышал про двери и про сокровищницу: потому  что  он
хотел проявить щедрость к воинам, но не  хотел  тревожить  государственной
казны.
     Киссур рассудил, что войны все равно не миновать, и что  справедливей
ему грабить земли варваров,  чем  варварам  -  земли  империи.  И  как  он
рассудил, так оно и вышло.
     Люди Киссура вторглись в этот дикий край, кладя дороги  и  переправы,
потому что старые торговые дороги империи в этом краю разрушились, а новые
прокладывали только для войны. Киссур шел,  высылая  вперед  лазутчиков  и
вешая лазутчиков чужих, или сочтенных таковыми; он  двигался  так  быстро,
что даже не жег деревень на пути.
     В это время в ойкумене уже начались зимние дожди, - воздушные течения
разбивались о Западные Горы, лило так, словно из неба  выдернули  затычку;
реки вздулись, нечего было и думать о войне с Ханалаем. По ту сторону гор,
наоборот,  холод  сковал  болота  и  пойму:  древнее  военное  руководство
рекомендовало воевать в этом краю зимой. Киссур выиграл несколько сражений
и вторгся в старую пойму.
     В пойме Киссуру стало очень трудно. Всадники проваливались в  ледяное
крошево  болот;  преследуя  врага,  люди  не  могли  найти  костров,  чтоб
обсушиться, а не обсохнув, помирали. Киссур с досадой  увидел,  что  автор
проклятого руководства, верно, имел в виду какую-то другую зиму, а  может,
и вовсе писал из пальца. Через месяц Арфарра  прислал  Киссуру  письмо,  в
котором было много досадных слов и карта области черных шапок; и  бочки  с
порохом для осады.
     Половина людей Киссура утопла, а с другой половиной он разбил  черных
шапок и осадил святилище бога войны. Через месяц в святилище  стали  жить,
питаясь друг другом и случайными пленными, а еще через  пять  дней  Киссур
его взял. После этого он покорил еще несколько племен.
     На золотую статую бога войны Киссур надел железный ошейник и в  таком
виде отправил государю: очевидцы говорили, что статую сама, плача,  взошла
на повозку. Остальное было роздано войску.
     Через пять месяцев Киссур возвращался в ойкумену.  В  этот  поход  он
добыл огромное богатство, но продовольствия  у  него  не  хватало.  Киссур
послал за продовольствием  в  Иниссу,  но  вместо  продовольствия  приехал
чиновник, который объяснил, что в этом году в Иниссе  неурожай,  а  зерно,
посланное  государем  в  Иниссу,  захватил  и  держит  у  себя   наместник
Кассанданы. Этот чиновник Киссуру очень понравился: он был честен, умен, и
родом, как и Киссур,  из  Варнарайна.  Киссур  послал  этого  чиновника  к
наместнику Кассанданы за провиантом. Наместник Кассанданы прислал письмо о
девяти страницах и десяти хвостах, а  новый  чиновник  изложил  содержание
письма в пяти строчках:
     - Пишет, что заключил с государем договор  -  быть  верным  подданным
империи, пока с него не потребуют налогов. А  так  как  Киссур  потребовал
налоги, договор нарушен, и провинция  Кассандана  вынуждена  провозгласить
независимость.
     Тут только Киссур вспомнил о зароке, наложенном на него Арфаррой:  не
требовать налогов с провинции Кассанданы ни в какой крайности.
     Мятежник Ханалай послал в Кассандану послов с предложением о  военном
союзе.  Наместник  Кассанданы  ответил,  что  он  не  для  того   перестал
повиноваться государю, чтобы вложить свои руки в руки какого-то  паршивого
разбойника.
     Киссур повернул войска,  разгромил  армию  наместника  и  в  два  дня
овладел столицей провинции. Через час после успешного штурма ему  принесли
письмо Арфарры, отправленное пять дней назад. Арфарра  отзывал  Киссура  в
столицу и умолял не трогать  наместника  Кассанданы.  "Я  сумел  поссорить
обоих мятежников - писал Арфарра, - если теперь оставить их в  покое,  они
сцепятся друг с другом и  погибнут,  а  мы  одержим  победу,  не  применяя
оружия. Если же  ты  разгромишь  наместника,  то  победа,  одержанная  без
применения оружия, достанется Ханалаю."
     Киссур зарубил в тоске  какую-то  козу,  которая  гуляла  поблизости,
повесил  наместника  Кассанданы  за  срамную  часть  на  городской  стене,
наместником  поставил  того  самого   честного   чиновника,   земляка   из
Варнарайна, и поскакал в столицу.
     Киссур въехал в столицу  накануне  зимних  дождей.  Посереди  шествия
везли золотого бога варваров, в железном ошейнике и с выдранными  глазами,
а перед ним ехало новое чудо  -  пушечка-единорог.  Народ,  ликуя,  осыпал
войско зерном, из фонтана на площади, по распоряжению государя, било белое
и красное вино, и войска шли в абсолютном порядке  -  лошади,  разряженные
как женщины, и воины, разряженные, как  боги,  и  в  триумфальном  шествии
участвовали пленники из народов, самое имя которых было доселе  неизвестно
в ойкумене.
     Поистине удивительная вещь!
     Полгода  назад  имя  "Киссур"  и  слово  "варвар"  взбунтовало   всех
лавочников столицы. Полгода назад Киссур сжег половину заречных  кварталов
и развесил их жителей на стенах небесного дворца:  а  теперь  люди  стлали
циновки под копыта его конницы, и бросались сами.
     И, действительно, не подлежало сомнению, что Киссур въезжал в город с
богатейшей  добычей;  въезжал  первым,   за   двести   лет,   победоносным
полководцем империи, истребившим  то  осиное  гнездо,  к  которому  боялся
притронуться бывший министр. Не подлежало сомнению также то,  что  две  из
провинций империи были слегка опустошены, и четыре провинции находились  в
состоянии, близком к недовольству.
     Варвары Киссура не привыкли жить в городе и разбили лагерь у стен.  В
городе они появлялись только на рынке и в заведениях, где  мужчины  сажают
свой корешок. У них было множество всякого  добра,  и  каждый  раз,  когда
конник  Киссура  оставлял  легкий  военный  золотой  в  столичной   лавке,
лавочник, и жена его, и дочка его, благословляли Киссура. И этой осенью за
Киссура возносилось столько молитв, что если бы каждая молитва  обернулась
денежкой,  то  Киссур  стал  бы,  бесспорно,  самым  богатым  человеком  в
ойкумене.
     На следующий день после вступления в город Киссур  явился  во  дворец
Арфарры с первой стражей, еще затемно, чтобы говорить с Арфаррой наедине.
     Советник, один, читал книгу. Книга была старинная, тяжелая,  на  трех
ножках.  Такие  книги  тоже  когда-то  назывались  треножниками.   Поэтому
советник сидел не за столом, а на плоской  подушке  перед  книгой  о  трех
ножках. Справа от него стояла жаровня. В кабинете было  очень  жарко,  так
жарко, что, казалось, снеговые  вершины,  вышитые  на  тяжелых  гобеленах,
вот-вот растают и хлынут в долины, но на Арфарре  все  равно  было  теплое
белое  платье  без  знаков  различия.  В  воздухе   все   было   пропитано
благовониями.
     Киссур долго целовал руки Арфарры, а потом сказал:
     - Советник! Полгода назад вы обещали мне, что укрепитесь у  власти  и
арестуете всех взяточников поодиночке. Но  они  до  сих  пор  на  свободе!
Почему вы, например, не арестовали этого... Кидара?
     - Друг мой, -