трашнему вечеру.
     Иммани тут же вытащил из рукава разорванную рукопись.
     - Следует писать ее полууставом и инисской  тушью,  -  заявил  он,  -
тогда Андарз и не заметит разницы.
     Он снял крышку и налил себе пятую чашку вина. Он  был  уже  порядочно
пьян. Нан щелкнул пальцами и, вынув из-под чашки  блюдечко,  положил  туда
несколько монет.
     - Принеси-ка нам пальмового вина, - сказал он хозяину. -  И  перемени
чашки.
     Хозяин  хотел  сказать,  что,  если   пить   пальмовое   вино   после
виноградного, тут же опьянеешь, но поглядел на монеты в блюдечке  и  молча
пошел вниз.
     После шестой или восьмой чашки Иммани разволновался. Он стал  хвалить
государя и жаловаться на жизнь.
     - Сочувствую вам, - сказал  Нан.  -  Таком  тонкому  и  образованному
человеку, как вы, нелегко ужиться с такой вздорной особой, как Андарз.
     - Именно, - подтвердил Иммани, - я не то, что этот Теннак. Верите ли?
Родственники подарили его Андарзу, и он считает себя рабом Андарза! А ведь
по законам империи он совершенно свободный человек.
     - Варвары, - сказал Нан, - по природе своей рабы.
     - И убийцы, - добавил Иммани, -  ведь  это  он  убил  младшего  брата
Андарза! Господин Андарз в этом деле преступил  закон,  простил  человека,
которого полагалось казнить топором и секирой!
     Глаза Нана сделались задумчивыми.
     - А знаете, что этот Теннак  выкинул  сегодня?  Он  подкупил  конюха,
который порол этого мальчишку, и конюх набрал в левую руку  охры  и  перед
ударом проводил палкой по левой руке! На заднице мальчишки осталось больше
охры, чем крови! А когда я это заметил, он кинул меня в стог  сена  и  сел
сверху!
     - А этот эконом, Дия? - спросил чиновник. - Откуда он у Андарза?
     Иммани осклабился и помахал  перед  Наном  пальцем.  Нан  понял,  что
секретарь еще не достаточно пьян. Нан подождал, пока тот уговорил  кувшин,
и заметил:
     - Впрочем, Андарз спас вам жизнь. И разве не  он  просил  государя  о
вашем помиловании?
     - А, - сказал Иммани, - просил о помиловании? А откуда я знаю, отчего
ему отказали? Может быть, он одной рукой просил о  помиловании,  а  другой
просил отказать в просьбе! Нет человека несчастней,  чем  я!  С  меня  всю
жизнь брали большие взятки, списывали на меня собственные грехи! Господину
Андарзу хотелось иметь умного секретаря и не хотелось платить ему денег: и
вот он одной рукой написал на меня  донос,  а  другой  спас  от  топора  и
секиры! Если хотите знать, он и с Дией проделал то же самое!
     - Какой ужас, - изумился Нан, - а он мне еще хвалил свое  милосердие,
уверял, что другой на его месте повесил бы вас  за  историю  с  войсковыми
лошадьми.
     - Вот именно, - вскричал Иммани, - он конфисковал все, что я нажил  с
этих лошадей, и еще хвастается своим милосердием. А  что  я  мог  сделать?
Если угодно, я ни в чем не был виноват, это наместник Савар  был  виноват.
Он получил ровно половину, - спрашивается, почему я должен отдать половину
человеку, который палец о палец не ударил в этом  деле.  А  потом?  Андарз
отнял у меня все, а брату оставил его половину!
     - Если ты маленький человек, - продолжал Иммани, - ты сидишь по уши в
дерьме, и сколько ты не пытаешься выбраться, тебя затягивает  еще  больше.
Посмотрите на тех, кто добился высоких  чинов!  Андарз  -  сын  наместника
Аракки, Нарай - сын  наместника  Сонима!  Разве  маленький  человек  может
сделать карьеру?
     - Господин Руш - человек из простого народа, -  задумчиво  проговорил
Нан.
     - Правильно! И что они сделали с Рушем? Вот что они сделали с  Рушем,
- и Иммани патетическим жестом указал в окно, опрокинув по пути полупустой
кувшин.
     Нан взглянул в окно. Они сидели на третьем этаже решетчатой  башенки:
сквозь  вьющийся  плющ  проблескивала  река,  заходящее  солнце   катилось
стремглав в воду и красные блики сверкали на  гладкой  стене  Иршахчановой
Башни, третьей городской тюрьмы. Если приглядеться, можно было заметить на
стене небольшой крюк, на котором  висел  кусок  бывшего  первого  министра
Руша: но этот кусок висел так давно, что даже вороны, ходившие  по  стене,
не обращали на него никакого внимания.
     - Боже мой, - вглядевшись,  сказал  Нан.  -  Вы  испортили  мне  весь
аппетит! Пошли-ка в другой кабачок!
     В другом кабачке дело пошло еще проще:  хозяин  поставил  перед  ними
кувшин с ламасским вином и кувшин с розовой водой, чтобы его разбавлять, и
Нан славно поделил кувшины: себе он наливал из кувшина с водой, а Иммани -
из кувшина с вином. Иммани был настолько  пьян,  что  не  обратил  на  это
внимания.
     - А что, - спросил Нан, - правда ли, что этот варвар Теннак сердит на
Андарза?
     - За что?
     - Я слыхал, - сказал Нан, - что Теннак  занимался  чернокнижием,  как
это часто бывает с варварами, попавшими в империю, а  Андарз  обругал  его
идиотом и растоптал всех бесов, которых варвар держал в колбах.
     - Ну, - настороженно сказал Иммани.
     - Наверняка, - сказал Нан, - глупый  варвар  не  отстал  от  мерзкого
занятия. Я бы мог арестовать его за это паскудство, если бы знал, к какому
алхимику он ходит.
     Винная чашка выскользнула из рук Иммани, стукнулась о  край  балкона,
подскочила и улетела вниз,  на  мостовую.  Через  мгновение  далеко  внизу
послышался бьющийся звук и бешеная ругань случившегося рядом возчика.
     - Что вы, - сказал Иммани, - если бы я знал,  к  какому  алхимику  он
ходит, я бы давно сообщил господину Андарзу!


     Ночью Шаваша разбудил хомячок Дуня: тот тревожно попискивал и метался
в гнезде. Шаваш открыл глаза и сунул руку под подушку, там,  где  в  белой
тряпочке лежали деньги. Деньги были на месте. В проеме двери стояла тень.
     - У тебя тут холодно, - сказала тень.
     По голосу Шаваш узнал молодого господина.
     Юноша сел к нему на матрасик.
     - Страшно это было, - мертвый человек? - спросил юноша.
     Шаваш ничего не ответил. Он однажды  видел  село,  где  императорские
войска усмирили повстанцев.
     - Все сбежались, как стервятники, - продолжал юноша о своем. - Что за
дрянь - люди? Вот подумать только: когда к казненному на площади слетаются
стервятники, они это делают, потому что  им  надо  есть.  А  ради  чего  к
казненному собираются люди?
     - Люди не все делают ради того, что им надо есть, - сказал  Шаваш.  -
Люди многое делают совершенно бескорыстно.
     Юноша молчал. Потом сказал:
     - Слушай, пошли в мою комнату. Там теплее, а мне страшно одному.
     Шаваш поднялся и стал скатывать свой матрасик.
     - Не надо, - сказал юноша. - У меня борзая померла, от  нее  осталась
хорошая лежанка: для раба как раз хватит.
     Лежанка была действительно хороша, и много мягче матрасика.
     - Если бы не эконом и не  Иммани,  -  сказал  юноша,  -  отец  бы  не
приказал тебя выпороть! Как не стыдно - слушаться собственных слуг!
     - Иммани плохой человек, - сказал Шаваш. -  Представляете,  господин,
мне велели отнести корзинку с подарками осуйскому послу, а  он  стащил  из
корзинки персик!  Надеялся,  что  меня  накажут!  Разве  человек,  который
воровал миллионы, может  опускаться  до  того,  чтобы  украсть  персик?  А
осуйский посланник подарил мне серебряный грош.
     - Глупый ты мальчишка, - сказал Астак, - этот осуец еще хуже  Иммани.
Иммани украл у тебя персик, и ты это видел. А осуец одной рукой  дал  тебе
грош, а другой в это время украл у страны миллион!
     - Другой рукой он в это время дал мне корзинку для господина Андарза,
- возразил Шаваш. Вздохнул и прибавил:
     - А правда, что Теннак искалечил пальцы, спасая твоего отца?  Или  он
это в каком-нибудь кабачке?
     - Правда, - сказал юноша. - А когда ему  было  одиннадцать,  он  убил
моего дядю, наместника Савара.
     - Удивительное это дело, - сказал  Шаваш,  -  убивает  одного  брата,
защищает другого.
     - Он же варвар, - сказал юноша, - а варвары совсем не такие, как  мы.
Они такие дикие, что прабабка Теннака еще родилась от шестиногого вепря. А
у этой  прабабки  был  сын,  который,  чтобы  отомстить  за  смерть  отца,
согласился превратиться в скорпиона и десять  лет  жил  в  доме  обидчика,
выбирая верное время для укуса.
     История о скорпионе насторожила Шаваша. Он засопел.
     - Ты чего сопишь?
     - Так, - ответил Шаваш, - не знаю, что и думать о Теннаке.
     - Если ты  не  знаешь,  что  думать  о  человеке,  -  сказал  молодой
господин, - думай самое худшее.
     После этого Шаваш заснул, и сорок ишевиков в белой тряпочке,  которые
он имел в рукаве, оттягивали рукав и грели его сердце.


     Когда Нан и Иммани вышли на улицу, была  уже  полночь.  Вдалеке  били
колотушки   стражников.   Иммани   был   пьян   выше   глаз,   лепетал   о
несправедливости богов и просил Нана отвести его к одной девице в Осуйском
квартале. Нан немедленно согласился. Они  спустились  по  речному  обрыву,
туда, где в речной гавани покачивались красные и желтые  корабли.  Вход  в
гавань был перегорожен железной решеткой, а в решетке была дырка.
     Пролезши через дырку, Иммани вдохновился,  запетлял,  как  заяц,  меж
улиц и запел государственный гимн Осуи.
     Наконец он свалился в лужу, к великому облегчению Нана, размышлявшего
в этот момент, не является ли  обязанностью  чиновника  империи  известить
ближайшую власть о  смутьянах,  поющих  хотя  бы  и  в  осуйском  квартале
проклятую осуйскую песню. Нан подтащил его  к  ближайшему  фонарю  и  стал
обыскивать. Из кармана Иммани он  вытащил  коробочку  с  женской  костяной
расческой, украшенной дешево, но довольно мило, платок, ключи, коробочку с
леденцами и смятую бумажку. Ключи Нан, ухмыляясь, сунул  себе  за  пазуху,
бумажку прочитал и положил обратно, а  затем  потянул  из  кармана  Иммани
кошелек, стянутый кожаным шнурком.
     - Стой!
     Нан оглянулся: у угловой стены,  высоко  вздымая  караульный  фонарь,
стояли три осуйца. Правый стражник  взял  наперевес  хохлатую  алебарду  и
полетел на него с быстротой птицы страуса. Нан выпустил кошелек и помчался
в темный переулок.
     - Держи вора, держи! - орал стражник. - Оман, забирай по левой!
     Нан плохо знал осуйский квартал, но сообразил, что улица, по  которой
он бежит, огибает несколько дворов и выходит на левую улицу, по которой  и
должен бежать вышеуказанный Оман. Улица была нага: ни дерева, ни травинки.
Вокруг тянулись спящие дома и сады, и изрядные белые стены,  огораживавшие
частные владения подобно поясам целомудрия, были  через  каждые  несколько
шагов подперты узкими треугольными контрфорсами: в тень между  контрфорсом
и стеной и отскочил Нан.
     Чиновник надеялся, что горожанин не заметит его, но  не  все  надежды
сбываются. Горожанин почти пробежал мимо,  повернулся,  однако,  и  открыл
рот, чтобы заорать. Нан вцепился в конец его алебарды  и  дернул  к  себе.
Горожанин пролетел два шага и поймал головой угол. Отскочил и  попер  было
на Нана, но чиновник перехватил древко алебарды  и  обеими  руками  пришиб
своего противника к стене. Деревяшка пришлась поперек горла,  и  горожанин
стал корчить рожи и хрипеть. Нан, не отпуская  древка,  ударил  горожанина
коленом в живот. Тот перестал  корчить  рожи.  Нан  выпустил  алебарду,  и
горожанин свалился на землю, как мешок с мукой.  Нан  метнулся  обратно  в
переулок и перескочил через стену первого попавшегося сада.
     Нан свалился под куст  рододендронов  у  самого  крыльца  маленького,
крашеного белым  дома,  проклиная  добросовестность  осуйского  городского
ополчения. За рекой в это  время  привидение  было  встретить  легче,  чем
государственного  стражника.  "Хорошо  хоть  собаки  нет"  -   думал   он,
прислушиваясь к остервенелому лаю в соседних дворах.
     Скрипнула дверь, и на пороге домика показалась женская фигурка.
     - Иммани! - позвала фигурка. - Иммани! Это ты?
     На улице стражники звали своего товарища: через  мгновение  горестный
вопль известил Нана, что товарища нашли.
     Женщина постояла, высоко поднимая свечку  и  вглядываясь  в  темноту.
Силуэт ее очень ясно обрисовался на фоне  освещенной  двери:  у  нее  была
высокая грудь и  тонкая  талия,  стянутая  по  осуйской  моде  жакетом  на
пуговках. Женщина повернулась  и  ушла.  Нан  снова  услышал  скрип  плохо
смазанной двери.
     Вот Нан полежал немного и стал шнырять глазами по сторонам, и  увидел
справа от куста свежий поминальный  алтарь,  формой  напоминающий  лопату,
кувшин с медом и тарелку перед алтарем.  Любопытствуя,  чиновник  прочитал
имя: перед нем был поминальный алтарь Айр-Ашена, который приходился  мужем
племяннице  Айр-Незима  да  и  сам  был  ему  двоюродным  племянником,   и
воздвигнут был этот алтарь неутешной вдовой.


     Посереди ночи Шаваш проснулся: молодой господин, лежал глазами кверху
и листал какую-то книжку в черной обложке. Астак шумно вздохнул,  и  Шаваш
подумал, что это, наверное, книжка со срамными картинками, которую читают,
когда рядом нет женщины. Но тут барчонок  отложил  книжку  и  поглядел  на
Шаваша.
     - А Иммани пошел пить, - сообщил он. - Валяется, небось, в канаве.  А
флигель его стоит пустой.
     Юноша поднял голову и стал глядеть в  окно,  туда,  где  за  кустами,
подстриженными в форме рыб  и  драконов,  плыла  в  лунном  свете  луковка
секретарского флигеля. Какая-то мысль, видно, неотступно в нем сидела.
     - А что за человек господин Дия? - осторожно спросил Шаваш.
     - Скверный человек, - сказал  Астак,  -  все  время  чего-то  жует  и
стремится к выгоде. Он торгует с Осуей и  отца  заставляет  делать  то  же
самое. Этакий позор - императорский наставник торгует воском и кружевами!
     - Да, - сказал  Шаваш,  -  он  посылал  меня  в  осуйский  квартал  с
подарками, и мне показалось, что они посредством подарков договариваются о
гнусном. А откуда он взялся?
     - Их тут целая компания, - продолжал Астак о своем, - человек  двести
или триста, со всех концов империи. Это называется - вассальные  торговцы.
Отдают свои заводы Андарзу, а взамен требуют покровительства.  Это  подлые
люди  поссорили  Андарза  с  советником   Нараем,   и   они   обворовывают
государство. Дия  руководит  ими,  а  Иммани  на  него  доносит.  Они  оба
ненавидят друг друга. Это вообще-то правильно, потому что когда двое  слуг
ненавидят друг друга, хозяин всегда осведомлен о  том,  что  происходит  в
доме. Три недели назад Иммани принес Андарзу бумаги о воровстве вассальных
торговцев. Они были в таком плоском  ларчике  из  розового  дерева,  а  на
крышке было выдавлено изображение павлина. Хотел бы я иметь эти бумаги!
     Шаваш вздохнул и сказал:
     - И отчего только люди плохо себя ведут?
     - Все люди, - ответил юноша, - действуют под влиянием злобы, зависти,
алчность, гордости, самодовольства и отчаяния, и все это не что  иное  как
разновидности страсти к стяжанию.
     - Все? - переспросил Шаваш.
     - Все-все.
     - А государь?
     - Государь владеет всем миром, от полевой травы до зверей в горах,  и
поэтому он избавлен от алчности. В том-то и смысл всемирной империи, чтобы
был человек, который владеет всем, и поэтому  не  имеет  ни  алчности,  ни
зависти, ни злобы.
     Помолчал и добавил:
     - А правда, что ты умеешь воровать?
     Шаваш сделал смущенную мордочку.
     - Слушай, - сказал молодой господин, - почему бы тебе не  залезть  во
флигель Иммани и не поискать павлиний ларчик?
     - А что, - сказал Шаваш, - Иммани где-то пьян, флигель пуст - пошли!
     Астак был совершенно поражен.
     - Как? Сейчас?
     Однако согласился. Мальчики  прокрались  ко  флигелю.  Шаваш  оставил
Астака на дорожке и сказал:
     - Если Иммани вернется, просто окликните его погромче, и поговорите с
ним. Я услышу.
     Шаваш уже раньше осмотрел дверь флигеля, и она  ему  не  понравилась.
Помимо хитроумного осуйского замка, который было  невозможно  открыть  без
следов, слева от двери висел бумажный талисман "агава", совсем  новенький.
Против этого талисмана у Шаваша,  правда,  имелось  отличное  средство  из
сушеных лягушачьих лапок. Но Шаваш только недавно слыхал о том,  как  один
вор с этими лапками влез в в сад через дверь с талисманом "агава", и  спер
какую-то мелочь: а когда он уходил, персиковое дерево,  растущее  в  саду,
выдралось из земли  и  погналось  за  ним.  Впоследствии  выяснилось,  что
лягушачьи лапки были некачественные.
     Словом, вместо того, чтобы лезть в дверь,  Шаваш  обошел  флигель  со
стороны, достал из-за пазухи  заранее  припасенную  веревку  с  кошкой,  и
забросил кошку за резной край плоской крыши. Миг - и вот он  уже  крадется
по плоской кровле. Еще миг - и Шаваш, зацепив кошку за одно из узких,  как
лапша, отверстий для света, какие обыкновенно делают в  крышах,  скользнул
внутрь.
     Флигель был невелик: в нем было  два  этажа  и  три  комнаты.  Нижняя
комната, где работал  Иммани,  была  устроена  на  двух  уровнях:  верхняя
половина, на которую вели шесть ступенек, была  затянута  синим  ковром  и
закидана подушками и подушечками. От нижней  комнаты  ее  отделяла  ширма.
Нижняя часть представляла из себя кабинет. Рабочий стол  был  придвинут  к
помосту, и документы, не  умещавшиеся  на  нем,  были  сдвинуты  прямо  на
помост. Все было вылизано, как шерсть  на  кошке.  Окно  над  столом  было
сделано не из бумаги, а из стекла, и поэтому лунный свет, бивший  в  него,
был необыкновенно ярок: малое полнолуние только что прошло, а до  большого
полнолуния оставалось три дня.
     Шаваш стал рыться в ящиках письменного стола и в корешках книг. Шаваш
не думал, что такой умный человек, как Иммани,  станет  держать  лазоревое
письмо там, где его можно легко отыскать, но у него были другие намерения.
Среди книг Шаваш не нашел ничего интересного, не считая нескольких  книжек
из числа непристойных. Ящики в письменном столе были полны  всякой  дряни.
Среди  прочего  одна  вещица  привлекла  внимание  Шаваша:  кусок  мастики
величиной с грецкий орех. Человек, непосвященный в тайны искусства жить от
чужих кошельков, не обратил бы на эту мастику внимание, или принял  ее  за
благовоние. Но Шаваш очень хорошо знал, что это  за  штучка,  -  это  была
смола дерева вак, смешанная с мелом и шерстью  черной  овцы,  сожженной  с
надлежащими заклинаниями, и употреблялась  она  для  снятия  отпечатков  с
ключей.
     Осмотрев комнату, Шаваш и направился было к лесенке на  второй  этаж.
Вдруг он замер и уставился на дверь, освещенную ярким лунным светом: ручка
двери тихо поворачивалась. "Черт побери!  -  подумал  Шаваш  -  никак  это
убитый привратник явился выяснять отношения с Иммани!" Шавашу стало  очень
неуютно, ибо, хотя он привратника не убивал,  это  был  мертвец  свежий  и
вздорный, и вряд ли он был настроен в отношении Шаваша доброжелательно.
     Дверь отворилась: на пороге стоял господин Нан. Шаваш сразу  заметил,
что до талисмана "агава" чиновнику не было решительно никакого дела: более
того, он откуда-то раздобыл  ключи.  Нан  мягко  повернул  ключ  в  замке,
огляделся. Он подошел к окну, задернул  занавески  и  вынул  из-под  плаща
фонарь в форме тыквы. Шаваш вспомнил, что у Нана карие глаза, и что, стало
быть, чиновник гораздо хуже видит в темноте. Дело в том, что у Шаваша были
глаза золотистого цвета, и люди с такими глазами  видели  в  темноте,  как
кошки.
     Чиновник вынул из рукава слуховую трубочку и, приложив  ее  к  стене,
принялся методично простукивать кабинет,  с  каждый  шагом  приближаясь  к
помосту, где за ширмой, ни жив ни мертв, сидел Шаваш. Право,  трудно  было
сказать,  что  бы  Шаваш  предпочел  в  эту  минуту:  встречу  с   мертвым
привратником или живым чиновником.
     Чиновник подошел к самой ширме, и тут его усилия увенчались  успехом:
стена справа от помоста откликнулась  на  стук  как-то  не  так.  Чиновник
довольно осклабился и принялся осматривать деревянные  планки.  Он  поддел
одну из планок и отложил ее  в  сторону.  За  планкой  блеснула  бронзовая
скважина. Чиновник выбрал ключ из имевшихся у