тут справедливая
цена?  Разве  количество  труда,  вложенного  в  вещь,  через  три  месяца
изменится?
     Меж тем не все в зале были так спокойны, как женщины за занавеской  и
люди из империи. Горожане плакали над убитой  мангустой,  потому  что  она
была удачей Арфарры, а многие в пестром усмехались.
     Арфарра подобрал мангусту на руки и подошел с ней  к  алтарю.  Монахи
запели на языке богов, из курильниц пошел дым, дым стал тучами, а  тучи  -
Облачной Залой. Тут многие увидели щекотунчиков и страшных тварей там, где
их не было, и золотые сады.
     Неревен увидел, как  Арфарра  идет  переходами  облачного  дворца,  и
дворец был, действительно,  устроен  совершенно  так,  как  нарисовал  его
Неревен. Стражники в парчовых куртках стали бить и колоть всякую  нечисть,
а, пока Небесному Государю передавали доклад об  убитой  мангусте,  старец
Бужва, бог в парчовой куртке, мстительно улыбаясь, поманил учителя пальцем
и ткнул вниз, в Неревена. Лицо у Бужвы было в точности как у того  монаха,
что приехал с Даттамом, проговорил с учителем, а после этого учитель  стал
рассеян с Неревеном.
     Тут Неревен так ужаснулся,  что  колонны  небесного  зала  присели  и
рассыпались, а Арфарра выступил из дыма вновь. Вместо  золотых  узоров  по
платью ходили языки пламени, перья накидки превратились  в  голубые  мечи,
заплясали в  воздухе,  а  с  плеча  Арфарры  спрыгнула  и  побежала  живая
мангуста.
     Перья вновь стали перьями, люди  ловили  их  по  всей  зале,  и  даже
знатные кричали так, как девки в весеннюю Дикую  ночь,  а  король  упал  к
ногам Арфарры.
     Айлиль рядом лежала без  сознания,  Даттам  тер  слезящиеся  глаза  и
ругался сквозь зубы, а чужеземец рядом с королем таращил глаза, и судя  по
виду, тоже ругался.
     Даттам ругался потому, что увиденное в дыму бывает ложью, и  даже  на
этом основании заключал, что богов нет. Очень глупо: люди лгут  еще  чаще,
чем предсказания, но никто ж отсюда не выводит, что людей нет?
     Арфарра поднял руки вверх и закричал, что триста лет как длятся здесь
преступления, и он, Арфарра, человек с мангустой,  приказывает  покойникам
убираться вон из залы, вон из дворца, вон из города.
     Раскрыли двери, все стали гнать духов вениками, рукавами и  полами  и
выбегать во двор. Церемония кончалась.
     Неревен увидел: у курильницы  с  ушком  стояли  чужеземцы.  Ванвейлен
скребся пальцем о курильницу, а младший то ли ругал Ванвейлена за то,  что
тот подстрелил кречета, то ли доказывал ему, что тот не так видел облачный
дворец.
     Неревен заторопился к ним: это очень  важно  -  узнать,  как  человек
видел облачный дворец. Это очень много говорит о человеке. А  потом  будет
поздно, потому что окажется, что все видели одно и то же.
     Чья-то рука коснулась плеча Неревена, и тихий-тихий голос произнес:
     - Передайте Арфарре, что эконом Шавия - шпион государыни.
     - Учителю известно, - шепнул Неревен в спину одного  из  прибывших  с
Даттамом монахов.
     А когда Неревен повернулся, чужеземцы  уже  вышли  из  залы.  Неревен
бросился за ними вслед.


     Бредшо скакнул куда-то в сторону, а Клайд Ванвейлен тоже  выбежал  во
двор. Там стояли люди с котлами и жаровнями, готовили четыре вида злаков и
пятый - бобы, на кожаных блюдах лежало все, что бегает, прыгает, летает  и
плавает, и знатные садились уже вперемешку со слугами и даже с  горожанами
на циновки и к кострам.
     В горле  у  Ванвейлена  першило,  глаза  вздулись.  То  ли  наркотик,
пущенный из курильниц Арфаррой - а Ванвейлен не сомневался, что речь шла о
каком-то галлюциногене, - действовал на него по-другому, чем  на  тутошнее
население,  то  ли  он  не  разделял  местных  воззрений   на   устройство
мироздания, - а только никаких небесных садов он не видел.
     - Эй!
     Ванвейлен оглянулся. Перед ним стоял  Марбод.  Красивого  парня  было
трудно узнать: глаза Марбода страшно вытаращились и налились  красным.  Он
шатался.
     - Ты зачем, утиное отродье, суешься в божьи распри?
     Ванвейлен с трудом выпрямился:
     - Во-первых, - уточнил он, - я родился  не  от  утки  и  даже  не  от
кречета, как ваш  прадедушка.  А  во-вторых,  я  не  люблю,  когда  кто-то
пытается превратить страну во что-то приличное, а профессиональные бандиты
ищут волшебных мечей и...
     Марбод молча и быстро  бросился  на  Ванвейлена  с  мечом.  Ванвейлен
отступил и потащил  свой  собственный  меч,  от  волнения  ухватившись  за
рубчатый его эфес, как баба  -  за  хвостик  морковки,  которую  тащат  из
грядки. Сверкающая полоса описала круг над головой  Ванвейлена.  Ванвейлен
прыгнул в сторону. Марбод промахнулся, сделал еще шажок, и залетел мечом в
каменное перильце, украшенное  резьбой  из  морских  волн  с  завитками  и
рыбками. Перильце взвизгнуло, каменные  осколки  так  и  брызнули  во  все
стороны. Марбод пошатнулся, нехорошо крякнул и сверзился вниз по лестнице.
Вокруг набежали дружинники и горожане,  -  Марбод  стоял  на  коленях  под
лестницей и блевал. Тут только Ванвейлен сообразил, что, как ни плохо  ему
после  галлюциногена,  -  Марбоду,  видно,  еще  хуже.  Ванвейлен   стоял,
растерянно сжимая меч, который зацепился гардой за пояс и так и  не  вылез
наружу. Кто-то схватил Ванвейлена за плечо, -  это  был  начальник  тайной
стражи, Хаммар Кобчик:
     - Ну, чего вы стоите? - сказал Кобчик. - Мало вам будет  славы,  если
вы убьете человека в таком состоянии.
     Ванвейлен изумился и поскорей отошел.


     Даттам выскочил из залы,  совершенно  взбешенный.  Он  ни  минуты  не
сомневался, что вся проделка с кречетом принадлежала Арфарре от  начала  и
до конца. Чиновника империи можно было поздравить: какое чутье к культуре!
Год назад господин Арфарра, желая убедить собеседника, представил бы оному
доклад о семидесяти трех аргументах; сейчас  Арфарра-советник  доклада  не
представлял, а представил, как он может оживить убитую мангусту,  что,  по
мнению местного населения, с неизбежностью свидетельствует о  правильности
его политических взглядов. А какие слухи  распускают  о  нем  его  шпионы,
особенно этот, Неревен, и, мало того, верят в них сами! Не бойся человека,
у которого много шпионов, бойся человека, шпионы которого верят в то,  что
говорят!
     Самое же паскудное заключалось  в  том,  что  наркотик,  сгоревший  в
курильницах, был редкий и дорогой, гриб, из которого  его  делали,  рос  в
только в провинции Чахар, а сам наркотик получил сравнительно недавно один
из молодых алхимиков храма, и Даттам полагал, что никто об этой  штуке  не
знает.  Сам  Даттам  воспользовался  веществом  раза  три,  для  кое-каких
высокопоставленных чиновников, верящих в подобные фокусы, - одному показал
умершую наложницу, а  другой  хотел,  видите  ли,  проконсультироваться  у
чиновников подземного царства, стоит  ли  ему  вносить  потребные  Даттаму
изменения в годовой бюджет столицы. Вышло, разумеется, что стоит.
     И подумать только, что  молодой  химик  как-то  переслал  свое  зелье
Арфарре, и что проклятый реформатор выманил у Даттама отказ  от  монополии
ни за что ни про что!
     Даттам закашлялся. Он чувствовал себя довольно плохо и был  неприятно
возбужден, - кажется, после этой дряни хорошо выпить горячего молока,  или
иметь женщину...
     - Господин Даттам!
     Даттам оглянулся.
     Позади него стоял один из самых ненавистных ему людей, - дядя короля,
граф  Най  Енот,  один  из  чистокровных  представителей  местной   фауны,
убежденный вполне, что простолюдин родится едой знатного, а торговля  суть
занятие постыдное, в отличие от грабежа. Даттама граф никогда не  жаловал,
- особенно  с  тех  пор,  как  Даттам  позарился  на  принадлежащие  графу
заброшенные серебряные рудники близ Винды. Вместо рудников Даттам  получил
обратно своего посланца - с обрубленными ушами и  словами  о  том,  что-де
Еноты не собираются продавать рудники, хотя бы и не используемые,  всякому
мужичью из империи.
     - Это что же такое делается, - спросил Най,  -  вы  видели,  господин
Даттам, как ваш друг шлялся по небесам? Так мало того,  что  он  ездил  по
небесам, он ездил точно на той кобыле, которая у меня сдохла третьего дни!
Я за нее двух рабов отдал...
     - Да какая вам разница, на  чем  он  ездил  по  небесам,  -  закричал
Даттам, - мало ли какая дрянь ездит по небесам, каждый  деревенский  шаман
там шастает. Если бы всех, кого пускают на  небеса,  пускали  в  приличные
дома, так в приличных домах жили бы одни деревенские шаманы!
     Най удивился. Аналогия с деревенским шаманом видимо не приходила  ему
в голову.
     - Гм, - проговорил Най, - однако мой домашний шаман  не  решится  под
такое дело сгубить мою лучшую кобылу...
     Даттам сухо сказал:
     - Вы дождетесь  того,  что  он  не  только  вашу  кобылу  сгубит,  вы
дождетесь того, что у него все королевство сдохнет, как ваша кобыла, чтобы
Арфарре было удобней ездить по небесам.
     Най безмерно удивился:
     - Значит, вы с ним не заодно? - спросил он.
     Даттам молчал, выжидающе глядя на Ная.
     - Я, - сказал Най, - все думаю о тех серебряных рудниках, -  пожалуй,
их стоит сдать вам в аренду.
     Даттам молчал.
     - Пожалуй, их стоит подарить вам, - сказал Най.
     Даттам усмехнулся и промолвил:
     - Если с Арфаррой что-нибудь случится, граф, на небе  или  на  земле,
мои люди не станут в это вмешиваться.


     Через полчаса Неревен прибежал к Арфарре:
     - Даттам и граф Най беседовали между собой! - выпалил он.
     - О чем?
     - Я не знаю, - потупился мальчик, - я заметил их из двора, они стояли
у синего окна, но слишком далеко, чтобы можно было прочитать по губам.
     Арфарра погладил мальчика по голове.
     - А что эти двое, Ванвейлен  и  Бредшо,  -  дружны  между  собой  или
лаются?
     - Лаются, - сказал Неревен, - а почему вы спрашиваете, учитель?
     - Если двое человек, которые тебе понадобились, дружны  между  собой,
следует арестовать их и  заставить  одного  служить  тебе,  пугая  гибелью
другого. А если  они  враждуют,  то  лучше  оставить  их  на  свободе,  и,
рассорив, использовать друг против друга.
     Неревен наморщил лобик:
     - Тогда, пожалуй, они дружны между собой, - сказал он.
     - Иди, поговори с ними, - сказал Арфарра.
     - А о чем?
     - Да ни о чем. Если ты не знаешь человека, говори с ним ни о  чем,  и
он сам начнет говорить о самом важном, - промолвил Арфарра.


     Неревен отыскал Ванвейлена близ конюшен. Заморский торговец  сидел  у
огромного восьмиугольного костра вместе с конюхами и  дружинниками,  жадно
жевали баранину, завернутую в лепешки, и смеялись.
     Неревен подошел к костру.
     - А кто это такой тощий? - спросили справа по-аломски.
     - А это раб королевского чародея.
     Неревен возразил:
     - В ойкумене нет рабов, я не раб, я - ученик.
     - А почему кольцо рабье на руке?
     У варваров железные кольца на левой руке были у рабов,  и  послушники
храма обычно колец не носили, но Неревен знал, что учителю приятно,  когда
не нарушают традиции, и не снимал кольца.
     - Да дайте вы ему поесть, - сказал нежно один из королевских конюхов.
- Хозяин его, что ли, совсем не кормит.
     Неревен прислушивался. Конюх  возбужденно  рассказывал,  как  сегодня
Арфарра ездил с мангустой к Небесному Кузнецу:
     - Конь его бежал быстрее ветра, а потом перекинулся орлом и полетел в
небо...
     Неревен вздохнул. Конюх уже, конечно, рассказывал,  не  про  то,  что
было видно в дыму, а про то, что было нарисовано на стенах. И даже в  зале
он, судя по всему, не был. Потому что если бы он сам видел рисунки, он  бы
говорил не "конь бежал быстро", а "восьминогий конь". И не "конь обернулся
птицей, а "с одной стороны то был конь, а с другой - птица".
     Неревен глядел искоса на заморского стрелка, Ванвейлена.  Тот  слушал
рассказчика. Лицо - как протухшего угря съел.
     - А вы, господин, чего видели? - тихо спросил он.
     - Ничего, - буркнул Ванвейлен.
     - Ну, хоть небо-то видели? Какое оно?
     - Никакое. Черное. И не видел я никаких чудес....
     Неревен даже поперхнулся! Он и сам, пожалуй, знает  наяву,  что  небо
черное, потому что так учитель говорит. Но это что ж за черная душа увидит
черное небо во сне?
     - Правильно, сударь, говорите, - заметил сбоку пожилой лучник.  -  На
небо лазить - это и деревенский колдун умеет. А королевский советник...  У
нас перед битвой в Шаддуне кончились стрелы. Так  Арфарра  велел  принести
соломы, помолился, набрал в рот воды, попрыскал на солому, и к  утру  было
сорок тысяч штук.
     - Эка врет! - сказал кто-то и засмеялся.
     Неревен внимательно вгляделся: смеялся коренастый плотный  дружинник.
Потертый его боевой кафтан был расстегнут, и поверх ворота висело ожерелье
из человечьих зубов: не один зуб, где-нибудь в укромном месте, а прямо как
воротник. Шлем дружинник привесил  на  шнурках  через  плечо,  и  защитные
пластины и гребень были белые-белые: из дружины Кукушонка. Волосы  у  него
были совсем короткие. Раньше  аломы  стригли  волосы,  только  если  убьют
кого-то, и Кукушонок любил, чтобы его дружинники делали, как раньше.
     - Я сам был в Шаддуне, - обиженно  сказал  дружинник,  -  и  никакого
колдовства там не было. Просто королю донесли, что  советник  похваляется:
могу, мол, за одну  ночь  добыть  двадцать  тысяч  стрел.  Король  призвал
советника и говорит ему: "Так добудь!" Тот на это: "Дайте  мне  соломенные
тюки и лодки на целую ночь". Хорошо, дали ему и то и другое.  Так  что  он
сделал? Обвязал борта лодок тюками,  вывел  их  на  середину  реки,  прямо
напротив вражеского лагеря, и велел бить в колотушки и кричать. Ночь  была
темная и спокойная,  в  лагере  герцога  решили,  что  королевские  войска
переправляются через реку, и стали стрелять. Утыкали солому стрелами,  как
репьями... Но где же тут колдовство?
     - А погода нужная  по-твоему,  сама  собой  сделалась?  -  насмешливо
возразили скептику. - Сама собой и каша не варится...
     - Все равно - чародей...
     - Махнул мечом - и сшиб герцогский замок...
     - Скачет на железной лошади...
     - Ну и что? У короля Ятуна тоже  железная  лошадь  была:  так  вынули
затычку и убили....
     - Давайте я расскажу, - вмешался Неревен.
     А Неревен многое мог рассказать!
     Однажды король явился в замок графа Нойона, а Нойон еще на  его  отца
имел зуб. В нижних палатах уже наточили оружие и ждали ночи.
     Тогда Арфарра, словно забавляя хозяев, взял  листок  бумаги  и  одним
движением кисти изобразил на нем тигра.  Махнул  рукавом  -  тигр  ожил  и
спрыгнул с листа. Хозяин  было  бросился  на  него  с  мечом,  но  Арфарра
засмеялся и остановил его: путники устали, хотят спать и  часовых  ставить
не будут: пусть их охраняет этот тигр.
     Другой раз король во время охоты заблудился в лесу, и еда  кончилась.
Арфарра вытряхнул из рукава финиковую косточку и бросил ее в землю. Пальма
выросла  быстро,  немного  не  до  небес,  расцвела  и  созрела  ячменными
лепешками.
     - Ой, как мы наелись! - сказал  Неревен,  грустно  вздохнув  (лепешки
тогда пахли  домом,  -  в  точности  как  мать  пекла,  далеким  домом  за
стеклянными горами). -  Взять-то  с  собой  ничего  было  нельзя,  как  на
поминках.
     - Да, запастись нельзя, - засмеялся кто-то сзади. -  И  продать  тоже
нельзя. Так?
     Неревен оглянулся. Говорил Ванвейлен, говорил и смотрел неприязненно,
как  жрец  на  зерно,  нетронутое  священным   хомяком,   расстройство   в
мироздании. Торговец полез за  пазуху  и  достал  оттуда  золотой  ишевик.
Неревен стиснул зубы. Он по опыту знал: если здесь человек держит  золотой
в руках, то его слушают так, словно он казенный указ читает.
     - Вот, - сказал  Ванвейлен,  -  я,  к  примеру,  крестьянин.  Я  беру
золотой, покупаю семена, лошадь и плуг. Пашу, бороню, сею ячмень,  собираю
урожай, продаю его. Получаю два золотых. Или, к примеру, я пекарь. Покупаю
зерно, мелю, замешиваю тесто, ставлю его в печь, пеку лепешки. Продаю  их,
получаю четыре золотых. Или, к примеру, я торговец.  Я  знаю,  что  вскоре
будет большая ярмарка, покупаю у пекаря лепешки, везу их на свой  страх  и
риск по дурной дороге. Продаю их, получаю шесть золотых.
     Итак, зерно превратилось в лепешку, а из одного золотого стало шесть,
и все шесть опять можно вложить в дело. Но зерно не просто превратилось  в
лепешку. Оно обросло плугом, бороной, мельницей, печью, повозкой, дорогой,
ярмаркой, договорами и обменами.
     Среди всех этих вещей  лепешка  -  самое  неважное.  Ее  съедаешь,  а
мельницы и договора остаются. Так вот, положим, волшебник может  вырастить
лепешку из ничего. Но ведь она  и  останется  ничем.  Ее  съешь,  -  и  не
останется ни мельницы, ни договора, и общество, которое верит в  волшебную
лепешку, никогда не разбогатеет. Оно никогда не сможет получить из  одного
золотого - шесть золотых. Вам кажется: это лепешка заколдована, а на самом
деле заколдовано общество. Волшебство размножается  слухами,  а  деньги  -
нет.
     Торговец оглянулся на слушателей. Те  морщили  лбы,  стараясь  понять
ошибку в рассуждениях.
     Неревен мягко взял ишевик из руки Ванвейлена.
     - Я, конечно, не учитель, - сказал он.
     Неревен раскопал в горячем песке ямку, сунул монету.  Заровнял  ямку,
пошептал, разрыл - вышло два золотых.
     Зрители заволновались.
     Неревен накрыл золотые платком, сдернул его - их стало четыре.
     Зрители зашептались.
     Неревену было жалко золотых, вынутых давеча из тайника-Бога. Но  если
учесть, что случайностей в мире не бывает, -  то,  наверное,  за  этим  их
Парчовый Старец и  послал.  Ведь  варвары  мыслить  связно  не  умели.  Их
убеждала не истинность слов, а ложность фактов.
     "Торговец! - думал Неревен.  -  Тоже  мне,  труженик!  Сулит  молоко,
продает сыворотку... Если он купил за четыре монеты, а сбыл за шесть -  то
откуда ему взять недостающие две, не надув покупателя?"
     Неревен махнул платком третий раз: золотых стало шесть.
     - Заберите, - сказал Неревен.
     Ванвейлен замотал головой.
     - Это - твое...
     - Зачем, - удивился Неревен. - Люди меняют на деньги то, чего  у  них
нет. А зачем чародею деньги, если он может вырастить сразу лепешки?
     Монеты в конце концов расхватали лучники.  Не  без  опаски:  с  одной
стороны, у мальчишки золота не могло быть. С другой  стороны,  -  кто  его
знает, может оно из заколдованного клада, только что сгинуло,  и  вернется
обратно. Или угольями станет.
     Тут подошел певец, и все стали слушать песню.
     Неревен глядел на  Ванвейлена,  озадаченно  пересыпавшего  монеты,  и
думал о том, что было самое странное в его словах. Пусть торговец  считает
себя тружеником - всякие установления бывают у варваров. Но кто,  скажите,
слышал, чтобы крестьянин ПРОДАВАЛ УРОЖАЙ  И  ПОКУПАЛ  СЕМЕНА?  В  ойкумене
государство выдает семена и сохраняет урожай, у варваров крестьянин хранит
семена сам, а урожай отбирают сеньоры, - но ни государство, ни крестьянин,
ни сеньор зерна не покупают и не  продают  иначе,  как  во  время  великих
несчастий. Что ж, в этой стране - каждый день по несчастью?
     А Ванвейлен уже повернулся к горожанину, и они заговорили о чем-то...
Великий Вей, никак о налогах на шерсть!


     Через час, когда Ванвейлен, сведя несколько полезных знакомств  среди
горожан, спускался в нижний двор, его окликнули. Ванвейлен обернулся:  это
был Бредшо.
     - Привет, - сказал бывший (или не бывший? или ему еще  где-то  капает
зарплата?) федеральный  агент,  сходя  вниз.  -  Вы  мне,  помнится,  яйца
грозились открутить, если я  во  что-то  буду  вмешиваться.  А  сами  чего
делаете?
     - Я ни во что  не  вмешивался,  -  сказал  Ванвейлен.  -  Я  старался
завоевать расположение Арфарры.
     - А, вот оно что! Тогда пойдемте, я вам кое-что покажу.
     И Бредшо поволок Ванвейлена обратно во дворец.
     Где-то, не доходя главной залы, Бредшо свернул в тупичок,  украшенный
фигур